Форум icvi.at.ua
Пятница, 29.03.2024, 09:35
Приветствую Вас Посетитель | RSS

ИЛЛЮСТРИРОВАННЫЙ САЙТ ВОЕННОЙ ИСТОРИИ

[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 4 из 5
  • «
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • »
Форум icvi.at.ua » СТАТЬИ И ОБСУЖДЕНИЯ НА АЛЬТЕРНАТИВНЫЕ и ОБЩИЕ ТЕМЫ ВОЕННОЙ ИСТОРИИ » ДНЕВНИКИ и ВОСПОМИНАНИЯ (МЕМУАРЫ) » Александр Ильич Шумилин "Ванька-ротный "
Александр Ильич Шумилин "Ванька-ротный "
icvДата: Понедельник, 08.02.2016, 23:57 | Сообщение # 151
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
На меня подал жалобу Савенков. Он писал, что я своей расхлябанностью навлек пулеметный огонь на |его землянку| расположение их стрел-ковой роты. Петя Соков как-то при встрече проболтался ему, чем я занимался с солдатами на мельнице. Начальство набросилось на меня за то, что я о запуске змея заранее не поставил их в известность. Они никак не могли понять, почему немец вдруг открыл стрельбу и переполошился. Они даже решили, что немец перешел в наступление на наш передний край. А от переднего края наши начальники сидели, дай Бог, верст за пять, не меньше. Это связисты доложили о стрельбе, что немец открыл огонь по всему фронту наших позиций. На следующий день политрук Соков отпра-вился в баньку в полковые тылы. Придя в Журы, он об этом змее и обо мне рассказал. Этого было достаточно, чтобы я приказом схлопотал стро-гий выговор с последним предупреждением. Змея я пустил на полную катушку. Нитки все были израсходованы, и второго фейерверка устроить не удалось. На следующий день немец притих. Стрельбу прекратил. |Ему нужно было заменить вскрытую систему огня и расположения огневых точек|. Жизнь на мельнице |после облая и строгого выговора| снова перешла в сонную колею. Пулемет водворили на старое место. Политрук Со-ков Петр Иваныч был этим доволен. Он всегда считал, что беспокойные дела к хорошему не приведут. – От нас никто не требует убивать нем-цев, – говорил он. – У тебя руки чешутся! Вот ты и достукался! Я вспомнил тот день, когда впервые пришел сюда. Тогда я на мельнице появился с двумя солдатами. Здесь надежно и без обрывов работала связь. Даже дежурного телефониста у аппарата не было. Помню, как я вошел в неболь-шой дом, стоявший у мельницы. |Там меня встретил круглолицый, начисто выбритый политрук Соков. Я поздоровался, мы разговорились. Петя, как стал я его называть, был тоже москвич. А на войне земляки – это большое дело!| Петя оказался вполне порядочным человеком, если о полит-руке судить по личности Савенкова. Петр Иваныч не делал людям гадостей, не писал на них лживых доносов. Он был уживчивым и простым че-ловеком. Он сам любил поспать и меня откровенно призывал все время к этому. Однажды он даже предложил мне пари, кто кого переспит.
Мы жили с Петей вдвоем в небольшом бревенчатом доме. У стены, обращенной к городу, по обе стороны от печки стояли две железные кро-вати. Сухого льна было много. Почти от мельницы до льнозавода под снегом стояли большие стога льна. Длинные высокие, с островерхими дву-скатными крышами. С наступлением темноты в нашу избу приходил солдат и растапливал печь. Сухих дров хватало. Пилили бревна в сарае, что стоял около мельницы. Солдаты располагались в другом таком же бревенчатом доме. Тишина! Никакой тебе стрельбы! Лежи, спи, сколько влезет!
После каменного подвала жизнь на мельнице показалась мне раем. Все было бы хорошо, если бы нас кормили досыта. К вечеру на мельницу приходил старшина. Это бы другой старшина. Старшина пулеметной роты. Меня и двух моих солдат баландой снабжал он, а подчинялся политру-ку и командиру пулеметной роты.
Старшина заходил к нам в дом, сбрасывал перекинутый через плечо мешок и ставил термос. Он наливал мне и политруку в котелок железной кружкой похлебки. Потом клал на стол по куску оттаянного хлеба и уходил в соседний дом, где жили солдаты.
Однажды, раздав солдатам харчи, он вернулся обратно и, вынув пачку сухого спирта, обратился к политруку.– Товарищ политрук! На складе предлагают взять вот эти таблетки для разогреву пищи! |На пороге стояли солдаты. Их интересовало, что скажем мы по поводу сухого спирта. Все дружно грохнули, когда услышали слова старшины о разогреве пищи. Мы смеялись, держась за живо-ты.|
– А пищу для подогрева тоже будут давать? – спросил зашедший солдат. |И опять все дружно заржали.
– Ты. Наверное, по котелкам плеснул не больше железной кружки? А они еще хотят, чтоб мы ждали, пока она разогреется.|
– Ну и насмешил, товарищ старшина!
– Ладно, помолчи!
– Я думаю, – сказал старшина, – что эти таблетки на подогрев пускать нельзя. Их нужно употребить вовнутрь. И старшина взял со стола же-лезную кружку, которой только что черпал солдатское хлебово, и сполоснул ее водой. Он набросал в нее белых таблеток сухого спирта. Подержал некоторое время кружку над горящим огнем, разогрел содержимое и обратился к политруку:
– Товарищ политрук, с кого начнем?
– Давай с лейтенанта! Он старший по званию. И комендант мельницы.
Я посмотрел в кружку. Белые таблетки расплавились и превратились в густую коричневую жидкость.
– Запивать нужно горячей водой, – пояснил старшина.
Старшина головой махнул солдату, видно, все было уже обдумано, опробовано и заранее приготовлено. Солдат подал старшине чайник с го-рячей водой, и тот наполнил ею другую кружку. Я сидел на кровати и смотрел |на манипуляции старшины. Он хотел было направиться в мою сторону, но я| серую темную жидкость. Потом я поставил кружку на стол, показал на сидевшего политрука.
– А не отравимся? – спросил политрук.
– Ну что вы, товарищ политрук! Я уже четыре раза прикладывался. Я, как только взял у кладовщика три пачки на пробу, так мы с повозоч-ным сразу сняли пробу. Я, товарищ политрук, целый ящик выписал на роту. Они не знают, куда его девать. Никто не берет. Все смеются. Подпи-шите мне, товарищ политрук, заявку, а то без подписи кладовщик не дает. Старшина поставил кружки на стол, достал из нагрудного кармана вы-писанную накладную и положил перед политруком.
– Вот здесь, товарищ политрук! Завтра с утра мы обтяпаем все это дело. Солдат над гильзой подогрел снова кружку, передал ее старшине и отошел к стене. Политрук опрокинул первую кружку, сделал один большой глоток, не дыша, запил его горячей водой, перевел дух и, пересев на кровать, откинулся к стене на спину. Он обтер губы от застывшей массы и недвусмысленно заулыбался. – Теперь очередь твоя! Мне не очень хо-телось глотать эту липкую гадость. Но старшина решительно надвинулся на меня. – Товарищ лейтенант, это несолидно! – произнес он, как бы уга-дывая мои мысли. Я нехотя взял кружку, хлебнул разогретый сухой спирт, во рту и горле у меня остался жирный, застывший осадок. Такое впе-чатление, как будто в горле застыла расплавленная сальная свеча. Я стал запивать из другой кружки горячей водой, но слой воска остался во рту и першил по-прежнему в горле. |Горячая вода больше в горло не лезла.| В голове затуманилось, и внутри где-то зажгло.
– С Вашего разрешения! – сказал старшина и проглотил разогретую порцию из кружки. – Жрать не дают! Курева целый месяц нет! Спирт для подогрева пищи – пожалуйста! На хрен солдату подогревание. Ему побольше и посытней в котелок наливай! А тут таблетки, как больному, пожалуйте. Политрук со мнением старшины был согласен, хотя подобных суждений о кормежке не высказывал.
– Разрешите идти к солдатам? – обратился старшина к политруку.
– Иди! Но учти! По одному глотку, не больше!
Не беспокойтесь, товарищ политрук. Больше одного глотка никто не получит. |Я было хотел попробовать два раза, да горло заткнуло, еле горячей водой промыл.|
Вечером началась и закончилась проба сухого спирта. Потому что на следующий день, когда старшина с заявкой явился на склад, там уже знали, куда и зачем этот спирт выпрашивали в роты. На ящики с сухим спиртом наложили арест.
Сутки на мельнице проходили лениво и однообразно. Но солдаты – народ дотошный. Спит, спит, а потом найдёт себе какое-нибудь дело по душе. В одном из лотков загрузочного бункера, что был на мельнице под самой крышей, солдаты нашли с полмешка немолотого зерна. Когда его ссыпали и замерили ведром, то оказалось ведра три. Приводные колеса на мельнице не работали, огромные жернова вручную не покрутишь. Не-молотое зерно приходилось мочить и варить. Но каши, как ожидали, из нерушеного зерна не получилось. Жевали набухшие горячие зерна. Они скрипели на зубах. Ели молча, старательно жевали. Все были довольны. Добытых трех ведер хватило на несколько дней. Ели досыта. Растягивать не захотели. Через неделю всё равно всё кончится. Зерно быстро кончилось, и опять наступили голодные грустные дни. Искали съестное и рыска-ли повсюду. Проходили дни, но ничего не могли найти. Обычно в голодные дни солдаты на мельнице притихали, расходились по своим лежанкам и больше лежали на боку, чем слонялись без дела. Сонное состояние перекидывалось на всех. Спячка, как болезнь, как зараза, придавливала лю-дей, и они ложились, закрывали глаза и старались ни о чём не думать, ничего не видеть.
Если случалось какое происшествие или появлялся вдруг старшина, слышалась перебранка, солдаты начинали подниматься. Так было и в этот раз. Прибежал запыхавшийся солдат и с порога закричал, что он нашел съестное.
– Там в яме пахнет съестным!
Немыслимое дело! Его слова долетели до солдат. В одно мгновение всех сдуло с лежанок.
– Каким съестным? Где? – Они стояли все на ногах.
– Целая яма съестного! – с гордостью первооткрывателя объявил он, – На всех хватит! Я там ломом дыру пробил. Оттуда запах идет.
– Где запах? Какая дыра? – И солдаты толпой подались за открывателем. Потом прислали за мной.
– Просят Вас, товарищ лейтенант, определить, пригодна ли она к пище!
Я нехотя поднялся, пошел за солдатом. Еще не доходя до дыры, я в воздухе уловил дохлый и тухлый запах чего-то непонятного.
– Вот, понюхайте!
Солдаты ломом и лопатами расширили дыру, зачерпнули ведром густой жижи, подняли наверх и поставили передо мной. Я подошел ближе, слегка нагнулся, и мне в нос ударил острый запах спертого гнилого месива. Я посмотрел на содержимое в ведре, и понял, что в яме находятся пе-ребродившие картофельные очистки. Здесь когда-то мыли крахмал и варили патоку.
Солдаты, недолго думая и не дожидаясь моего ответа, приволокли с мельницы железный лист, набросали дров, развели огонь, бросили на огонь железный лист, плеснули на него воды и стали поливать вонючей жижей. Она шипела. Облако пара поднялось над ней. Вонь ударила в нос.
– Давай, снимай! А то все съестное сгорит! – закричали солдаты. Горячий, засохший блин палкой спихнули с листа железа, разломали на части и, перебрасывая в руках, дули и остужали. Кусок такого блина подали и мне. Но есть его, пока он был горячим, я отказался. Уж очень зло-вонный запах шел от него вместе с паром.
– Дуся, подай блинов с огня. Дуся, скорей целуй меня! – запел кто-то из солдат, стоявших сзади. С утра до вечера на железных листах шипе-ла картофельная жижа, пуская пары и едкие запахи. Железные листы снимали с костра, стряхивали в деревянный ящик готовую продукцию, дава-ли ей как следует остыть, в общем, имели суточный запас готовой продукции. К запаху постепенно принюхались. |Дым от костров и вонь стояли с утра до вечера| Но вот с очередным ведром вместе с очистками на железный лист выплеснули дохлую крысу и блины с этого момента прекрати-ли печь. Дыра в снегу теперь воняла дохлой крысой.
К концу февраля старшина стал появляться на мельнице ежедневно. Наши прорвались у Нелидово, теперь тылы подошли. Солдатский паек стали выдавать регулярно. Как-то к вечеру старшина на мельницу прибыл в веселом настроении. Он загадочно улыбался и потом объявил, что на всех получил положенную норму водки. Он раздал солдатам водку, отмеряя каждому железной меркой по сто грамм, а оставшееся в котелке по-ставил на стол и сказал, что это на трех: на лейтенанта, политрука и на него, на старшину. Петя заглянул в котелок, где плескалась прозрачная жидкость и потер от удовольствия руки.
– Как я прикинул, на каждого из нас в котелке не меньше, чем по двести грамм на брата.
Кроме водки старшина принес хлеб, сахар, махорку и мыло.
– Перед таким началом не грех вымыть руки с мылом! – предложил старшина. Он велел солдату принести из солдатского дома чайник с го-рячей водой.
– Давай быстрей! Лейтенант и политрук хотят с мылом умыться!
В солдатской избе всегда стоял чайник в подогретом состоянии. Пока мы мыли руки, терли лицо и шею, старшина сидел на крыльце и курил, посматривая на нас.
– Что-то Вы долго, товарищ лейтенант! Все остынет!
– Конечно! Водочка холодная даже лучше!
Умывшись и пригладив волосы, мы вошли в дом и сели за стол. И что же мы обнаружили? Котелок с водкой, что стоял на столе, был пустой. Вот так просто! Был с водкой, а пока мы мылись, оказался пустым. Политрук поднял котелок и погладил его ладонью внутри котелка. Дно было сухое. Он отодвинул его в сторону, посмотрел на то место, где стоял котелок, оно тоже было сухое. Политрук нагнулся под стол, оглядел про-странство под столом, нигде никаких следов худого котелка или пролитой водки. На столе стояла похлебка, лежали сахар, махорка и хлеб.
Я посмотрел на Петра Иваныча, махнул рукой, выпил через край подогретую похлебку, вышел на крыльцо, сел и закурил. Петр Иваныч не мог успокоиться. Он предпринял вылазку в избу солдат. Самое главное, как он считал, – по свежим следам найти виновника, а потом и похлебку хлебать. Виновника искал он долго. До самого вечера. Но все-таки нашел.
Как он потом рассказывал, солдат вошел в комнату с охапкой дров. Он обычно приносил дрова для солдатской избы и для избы, где прожи-вали офицеры. Вошел в комнату, бросил дрова около печки и боком задел стол, где стоял котелок. Котелок чуть не полетел со стола, он удержал его вовремя рукой.
Но удержав его от падения, он не мог совладать |со своей натурой|. Он нагнулся над котелком и нюхнул содержимое. Что делать? Он решил немного отпить из котелка. Ему показалось, что тут много на троих. По сто грамм не будет. Тут по двести на брата. Солдат поднес котелок ко рту, закрыл глаза и уже не мог оторваться от содержимого. Он махнул его одним махом, до дна, и только потом уяснил, что ему за это потом не поздо-ровится. Солдат попятился задом, бочком, бочком вышел наружу, завернул за угол и ушел незаметно. Солдат видел, как лейтенант и политрук плескались водой, а старшина, сидя на крыльце над ними подтрунивал. На войне всякое, и не такое, бывает! На войне бывает и так, что нашко-дивший солдат потом в бою оказывается самым надежным товарищем. Но как узнал политрук все подробности |с закрытием глаз|, и почему он не назвал фамилию солдата? А ведь политрук сам заходил за полотенцем в дом и был там некоторое время один. А с другой стороны, как не поверить ему? Петр Иваныч часто вспоминал, как у нас на мельнице выпили водку из котелка.
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 00:04 | Сообщение # 152
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
– Помнишь, – говорил он улыбаясь, – как на мельнице у нас солдат котелок водки увел?
Но оставим водку, политрука и солдата, эпизод этот особого значения не имел. Однажды утром со стороны Шайтровщины в направлении го-рода на небольшой высоте показался немецкий транспортный самолет. Летчик держал курс на аэродром и снизился до предела, идя на посадку. Он, вероятно, не предполагал, что в черте города сидят наши. По самолету стали стрелять со всех сторон. Били из винтовок. Зениток в дивизии не было. На подходе к Демидкам самолёт загорелся. Летчик открыл боковую дверку – снизу все хорошо было видно – и выбросился с парашютом. Самолет продолжал лететь, оставляя за собой черный хвост дыма. Летчик медленно опускался к земле. Самолёт пролетел над городом и ударился где-то в землю. Огромные клубы черного дыма взметнулись в том месте к небу. Летчик приземлился между мельницей и льнозаводом, под самым бугром у деревни Демидки. Наши солдаты со всех ног побежали к парашютисту. Немец не сопротивлялся. Он отстегнул парашют и поднял руки. Парашют, ранец и немца приволокли на мельницу. Солдаты, бежавшие из Демидок, к разбору трофей и пленного опоздали. Вскоре на мельницу позвонил комиссар Козлов. Он потребовал немедленно все изъятые у немца вещи доставить в деревню Журы.
– Парашют и личные вещи немца пойдут в фонд обороны! – объявил он по телефону.
– И смотрите, не вздумайте разрезать парашют! Предупреждаю категорически! А то вы разорвете его на бинты и портянки! Имейте в виду, голову снимем.
Строгий приказ начальства подействовал на нас. Мы свернули шелковый купол, закрутили вокруг него стропы и вместе с немцем под охра-ной двух солдат отправили в Журы. Ковалёв и Козлов за сбитый самолёт получили награды. Собственно случай простой. Сбили самолёт. Летчика немца забрали в плен. Шелковый парашют сдали в фонд обороны. Чья-то пуля попала в самолет и зажгла ему баки. Но зато некоторое время спус-тя, батальонный комиссар Козлов уже щеголял в шелковом нательном белье |и комбат Ковалёв тоже|. И как он при этом пояснял, в шелковом белье, вши не водятся. Так что две главные персоны батальона стали ходить в вошеотталкивающем белье. И этот случай через некоторое время забылся.
В начале марта в воздухе появились первые проблески весны. Снег кругом побурел, вобрал в себя влагу и стал рыхлым. Солдаты выходили наружу босиком, садились на крыльцо, дивились яркому солнцу и под лучами его грели небритые физиономии. Разговор шел всякий, говорили неторопливо. Мимо, балансируя и перепрыгивая, по разбросанным доскам и бревнам проходил на смену пулеметчик и опять до вечера, до самой раздачи пищи все затихало и не двигалось.
Весна в этот год навалилась на землю сразу. Однажды дыхнула теплом, и кругом все оттаяло и потекло ручьями. С крыш зазвенела прозрач-ная капель, а все мы, солдаты, оказались одетыми не по сезону. На всех ватники, полушубки и валенки. По лужам и мокрому снегу в валенках не пройдешь. Всем нам в ту пору нужны были кирзовые сапоги и солдатские ботинки с обмотками. Вот и сидели мы на деревянных крылечках.
Солдаты на своем, мы с Петром Иванычем – на ступеньках своей избы. Потом от одного дома к другому проложили доски и бревна. Полу-чился своеобразный деревянный тротуар, по которому ходили с мест на место. А ночью, когда холодало, лужи твердели, и мы ходили в валенках по земле. Печи по ночам в солдатской избе и в нашем доме продолжали топить. В избе было жарко, томительно и душно. Утром со сна вылезали на крыльцо схватить чистого воздуха, подышать полной грудью. Лицо обдувало прохладой, было приятно посидеть на ступеньках крыльца. Новый день начинался на мельнице. Но он, как и все, был похож на другие.
Как-то раз к вечеру старшина принес Сокову старые кирзовые сапоги. Соков попробовал их, они были ему в аккурат, хоть и рваные. Теперь Соков стал уходить по делам в тылы. Иногда день или два он не появлялся на мельнице. Возвращаясь он говорил:
– Задержали по политделам!
Чем ярче грело солнце, тем голоднее становилось с каждым днем на мельнице, тем чаще политрук соков уходил в батальон по политделам. В Журах стоял штаб батальона, в Шайтровщине – полковые тылы. Там ели, пили, курили и обедали регулярно |, пользовались парными баньками|. Чем занимался там Петя, трудно сказать. Он мне не подчинялся по службе, я его не спрашивал. Я старался не вникать и не вмешиваться в его дела. Разговор на эту тему я не заводил, лишних вопросов оп поводу его отсутствия не задавал, и сам он, когда возвращался на мельницу, о том ничего не рассказывал. Но иногда возвращался и приносил небольшую щепоть казенной махорки. И тогда из газетной бумажки солдат заворачивал козью ножку, раскуривал ее и пускал по кругу. Собирались все на крыльце, курили по очереди по одной затяжке. Махорку нам, считай, не выдавали це-лый месяц. Курнув махрятины и распалив душу, солдаты на следующий день дергали паклю из стен избы и курили ее. От такого курева першило в горле и било кашлем, всю душу выворачивало наружу.
Здесь на мельнице, с точки зрения войны по-прежнему было тихо и спокойно. Дистанция между нами и немцами была приличная. Немцы в нашу сторону не стреляли, мы их тоже не трогали. Солдаты на мельнице привыкли к безделью, они даже забыли, что они на переднем крае. Про-должали усердно топить печи, по дощатому полу ходили босиком. В каменном подвале в такую сырость и холод по-прежнему сидели живые лю-ди. Страшный холод и сырость – думал я, – пронизывает их, и согреться негде. Траншею до подвала еще не докопали. Солдаты продолжали бегать и ползать по тропе. Я вспомнил своих солдат и оценил свое теперешнее положение. Подвал в моём представлении был загробным миром. Теперь я не жалел, что меня отстранили от роты. Жаль было только солдат, к ним привыкаешь, особенно в тяжкую минуту. Судьба вырвала меня из камен-ного подвала, я почувствовал себя живым. И кроме того, я навсегда избавился от |пакостей| Савенкова. С прошлым было покончено.
Комиссар Козлов с пристрастием допрашивал Сокова.
– Как там лейтенант? Моральное состояние его ты мне обрисуй!
Потом, как рассказывал мне Соков, он отвечал:
– Обыкновенное, как у всех!
– Ты, Соков, не темни! Вы успели снюхаться? Так ты и говори! У него должны быть выпады против советской власти! А ты мне, как у всех!
– Мне кажется, что он грамотный офицер и обыкновенный человек, как и я, преданный нашему делу и Родине.
– Ну, ты уж того, перебрал! Ты смотри, политрук! На себя много берешь! Ты за ним присматривай! Доложишь мне, в случае чего!
Петр Иваныч не был дураком, как думали они. Он просто не имел причин заниматься пакостями и писать доносы. Мы с первого дня подру-жились с ним. Он видел во мне простого человека. Он не понимал, почему он должен говорить не то, что видел своими глазами. Он был не из чис-ла храбрых людей, а даже наоборот, побаивался пуль и всяких выстрелов |и махинаций начальства|. Он, как и все, любил поесть и поспать. И пе-ред солдатами в своих смертных грехах не таился.
Солнце с каждым днем поднималось все выше. Земля прогрелась, и корка льда сошла с земли. Кругом на полях и дорогах раскисла глина. В распутицу днем не пройти. Солдатские ботинки с обмотками для шлепанья по грязи лучше, чем кирзовые сапоги. Их зашнуровывал, и они, прили-пая к грязи, с ног не сползают. В сапогах шагнешь иной раз, влезешь в грязь, и один сапог остался торчать сзади в глине. Теперь стой на одной но-ге и попробуй попасть снова в голенище.
Глина вокруг города Белого жирная и необыкновенно липкая. Шагнешь в грязь, и ноги поедут в разные стороны, их не поднять, не оторвать. Так и скользишь, пока не присосет тебя в придорожной канаве. Попробуй, вытяни из грязи сапог. Подал вверх ногу, приподнял немного сапог, как будто оторвал от сапога подметку. На ноге пудовая тяжесть грязи висит. Мы ждали, пока у нас отберут зимнее обмундирование.
Дороги раскисли, подвоз прекратился, с продуктами начались перебои. Жизнь на мельнице шла по-прежнему лениво и однообразно.
Но вот однажды на мельницу старшина принес известие, что под больницу наши начали рыть подземный подкоп. Все это делалось в тайне и строжайшем секрете. Но чем страшней была тайна, тем быстрей она расползалась вокруг. Двухэтажное здание Бельской районной больницы стоя-ло на самом краю города. Деревянные постройки теперешней больницы стоят рядом, по другую сторону дороги. В сторону реки перед больницей был низкий луг. Справа рядом стояла каменная часовня, которое наше командование переименовало в кузню. Подкоп вели именно из нее. Землю из лаза поднимали в мешках. Мешки ставили вдоль стен внутри часовни, а ночью, когда было совсем темно, мешки уносили и высыпали в тылу, да так, чтобы немцы не заметили выбросы свежей земли. Стены больницы имели полуметровую толщину. Это было самое прочное и нерушимое здание на окраине города. Получив как-то разрешение истратить пару снарядов, артиллеристы решили ударить по окнам второго этажа. Они в Де-мидках выкатили сорокапятку на прямую наводку. Целились долго, сделали два выстрела и по окнам, конечно, не попали. Они уверяли в том, что стреляли для пробы по стенам. Снаряд при ударе о стену мог только брызнуть штукатуркой, оставив на белой стене рыжее, кирпичного цвета, пятно с разводами во все стороны. Оборону больницы немцы держали не меньше, чем ротой. Это был главный опорный пункт на окраине города. Это чувствовалось по ружейному и пулеметному огню, который иногда шел из больницы. Лестничная клетка в торце здания располагалась и была обращена в сторону города. Вход и выход из здания больницы не просматривался с нашей стороны. Вниз, в подвал, и на второй этаж вела камен-ная лестница. Немцы круглые сутки несли дежурство на втором этаже. Рамы в окнах отсутствовали. Комнаты первого этажа были пустые. Битте-дритте, прыгайте в окна, занимайте первый этаж!
Наш генерал мечтал выбить немцев из здания больницы. По приказу генерала делались попытки наскоком забрать первый этаж. Однажды вспомнили и про меня. Я на мельнице отбывал наказание. Я как штрафник, должен был доказать преданность |делу партии| общему делу. В полку по-быстрому собрали штурмовую группу. И во главе ее поставили меня. И |вот| перед рассветом нам приказали занять первый этаж.
Нам не сказали, почему предыдущие атакующие группы понесли здесь значительные потери. «Неудачно атаковали!», – сказали нам. Мы бросились в окна, надеясь застать немцев врасплох и полоснуть по ним из автоматов. Нам посулили блага на земле и на небе, – «Раненых и мёрт-вых не оставим, всех заберём!».
Окна были расположены невысоко, мы подставили друг другу спины и без выстрела ворвались на первый этаж. Казалось, что все страхи и переживания были напрасны. |Что мог сделать я, когда мной помыкали, как хотели? Я не мог постоять за себя по своей молодости, неопытно-сти и доверчивости|. Мы попрыгали в окна и заняли переднее помещение от стены до стены. Внутренние перегородки в передних комнатах пер-вого этажа были разбиты. Дальние комнаты и лестничная клетка были забаррикадированы рогатками с колючей проволокой. Хода на лестницу и второй этаж не было. Немцы умело и хитро построили оборону. В потолке первого этажа они пробили дыры для опускания гранат. Как только мы появились в передней комнате, сверху на нас посыпались гранаты. Мы повыпрыгивали из окон при первом же разрыве.
Было несколько попыток штурмом овладеть больницей. Каждый раз собирали новые группы, но они несли потери, и взять первый этаж так и не удалось. После каждого такого штурма многие оставались лежать у стены. Кого ранило, и кто сам не добежал до часовни, получал порцию свинца от немцев |и оставался пускать трупный дух, потому что была уже весна|. После меня еще два раза прыгали солдаты в окна больницы. Мы поддерживали их с мельницы огнем пулемета «Максим». Мы били по окнам второго этажа, прикрывая свинцом своих ребят, которые прыгали в окна первого этажа. После очередного штурма и нашего обстрела немец готовил нам ответный удар. В тот же день, вечером, когда мы сидели при свете зажженной гильзы и поджидали старшину с харчами, два раскаленных снаряда прошуршали от стены до стены. Они без грохота прошли сквозь бревенчатые стены. Только огонь в сплюснутой гильзе качнулся от их движения. Один снаряд пролетел слева у меня над головой, другой – немного правее, он царапнул слегка угол печки. Понятно, что в тот же миг мы с Петром Иванычем бросились на пол. Через минуту последовали еще два выстрела. Самих выстрелов мы не слышали. Теперь снаряды шли еще ниже. Они прошли над самой кроватью, легко проткнули бревенча-тые стены и ушли на улицу. Гильза от порыва воздуха погасла. Стены от зажигательного снаряда не загорелись. Немцы, видя, что поджечь дом им не удалось, прекратили стрельбу. Наши кровати были точно засечены.
А мы с Петей были хороши! Мы хотели на четвереньках выползти через дверь наружу, а сами в темноте уткнулись головами в противопо-ложную стену. Мы долго ползали и шарили руками по стенам в абсолютной тесноте. Потом, наконец, мы выбрались на крыльцо и вдохнули ноч-ного свежего воздуха. Нехорошо, что мы, офицеры, ползаем по полу. Теперь нам нужно было менять место своей стоянки. За переменой места де-ло не встало. Солдаты ночью вынесли наши кровати и перетащили их в небольшой отдельный домик ближе ко льнозаводу. Здесь мы поселились и организовали свой новый КП. Организации, собственно, никакой, так, одно название. Солдаты это название принимали за чистую монету. Раз так положено, так и называли.
Недалеко от дома в открытом чистом поле я приказал отрыть новый пулеметный окоп. Зачем рисковать пулеметом, их в полку раз-два и об-челся. Вообще, это была не моя забота. В пулеметной роте был командир роты |Саня| Кувшинов. Но, странное дело, на мельнице он ни разу не появился |бывал|. Я спрашивал Петра Иваныча, почему Кувшинов не заходит на мельницу.
– У него важные дела. Он к милашке в какую-то деревню часто ездит.
Наша жизнь довольно быстро вошла в привычную колею. По немцам мы не стреляли. Нам приказано было экономить патроны. Дороги раз-везло. Подвоза почти не было.
И вот, после стольких неудач взять больницу в рукопашном бою, Березин утвердил план подкопа. Для того, чтобы поднять на воздух здание больницы, по расчетам саперов нужно было подложить около двух тонн взрывчатки. При меньшем количестве ее мог получиться только пшик. Запасов взрывчатки в дивизии не было. При утверждении плана подкопа было принято решение забрать все, что можно у артиллеристов, почис-тить все полковые обозы и склады. |Забрали все, что было, кроме НЗ, мин и снарядов|. Надеялись, что когда дороги подсохнут, боеприпасы подве-зут.
Из часовни пехотинцев солдат быстро убрали. Пустили туда |маркшейдера| и саперов. Они пришли с лопатами и мешками. Вначале рыхлую землю стали брать из-под мерзлой корки. Потом, когда земля оттаяла, поставили деревянную крепь и столбы по всему наклонному штреку, |как назвал его маркшейдер|. Подземный лаз уходил под землю и шел с небольшим наклоном под фундамент больницы. Расчет был большой. Саперы пройдут под землей тридцать метров и окажутся под полом подвала больницы. От часовни до наружной стены больницы по прямой было всего двадцать метров. Лаз подошел к передней стенке фундамента, и ее пришлось обходить, углубляя подкоп. Через несколько дней саперы обошли фундамент, подрыли под пол подвала и стали выбирать камеру, где нужно сложить взрывчатку. Саперы, работавшие в пороховой камере, отчетли-во слышали звуки шагов и приглушенные голоса немцев, сидевших в подвале. Взрывчатка, мины и снаряды, собранные по всем подразделениям, были уложены, пороховую камеру плотно забили, шнур взрывателя вывели наверх в часовню.
Почему я знал все подробности подготовки взрыва больницы, потому что меня заранее вызвали и велели возглавить штурмовую группу, ко-торая после взрыва должна будет броситься и занять развалины кирпича. Я согласился, но оговорил условия. Когда перестанут падать камни и глыбы, отделение разведчиков и группа добровольцев из пехоты пойдут на развалины и займут их. И если немец не будет нас атаковать, я со своими двумя солдатами возвращаюсь на мельницу. Останутся те, кто не ходил на больницу.
– Хватит! – сказал я, |- Нельзя одним и тем же все время страдать!| В подвале лежи! В окна больницы |под немецкие гранаты| прыгай! Принимаете такой вариант? Я пойду! Я не полковой разведчик, я иду на развалины больницы как доброволец. Мое предложение было принято. Я был доволен.
Перед рассветом штурмовая группа в двадцать человек вышла на исходное положение. Две тонны взрывчатки лежали, забитые в штольне под землей. Когда раздался взрыв, все здание больницы приподнялось, дрогнуло, и из его середины вырвалось пламя, камни и дым. Боковые стены поползли как-то странно вниз. В высоту метнулось желтое облако пыли. Отдельные камни и куски кирпича продолжали шлепаться вокруг. На больницу мы шли двумя группами. Разведчики справа, а я с десятком солдат – с левой стороны. Наша группа без выстрела поднялась и навалилась на груду кирпичей.
Но что не додумали мы и заранее не учли. В густой массе кирпичной пыли дышать было абсолютно нечем. Желтая пыль лезла в горло, пер-шила и въедалась в глаза. Немцы не ожидали взрыва и попыток атаковать развалины больницы не предприняли. Двухэтажную больницу с толсты-ми стенами в доли секунды, как языком с поверхности земли слизнуло. Долго висело мутное облако коричневой пыли. Через некоторое время нам притащили противогазы. В противогазах немного легче было дышать. Прошло часа три, можно было оглядеться, можно было размять застывшие суставы и мышцы. Посмотрев в обе стороны, мы увидели, что в одном месте из-под кирпичей торчит в кованом сапоге нога. В другой была видна рука. Солдаты отвалили кирпичи и потихоньку стали разбирать засыпанных обломками немцев. Откопали и вытащили двух. Они были живые. Немцы были сильно помяты, стонали и охали.
Теперь от нас не требовали в фонд обороны их личные вещи. Кто что откапывал, тому то и доставалось. Солдату – часы и портсигар, немцу спасенному – жизнь на этом свете.
На следующий день откопали еще одного |наши соседи разведчики|. Пленные немцы рассказали: в больнице занимала оборону пехотная ро-та. В подвале сидело около ста человек. Подвал был оборудован деревянными двухъярусными нарами. Подвал обогревался несколькими желез-ными печами. Утром, перед самым рассветом, за несколько минут до взрыва, подвал покинул лишь один человек. Это был их капитан, командир роты. Все остальные попали под взрыв. Двое немецких солдат, которых откопали, стояли на посту на втором этаже больницы. Самого взрыва они не слышали, на некоторое время потеряли память. А те, что были в подвале, остались заживо погребенными под целой горой битого кирпича. Дей-ствительно, если лечь и приложить ухо к груде кирпичей, то из-под земли услышишь удары и скрежет лопат. Немцы оказались засыпанными в дальней части подвала. Они колотили снизу по каменной стене лопатами. Звуки ударов и приглушенные голоса неслись из-под земли. Никто из наших, конечно, и не помышлял рыть яму им навстречу. Мы сверху им для затравки постучали, они отчаянно заколотили нам в ответ. Жалко, что азбуки Морзе мы не знали, а то бы переговоры можно было бы с немцами организовать. На третий день я ушел с горы битого кирпича. Постуки-вание из-под земли продолжалось. Как потом рассказали солдаты, стук продолжался около недели. Потом звуки стали слабыми. Видно, у немцев в подвале не хватало воздуха. Через некоторое время ответные удары прекратились совсем. Огромная гора битого кирпича лежала на месте больни-цы. Немцы, взятые в плен, были уверены, что в больницу попала большая бомба, сброшенная с самолета. Они не забыли ночной огонек, который однажды ночью блуждал над городом Белым, когда мы запускали змея. Через неделю солдаты в развалинах выбрали себе норы, обложили их об-ломками кирпича, и получились бойницы. За то, что я ходил на груду кирпичей, мне даже не сказали спасибо. Начальство наше примерно рассуж-дало так: раз вошли туда без боя и без сопротивления, контратаки немцев не последовали, потерь наши группы не имели, это мог сделать любой вместо нас. Ничего тут доблестного. А насчет того, что мы переживали смертельную опасность перед броском, то ведь наши душевные пережива-ния никого не волнуют. Чего зря переживать, когда в тебя не стреляют!
Весна была в полном разгаре. Вокруг все преобразилось и зазеленело. У нас отобрали полушубки и валенки. Для замены обмундирования нам приказали отправиться в тылы полка. Это был мой первый выход в тыл за пределы мельницы. Мы сдали зимнюю форму и получили кирзовые сапоги и вместо шапок – пилотки. После зимней шапки пилотку на голове вроде и не чувствуешь. Мы стояли по-прежнему на мельнице, наблюдая за немцами. С некоторых пор над нашими позициями стали появляться немецкие самолеты. То прилетит «костыль» (одномоторная «стрекоза») и целый день кружит, то появится «рама» – «Фокке-Вульф 111».




«Рама» – самолёт-разведчик «Focke-Wulf Fw 189».
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 00:11 | Сообщение # 153
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
– Смотри, стерва, нюхает! Щупает, где пулемётики спрятаны! – бросали ей вслед свои слова солдаты.
Сначала от самолетов хоронились и прятались. Потом привыкли. Стали ходить в открытую, сидели на крыльце и лениво посматривали в не-бо, лениво сплевывали, закрывали глаза, прислонившись затылком к стене, и грелись на солнышке.
– Целый день трещит над головой и не стреляет!
– А им и не надо стрелять! «Рама», она у них не стреляет, а фотографирует. Она все наши окопы снимает на плёнку. Они без фотографии в наступление не пойдут. У них в энтом деле порядок. Это у нас сиди и сиди. Потом перед утром придут – давай и давай! Топай в атаку. А у немцев все заранее. Полетают, сфотографируют, а потома ужо и жди!
Недели две кружили немцы над нашей обороной. «Рама» то удалялась куда-то в тыл, то снова появлялась над нашими окопами.
И вот наступил день, «рама» с утра не появилась. Вечером я сказал политруку, – «Завтра будь готов ко всему, немцы что-то задумали».
Политрук не поверил. Он даже сказал, – Солдаты в тылу тоже болтают разное.
– Командир полка велел пресечь разговоры, – «Немец в больнице получил хороший урок, он не сможет быстро оправиться!».
Никому в голову не пришло, что немцы провели детальную разведку и съемку с воздуха. На следующее утро мое предположение сбылось. Отсняв многократно наши позиции, немцы подготовили целеуказания для своих пикировщиков. Мы знали, что бомбежке предшествует обычно воздушная разведка. Но не предполагали, что немцы готовят по нашим позициям решительный и массированный удар. И когда в воздухе переста-ла кружить немецкая «рама» «Фокке-Вульф», не придали этому особого значения.
Мы наблюдали за немцами в городе. Но что может увидеть наблюдатель на переднем крае противника? Немцы днем по передку почти не ходили. Глубина их обороны была закрыта забором, домами и постройками. Что делается так дальше, мы не видели и не знали. Передний край кажется сжатым и сплюснутым. Все, что видишь, то есть только в передней плоскости. А заглянуть за бугор, за крышу, за высоту – это только мечта наблюдателя. Наблюдатель на земле хотел бы заглянуть за обратный скат. Но в то время, в мае сорок второго года, только немцы могли позволить себе такую роскошь – отснять нашу оборону на километры плёнки. Когда я подымался по ступенькам на верхний этаж мельницы и устраивался там для наблюдения на целый день, не имея даже карты города, мне приходилось самому в наглядном масштабе условно рисовать схему на клоч-ках бумаги. Я наносил на свою примитивную схему дома, заборы, улицы и дороги. Но заглянуть за дома и заборы даже с высоты мельницы не удалось. Я мог только предполагать, что там могло быть. Я шарил биноклем по немецкой обороне, но такая разведка мало что давала. Аэросъемка нашего обороны полка позволила немцам оценить и увидеть очень многое. Во-первых, немцы узнали, что артиллерии на переднем крае у нас нет. Вся оборона полка представляла собой одну линию траншей. Немцы отсняли весь район обороны дивизии и после обработки данных пришли к выводу, что кроме стрелковых траншей, вытянутых в одну линию по переднему краю, у нас нет ничего. Глубины обороны не существовало. Но немцы не ринулись, очертя голову. Они решили проверить наши позиции боем. Немцы не предполагали, что перед ними стоят русские солдаты только с винтовками и противогазами. А две пушки в отдельной березовой роще и два пулемета на переднем крае никакой серьезной угрозы для пикировщиков и танков не представляют. |Рама «Фокке-Вульф» крутила километры плёнки над пустыми буграми и высотами. Немцы засняли дороги и по весне протоптанные тропинки. По ним можно было судить, кто где сидел, и где стояли штабы.| Немцы знали, в каких домах жило начальство, где располагались солдаты, наши тыловые службы, лошади, обозы и санчасти.
Или у русских нет ничего, или они умело и искусно спрятали свою боевую технику и танки. Так стоял вопрос! Немцы должны были сделать пробный шаг. Им нужно было вскрыть нашу систему огня и глубину обороны. Ошибки здесь не должно было быть. Нельзя, например, глухо спрятать орудие. У каждой пушки есть прислуга. И как ни таись, вылезет из земли где-то из своей норы солдат. Свежая тропинка по весенней траве по-кажет, куда и откуда ходят на смену солдаты.
Начало немецкой аэросъемки совпало со взрывом больницы. Разница была всего несколько дней. Наше командование решило, что немцы с перепуга занялись съемкой с воздуха |ищут нового подкопа. На этот счет сочинили даже версию, что проверяют сверху качество нашей маски-ровки.| А немцы уже готовили пробный удар.
Все началось с того, что солдаты были заняты с утра своими делами. Кто сидел на крыльце и ковырял в ногах между пальцами, другие зани-мались более полезным делом: они на нагашниках гоняли надоедливых вшей. Двое солдат отдыхали. Накануне с вечера я послал их рыть новый окоп для пулемета. Перед рассветом туда перетащили станковый пулемет «Максим». Там же, метрах в двадцати, для нас с Петром Иванычем от-рыли узкую щель на случай бомбежки. Брустверы обложили свежим дерном. В общем, сделали все, как надо. Не знаю почему, но мне на ум при-шла идея срочно переменить позиции. Возможно, это и спасло от гибели солдат и нас с Петром. На крыльце дома, что стоял на отшибе, мы сидели вдвоем и говорили о войне. А что, собственно, говорить о ней! И вот послышался гул самолета. Но вместо обычного «костыля», который прилетал с утра, и к которому мы привыкли, из-за города в нашу сторону шло с десяток пикировщиков. Они выплыли из-за облаков и стали перестраиваться в боевую цепочку. Теперь гул десятка моторов стал отчетливо слышен. Наш левый фланг обороны полка простирался за льнозавод и около от-дельной березовой рощи упирался в большак |, что шел на Демидки|. Километрах в двух от большака, в этой роще располагались наши две пушки. Правда, пушки наши никогда не стреляли, но стволы их были направлены в сторону большака. Пикировщики прошлись над мельницей, Демидка-ми, льнозаводом и направились именно туда. И вот вся группа в десять пикировщиков навалилась на березовую рощу. В считанные минуты они разнесли там все на куски. Я смотрел в бинокль. Один офицер и два раненых солдата выскочили из облака дыма и побежали в тыл. Орудия, люди, блиндажи, укрытия и лошади, все, что находилось в роще, все было уничтожено и смешано с землей. Самолеты, как стая ворон, кружились над березами. Потом они ушли за горизонт. Они не долго отсутствовали. Вот они снова появились над городом и теперь уже нацелились в нашу сто-рону. Одна группа нависла над Демидками, другая отвернула на мельницу. |Моё предостережение, сказанное, когда летала «Рама», мимо ушей Петра Иваныча, видно, не прошло.
Я, конечно, об этом ничего не знал, но он лично, с двумя солдатами проделал лаз под стогом сена.| Самолеты приближались к мельнице.
– Мы под скирдой сделали подкоп, – объявил вдруг Соков.
– Подкоп сделали?
– Нет, мы выдернули лён над самой землей, и получилась нора. Я посмотрел на стог льна, такой слой льна бомбой не пробьёт |и все-таки ко-лебался, больше верил в узкую щель, отрытую в поле.| Мимо нас пробежали солдаты, они метнулись в поле к пулеметному окопу.
– Из окопа не высовываться! – крикнул я им.
Пока самолеты разворачивались и перестраивались, я ещё мог успеть добежать до щели. Но Петя тянул меня за рукав, и я остался сидеть на крыльце |в нерешительной бездеятельности|. Расстояние до скирды было меньшим, чем до окопа. Самолеты перестроились и шли прямо на нас. Теперь было поздно бежать по открытому полю. Летчик «Юнкерса» |по бегущему легко засечёт цель для бомбежки| бегущего видит издалека. Я выругался, что остался на крыльце, плюнул и нехотя побежал за политруком. Он, придерживая каску, побежал к норе. Подбежав к стогу льна, он встал на колени и нырнул в нору. Я на войне ходил без каски. И даже, когда попадал под пули, ни разу о ней не жалел. Каска звенела на голове, цеплялась за сучки, мешала думать и сосредоточиться. Под рев пикирующих бомбардировщиков я подбежал к стенке стога, нагнулся и стал смот-реть, где будут бомбить. Я хотел посмотреть, что будет дальше.
– Давай залезай! – услышал я приглушенный голос Пети.
– Подожди! Сейчас посмотрю! – крикнул я в ответ.
Одна группа пикировщиков нацелилась на мельницу, другая нависла над стогами, под одним из которых я и сидел. Цепочка пикировщиков при заходе на мельницу растянулась. Передний самолет перекинулся через крыло и кинулся к земле, а остальные еще шли в высоте ровным строем. У каждого летчика своя определённая цель. Один самолет стал пикировать на здание мельницы, другой – на отдельно стоящие дома, еще один за другим устремились на стога льна. Мельница, два дома около неё, сарай и дом на отшибе, в котором мы жили, с первого захода были засыпаны фугасками и зажигалками. Минута-другая, – и все деревянные постройки запылали огнём.
Взрывами фугасных бомб раскидало крыши, выбило окна и двери. Взмыв вверх, самолеты снова построились, сделали облет вокруг и теперь пошли на стога, где мы сидели. Я смотрел, как они, набрав высоту, стали срываться к земле, зависая над стогом. Из-под гладкого брюха самолёта оторвались две чёрные хвостатые бомбы. Я присел на корточки и подался под стог. Узкая нора в земле шла по самой земле. Политрук и солдаты лён выдергивали руками. Ход имел два поворота. Я почти ползком в полной темноте подвигался вперед и, наконец, почувствовал некоторое рас-ширение.
– Мы сделали здесь кабину! – услышал я голос политрука. – Давай, ползи сюда! Возьми немного левее!
Кабина, как ее назвал политрук, имела всего вершок от плеча, так что я, сидя, головой упирался в потолок, а подбородком себе в грудь. Я не мог разогнуть ни шею, ни спину. Это было небольшое расширение в конце хода, где нельзя было даже развернуться головой по ходу назад.
Добравшись до тупика, я прислушался к разрывам. «Какую глупость я совершил!» – мелькнуло у меня в голове. Зачем я полез сюда? Это по-литрук затянул меня сюда с перепугу. Мы опали в мышеловку! Ведь я ясно видел, как пикировщик сбросил на стог десяток зажигалок. Я видел, как они оторвались от фюзеляжа и, завывая, посыпались на наш стог. Фугасная лён не пробьёт, в этом можно быть уверенным. Но от зажигалки лён мгновенно вспыхнет, окутается огнем.
– Ты куда? – испуганно прохрипел Петя… Развернуться головой к выходу я не мог. Я стал пятиться задом по узкому ходу к выходу. Когда я повернул голову и посмотрел вверх, я от ужаса содрогнулся. С вершины стога ровным фронтом вниз по стене к земле быстро спускалось яркое пламя. Я не просто пламя, а бегущий, как порох, огонь, по сухой льняной костре. Немецкие пикировщики с ревом неслись к земле, делая второй заход над нашими стогами. От всего увиденного я перестал дышать. Мне нужно было крикнуть политруку, а у меня сперло дыхание.
– Горим, политрук! – крикнул я, выдавив воздух из лёгких и сделав над собой усилие.
– Заживо сгоришь! Я бегу! – крикнул я на ходу.
Помедли я ещё одну минуту, и мы с политруком сгорели бы во льне. Я бросился бежать через открытое пространство. Бомбы сыпались, рвались вокруг, перед лицом визжали осколки. Взрывы взметали комья земли то впереди, то слева, то справа. Я метался из стороны в сторону, стараясь уклониться от прямого попадания бомб. Вот тень пикировщика скользнула надо мной, и «Юнкерс» с ревом бросился вниз, пуская бомбы. Еще раз я рванулся в сторону, бомбы в нескольких метрах одна за другой разорвались справа.
Когда смотришь вверх на падающие бомбы, то кажется, что все они летят на тебя. В этом случае нужно смотреть не на бомбы, а на положе-ние летящего самолета, который их сбрасывает. По положению фюзеляжа можно точно определить линию, по которой они пойдут, и где будут падать. Я мельком взглянул на самолёт и рванулся в сторону.
Политрук бежал сзади меня. Под грохот разрывов мы пробежали открытое пространство. Впереди стоял полыхающий дом. Я забежал за не-го. Высокое пламя и облако черного дыма мешало летчикам увидеть направление, по которому мы побежали дальше. Петя очень нервничал, ерзал на месте.
– Лежи, не шевелись! – прикрикнул я на него, – По пустому месту бомбить не будут!
Лежа на земле я огляделся кругом. Мельница была вся в огне. Над домами и стогами взметнулось огромное пламя. К небу, крутясь и извива-ясь черными клубами, поднимался огненный дым. Всё было охвачено огромным пожаром. Я взглянул вверх на бугор, в сторону Демидок. Там кружила стая немецких пикировщиков. Они образовали над деревней своеобразную карусель. Огромное кольцо из самолётов вращалось в высоте. Из этой карусели, срываясь по одному, самолеты пикировали к земле, бросая бомбы. Сбросив бомбы, самолёт стрелой взмывал вверх и тут же пристраивался снова к карусели. Я обратил внимание, что дома в деревне огнём не горели. Немец бомбил деревню только фугасными бомбами. Всполохи взрывов подбрасывали в небо куски кровли, целые бревна. Вверх летела щепа, пыль поднималась столбом, земля брызгала в разные стороны. Сбросив бомбы и постреляв вдоль улицы из пулемётов, самолёты вскинулись, облегченные, вверх, построились в цепь, помахали крыльями и удалились за город. Пикировщики «Ю-87» ушли, а вместо них в воздухе появился «костыль», самолёт-разведчик. Мы короткими перебежками, пригнувшись, перебежали в пулемётный окоп. Потом перешли в отрытую, для нас с Петром щель. Наконец, я почувствовал себя в полной безопасности.


«Ю-87» – пикирующий бомбардировщик «Junkers Ju-87», «Stuka».


 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 00:17 | Сообщение # 154
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Узкая щель – великая вещь! В нее просто так не попадешь. По размерам она мала и глубиной по пояс. По ширине она чуть шире твоих плечей. Сядешь в неё, согнешься, и тебе ни снаряды, ни бомбы теперь не страшны. Передохнув и обтерев пот с лица, я поднял к глазам бинокль, болтавшийся на ремне на шее, и осмотрелся кругом. Теперь мы с политруком сидели среди своих притихших солдат, а не скрывались неизвестно где. В бинокль было видно, что с двух направлений на нашу полковую оборону ползли немецкие танки. Отсюда, из открытой щели в бинокль их хорошо было видно. Я посмотрел в бинокль дальше льнозавода, там в открытом поле находилась траншея соседней роты. В бинокль было видно, как солдаты этой стрелковой роты забегали вдоль своей траншеи. И вот из-за бугра на траншею выполз немецкий танк. Н подошел к траншее метров на пятьдесят и остановился. Танк опустил ствол пушки и стал им водить вдоль траншеи. Солдаты в окопах притихли и затаились. Танк не стрелял.
Бежать и траншеи было поздно. Да и куда бежать? Убежишь в тыл, тебя же потом и расстреляют. Траншея была расположена вдоль линии фронта. Ходов сообщения для выхода в тыл из траншеи не было. Считали, что так лучше, солдаты не убегут. По открытому полю под пулями в тыл не побежишь. Вот они и не бежали. На этот раз бежать было некуда. Был строгий приказ генерала Березина «Ни шагу назад!». И солдаты стрелковой роты в панике назад не побежали. Они только ждали, когда командир и политрук роты выскочат из траншеи и убегут, спасая свои шкуры. И действительно, в этот момент две пригнувшиеся фигуры оторвались от траншеи и побежали |рысью| в тыл. Офицеров за отход отдавали под суд, а солдат просто в штрафные.
Немцы из танковой пушки не стреляли. Позади танка топтались до взвода немецких солдат. Обе стороны выжидали. Немцы выглядывали из-за стальных боков танка и тут же прятались назад. Было явно видно, что немецкая пехота в открытую идти вперед побаивается. Да что там идти, они из-за танка выглядывать боялись. Но обстановка в такой ситуации была напряжена. «Что будет дальше?» – подумал я. Кто выстрелит первый? Но выстрелов ни с той, ни с другой стороны пока не было. Время как бы остановилось. Вот из траншеи выскочили двое и, пригнувшись, побежали зигзагами по открытому полю к нам в тыл. Им удалось благополучно добежать и скрыться в низине. |Я вспомнил, что у нас в батальоне был мл. лейтенант, не то Мошанян, не то Шаишвили, командиром той самой стрелковой роты. По-видимому он и кто-то еще вместе с ним бежали в овраг.| Со льнозавода тоже метнулись две фигуры и скрылись за бугром.
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 00:18 | Сообщение # 155
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Я перевел взгляд снова на дальнюю траншею. Над траншеей показалась фигура солдата с поднятыми руками вверх. Через некоторое время на бруствер поднялись еще двое. Немцы не стреляли. Они ждали. Теперь было ясно, что рота солдат, брошенная своими командирами, сдается в плен. Через некоторое время вся рота стояла наверху с поднятыми руками. Такое я видел впервые. Я машинально перевел бинокль и посмотрел в сторону подвала. К подвалу медленно подвигался немецкий танк. В бинокль было хорошо видно, как танк опустил ствол пушки вниз, и не дойдя с десяток метров до подвала, замер, повращал своей башней и повел стволом. |Ствол его оказался направленным точно в боковое окно подвала|. Немцы с винтовками наперевес и здесь держались сзади танка. И вот внизу лаза в окне мелькнула белая тряпица, и перед немецким танком появи-лась фигура солдата в серой шинели с поднятыми вверх руками. Взвод солдат, сидевший в подвале, сдался немцам. Не миновать бы мне немецко-го плена, будь я там, в подвале вместе с солдатами. Деваться было некуда. Судьба и в этот раз |смилова|…….лась надо мной.
А здесь, на мельнице, стога, дома и сараи полыхали бешеным огнем. Кругом стояла такая жара, что голову высунуть из окопа было нельзя. К небу поднимались языки пламени и облака черного дыма. Кверху летела горящими яркими огнями льняная троста.
– Танки сюда не пойдут! – подумал я, – Они к огню даже не приблизятся. Посмотрим, что будет дальше, – решил я. Танк около подвала раз-вернулся на месте, выполз на дорогу и отправился в Демидки. |Вот почему во время бомбежки деревню они не подожгли.| Один танк поднялся на бугор и встал у развилки дорог. Другой развернулся и пошел вдоль бугра на Демидки. Из деревни, как горох, в разные стороны побежали словяне. Их, правда, было немного, с десяток, не больше. Это те, кто уцелел после бомбежки, и кто прибежал в деревню, бросив роты. |Начальство на НП в этот день предусмотрительно не явилось|.
Комбат Ковалёв и его зам Козлов из деревни Журы рванули еще утром. Я позвонил в Журы еще до начала бомбежки, их там уже не было. Но кому из солдат придет в голову, что батальонное начальство их бросило.
Солдаты остались, командиры рот сбежали |, а их заместители, взяв ноги в руки, летели в тыл без оглядки.| Теперь в деревню вдоль бугра по дороге спокойно и не торопясь ползли два танка в сопровождении пехоты. В бинокль хорошо было видно, что среди немецких солдат один нес в руках рогатый пулемёт, а двое других следом за ним несли тяжёлые железные банки, набитые металлическими лентами и патронами.
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 00:20 | Сообщение # 156
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Я оторвал глаза от бинокля и посмотрел на своих солдат. Они тревожно и выжидательно посматривали на меня. Я погрозил им кулаком, снова приставил к глазам бинокль и стал вслух рассказывать им, что делали немцы в деревне Демидки. Солдаты-стрелки и пулеметчики понимали, что мы отрезаны от своих с трех сторон. А где теперь, собственно, были свои? Немецкие танки пехота обошли нас кругом и заняли Демидки. Под-вал пал, на льнозаводе ни души. Деревня Демидки была у нас в тылу, и в ней хозяйничали немцы. Я вспомнил о груде кирпичей на месте взорван-ной больницы и перевел туда свой бинокль. Около кучи битого кирпича стоял немецкий танк, а за танком пехота. Около танка, совсем не прячась, ходили немцы. 45-й гвардейский полк за короткое время, за каких-то пару часов, перестал существовать. |За прорыв подо Ржевом у станции Чертолино и за выход к городу Белый наш 421 стрелковый полк был переименован в гвардейский. А дивизии было присвоено звание 17 гв. сд. Какой номер теперь будет иметь наш полк, если все его боевые подразделения, стрелковые роты, целиком попали немцам в плен.| Первый пробный удар немцев – и Березин в один день потерял целый полк. А что будет потом? Как пойдет дело дальше? Березин настойчиво, беспощадно и с упорством насаждал в дивизии боязнь расплаты и страх, а за самовольное оставление позиций – неотвратимое возмездие и кару судами и расстрелами. Он думал, что сумеет запугать ротных офицеров и солдат и на страхе удержать их на месте. Он думал, что они умрут под бобами и танками, а его, Березина, приказ не нарушат. Он думал, что немцы в наступление пойдёт, как мы через Волгу, сплошной жидкой цепью, и оборону полков построил в одну линию по деревенской прямолинейности. Теперь он получил сполна за самоуверенность и недомыслие. А, может, это был его совсем не промах, как думал я тогда, а совсем наоборот, заранее продуманный ход? В дивизии ходили упорные разговоры, что Березин ночами частенько из штаба пропадал. Возьмёт вдруг тайно ночью вылезет через окно, да так, чтобы личная охрана не заметила. И ищи-свищи!
Явятся к нему утром с докладом штабные, глядь, а его и след простыл. Кровать давно холодная и пустая. Бросятся штабные звонить по полкам и нигде не могут его обнаружить. Потом днем через сутки его засекали в солдатской траншее. Откуда он мог туда явиться, никто, и даже солдаты, сказать не могли. К нему тут же на рысях пускались охрана и адъютанты, а где он, собственно, сутки пропадал, боялись спросить. Однажды ночью, разыскивая его, нам на мельницу звонили раз пять. Потом комбат с пристрастием допрашивал, не он ли подал нам идею запустить с мельницы в сторону города змея.
Таким манером наш генерал пропадал ночами из штаба дивизии много раз. Где он бывал, никто сказать не мог. Спрашивать его боялись. Офицеры рот и солдаты его сторонились. Он иногда замахивался клюшкой, когда что-либо было не по нему. Солдаты его несколько раз видели, когда он неожиданно появлялся в траншее. Но откуда он являлся, никто точно сказать не мог. Он с солдатами заговаривал. Бывало, постучит клюшкой по сапогу и скажет глухим голосом:
– Так-так! или Ну-ну!
Потом повернется и спросит:
– Где у вас тут телефон, в полк позвонить?
Соединяют его, он велит позвонить в дивизию, чтобы за ним лошадь прислали. Генерал уедет, а солдат потом допрашивают |с усердием|, о чем он с ними говорил, кто |на что| из солдат жаловался генералу, что он говорил, какие давал указания. Солдаты повторяли генеральские слова «Так-так!» и «Ну-ну!», а полковые ломали голову, к чему бы все это было.
Березин ходил к немцам на аэродром, когда наши солдаты на подводах ночью вывозили оттуда голубой немецкий бензин. На аэродроме стояли бочки с бензином и были сосредоточены штабеля снарядов и мин. Немецкие часовые по нашим солдатам и по повозкам не стреляли. Но-чью было плохо видно, и могли взорваться штабеля боеприпасов. А днем наши туда не совались. Днем на аэродром садились немецкие самолеты, наши тоже в них не стреляли. Нам нужен был бензин, и стрелять по бочкам с бензином и по снарядам нам тоже было невыгодно. Немцы видели, что мы грузим бензин. Между нами и немцами было на некоторое время установлено бессловесное соглашение. Но потом оно кончилось, немцы поставили пулеметы на подходе к аэродрому. |Мы могли бы им за это отомстить, но у нас не было для отстрела снарядов.|
Политрук Соков подергал меня за рукав.
– Может, нам уйти отсюда, пока не поздно? Кругом немцы, у нас только один остался проход к реке! Он знал, что за оставление позиций без приказа спросят не с него, с политрука. Он не хотел брать ответственность за отход на себя.
Петя хотел остаться на всякий случай в стороне. Я это видел, а он меня торопил. Он боялся, что немцы могут отрезать подход к реке.
– Сейчас самый подходящий момент! – подталкивал он меня, – Сейчас можно к воде незаметно спуститься! Чего тянешь, лейтенант?
– Я тяну? Я смотрю, что будет дальше! А ты забирай своих пулеметчиков и пулемет, спускайся к реке, и я тебя не видел и не знаю! Но если тебя поймают и поставят к стенке, ты мою фамилию не называй и на меня не ссылайся. Я отвечать за тебя не хочу. Докладывать не побегу! Можешь быть спокоен!
Я печенкой чувствовал, что не надо спешить, что не надо поддаваться его уговорам. Немцы без танков не сунутся сюда. А танки на пожари-ще, на огонь не пойдут. Появись мы сейчас на другой стороне, попадись мы на глаза своему начальству, если все другие успели смыться и разбежались, нас обвинят в развале обороны полка, нам припишут начало разгрома. В такой ситуации нужно найти дурака или рыжего. «С мельницы сбежал? Да! Бросил свою позицию? Бросил! Полк, отбиваясь, понес из-за вас огромные потери! Люди погибли из-за вас, паникеров!» На меня свалят всю вину за трусость! |Не возьмет же на себя ответственность командир полка. Он в окопах не сидел, оборону не держал, от немцев не отбивался. У него руководство общее!| А мне сейчас нечего бояться. Пулеметный расчет и мои два солдата находятся на рубеже. Сейчас, именно сейчас, штабным и Березину нужно было найти жертву и покончить с этим делом. Генерал будет сам рыскать по кустам, чтобы поймать простачка и сунуть его под расстрел, чтобы самому оправдаться. Сегодня я снова и еще раз убедился, |кому вручены сотни и тысячи жизней наших русских солдат. Я снова убедился| как во главе с командиром полка вся свора штабных разбежалась с перепуга. |Они спасали шкуры и были способны только объедать своих солдат, подставлять их под танки и пули|. А чтобы смертные не роптали, их по всякому пугали и страшили. Теперь вся эта полковая шушера бросила своих солдат и разбежалась по лесам. Я, конечно, не знал, что это была генеральная тренировка перед еще большим по масштабам бегством. Сегодня я видел, как на большом пространстве без единого выстрела немцы забрали в плен целый гвардейский полк сол-дат. Фронт дивизии на всем участке был открыт. Немцы запросто, даже без танков могли двигаться дальше. |Передовая линия попала в плен, тылы полка разбежались в панике|. Немцы нигде не встречали сопротивления. Они могли легко и без потерь за один день соединиться со |своей ржев-ской| оленинской группировкой. Но немцы все делали по плану. Они взяли Демидки и дальше не пошли.
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 00:32 | Сообщение # 157
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Это была их первая ошибка.
– Уйти с мельницы мы всегда сумеем, – сказал я громко, чтобы слышали все – Здесь до реки рукой подать. А дым и огонь будут валить стол-бом до самой ночи. И ты меня, Петя, не торопи. Приказа на отход ты не имеешь. |На той стороне нас уже ждут, чтобы выловить и на деревню послать. «На» – скажут – «лейтенант, папироску покури». Беломором угостят. «Кури, кури спокойно! Потом гранаты возьмешь! Вот выку-ришь, тогда и давай на деревню! Танки гранатами рвать! Пойдешь, свою вину кровью оправдаешь!» Эти всю войну чужой кровью воюют. На-верняка сидят в кустах на той стороне. Они дурачков хотят наловить. Им все равно скольких. Двоих, пятерых или десять. Они и двоих на дерев-ню могут послать. Это им сейчас очень нужно. Не пойдет командир полка или комбат Ковалёв отбивать у немцев деревню. Куда проще поймать в кустах меня, тебя, твоих пулеметчиков и моих двух солдат.| Кругом нет никого. Все разбежались.
– Где-нибудь есть. Не все паникеры.
– Вот так, милый Петя, сиди пока в своем окопчике и не рыпайся. Будет приказ, пришлют сюда связного, мы отойдем. Ведь Демидки брать ты не пойдешь. Скажешь, что это дело ротных офицеров. А ты, мол, политрук. В военном деле ничего не понимаешь. Стрелять не умеешь. Не мы сдавали немцам деревню и не наше дело брать ее назад. |Если за всеми дерьмо чистить и подтирать, жизнь наша вонючей будет. А она и так пахнет грязной портянкой.| Ну что молчишь? Солдат в полку больше нет. Все полковое боеспособное войско здесь перед тобой в окопе торчит! Считай, что ты теперь комиссар полка.
– Ну да! – ответил он, а сам смотрел куда-то вверх на деревню Демидки.
– Послушай, Петя! Стрелять ты не умеешь, а таскаешь наган?
– По Уставу так положено! – пробурчал он.
Унылое выражение лица и беспокойное ерзанье в окопе, постоянное беспричинное вздрагивание поворачивание каски на голове политрука передалось солдатам. Они, правда, не слышали всего разговора, пулеметный окоп был в стороне, но лица у них были тоже напряжены и пугливо сосредоточены. Только я в этот момент шевелил своими мозгами. Наши солдаты тоже готовы были сбежать. А я не хотел поддаваться панике. Мы сидели в окопе, пули не летали, опасности никакой. Я посмотрел на своих солдат, погрозил им кулаком, и они поняли. Почему я должен чего-то бояться? Я прошел на войне моменты пострашнее. В это время в Демидках снова заворчали моторы. Один танк вышел на окраину, развернулся и пошел под бугор.
– Видел? – сказал я, – в нашей обороне нет ни одной плюгавой пушки. Немцы дураки. Они боятся идти вперед. Они могут пойти сейчас, куда угодно. Наши все разбежались. Их теперь днем с огнем не найдешь.
Я продолжал следить за немецким танком. Вот он прошел по гребню, скатился под бугор и повернул на льнозавод.
– Сейчас он сюда пойдет! – закричали солдаты.
– Пока здесь пожар, танки сюда не пойдут! Всем сидеть на месте! Соображать надо! Мне надоело смотреть за вами! Вы следите за мной! По-ка я здесь, ни один из окопа ни шагу! Всем ясно?!
Но вот второй танк подался из деревни. Он спустился с бугра по дороге, догнал первый и они вместе, не торопясь, поползли, ворча мотора-ми, в город.
– А ты, Петя, боялся! Сейчас бы искупаться после такой жары!
Прошло еще часа два. Стрельбы никакой не было. Солдаты посматривали на меня, я на них. Политрук Петя молчал.
– Теперь, наверное, можно уходить на тот берег, – сказал я, – Тишина уж очень подозрительная! Бери, политрук, пулеметный расчет и двигай к реке! Пойдешь по оврагу ближе к бугру, чтобы из деревни людей и тебя не было видно. Перейдете речку – сразу в кусты! На открытом месте не болтайтесь! Поставишь пулемет – и сразу приступить к рытью окопа. Я с двумя солдатами пока останусь здесь. Прикрою вас на всякий случай.
Все сразу оживились и засуетились. Нужно было приготовить к переносу станковый пулемет. Я решил больше не оставаться на мельнице. Здесь можно было просидеть и до утра. Но ветер изменил направление и дым от горящих построек пошел в нашу сторону, трудно стало дышать. Двое солдат стрелков остались со мной, а пулеметчики с политруком, прикрываясь дымом быстро спустились к берегу Обши. Вот они переправи-лись на самом изгибе реки и скрылись в кустах. Двое солдат, которые остались со мной, были когда-то вместе со мной в подвале. Один высокий, на год старше меня, молчаливый и спокойный. Звали его Паша Куприянов. Сегодня его друзья с поднятыми руками вышли из подвала. Он видел все сам, как это случилось.
– Ты, Паша, посмотри за пулеметчиками, – сказал я ему, – Скажешь мне, когда они установят пулемёт на том берегу. Солдат мотнул головой. Другой солдат был поменьше ростом, годами помоложе, но не такой понятливый, как первый.
– Пулемёт поставили! – сказал мне солдат |Паша|.
Я медленно вылез из окопа, поднялся на ноги и пошел под бугор. Небольшой ложбиной в виде водослива мы стали спускаться к реке. Дым и пламя не бурлило и не бушевало, как прежде. Подхваченные ветром, разлетались искры и горящие хлопья льна. Черный дым стелился по земле. Два стрелка-солдата – вот все мое боевое войско – следовало за мной к реке. Я шел не торопясь, опасности никакой, и я хотел показать своим сол-датам, раз пули не летят, значит, и бояться нечего. А то, что немцы зажали нас с трех сторон, обложили нас – поддаваться панике нечего. Я мель-ком оглянулся назад, мои солдаты шли за мной спокойно и уверенно. Особенно этот высокий парень Паша |мне приглянулся|. Он понимал меня почти с полуслова. Пулеметчики – то были чужие люди. Пулеметчики – это люди политрука. А эти двое прошли со мной через каменный подвал, через нечеловеческие испытании, через невыносимый холод. Когда мы подошли к реке, то увидели, что политрук и пулеметчики поторопились. Они перешли реку вброд, не раздеваясь. И на том берегу видны были потоки воды с их одежды. Я подошел к воде, сел на берегу, и ничего не гово-ря, стал раздеваться. Солдаты молча посмотрели на меня, тоже сели и тоже стали снимать обмундирование. Я разделся наголо. Стянул свою одеж-ду ремнем, и держа ее на голове, вошел в воду. У моих солдат кроме белья на голове лежали автоматы. |Я выпросил у комбата обменять их на винтовки, когда эти двое ходили со мной после взрыва на больницу|. Я дошел до середины реки, вода подошла под лопатки. Я сделал еще пару шагов в глубину, впереди стало мельче. Мы вылезли на берег, быстро оделись, зашли за кусты, пулеметчики еще выжимали свои портянки. Я под-нялся вверх по склону, отсюда хорошо было видно противоположный берег, обгорелый остов мельницы, деревню Демидки и всю остальную окрестность. Войны как будто не бывало. Кругом тишина, ни взрывов. Ни стрельбы. Только над стогами льна и над обгоревшими постройками вокруг мельницы клубился черный дым.
– Может, это наши бросили этот район и отошли от белого? – сказал политрук, – Что-то тихо кругом, и нет никого поблизости!
Километра полтора от сюда стояла наша полковая кухня. Петр Иваныч, видно, от страха успел проголодаться и хотел пойти разыскать пол-ковую кухню. Когда после бомбежки и вида танков страсти и страхи улеглись, политрук почувствовал голод. И не только он. У всех солдат появился аппетит. |Голодные солдаты, как мотыльки, слетаясь на свет, бегут искать свою полковую кухню. И как только они подсунутся к горячему котлу и протянут свой котелок, их тут же берут за мягкое место. Главное, чтобы запаса пищи солдат не имел. А то просидит дня три-четыре в кустах, поди его разыщи. Начальства из леса вернется, а солдат на месте нет. Солдата нужно держать все время впроголодь. Тогда на запах кухни он сам вылезет из кустов. Голодный, он через немецкое кольцо окружения прорвется. Голод и смерть правит миром солдата. Тот, кто не встал, не поднялся с земли на стук котелка, тот, считай, погиб в бою за свободу Родины. Здесь не говорили: «Попал к немцам в плен», – здесь считали, убит или пропал без вести. Сгори мы с политруком под стогом сена, нас тоже посчитали бы пропавшими без вести.|
Наше командование и генерал хотели бы иметь под рукой послушных, как автоматы, оловянных солдатиков. Но такого в жизни и на войне не бывает. Об этом могут только мечтать генералы. Генеральская воля – это ещё не закон для солдат. Никто не хочет идти на смерть ради этой во-ли. И если дивизия потеряла целый полк солдат, то это случилось не по воле случая, а по умыслу генерала. |Но в донесениях картина будет выглядеть совсем иначе.| В донесениях нигде не будет сказано, что роты без боя попали к немцам в плен. В донесении будет сказано, что в результате тяжелых боев дивизия понесла значительные потери убитыми и ранеными. В донесениях врали. |Лишь бы в донесениях было складно сказано и как надо.|
Политрук Соков не мог сидеть спокойно.
– Слышь, лейтенант! – подошёл он ко мне, – Здесь километра за два к перекрестку дорог всегда подходила полковая кухня. Я возьму с собой двух солдат, возьмем котелки, может, что съестного достанем.
– Знаешь что, Петя! Сидел бы ты со своей кухней! Нужно окоп, для пулемета отрыть, а ты никак не успокоишься, у тебя на уме только ко-телки да кухня.
Я поднялся с земли, осмотрелся по сторонам, прошёл вдоль берега вправо и влево, дошёл до края кустов и наметил место, для стрелковой ячейки и пулемётного окопа и вернулся на место.
– Окоп для пулемёта и стрелковую ячейку будем рыть вон там, на краю кустов. Место там выгодное, с хорошим обзором. А ты, Петя, возьми с собой одного солдата и пройди вдоль берега. Посмотри, кто у нас есть справа |, может, и здесь немцы?|
– Я не умею в кустах ориентироваться, – сказал он и перестал говорить об еде и о кухне. Я взял бинокль и стал смотреть на траншеи, где раньше стояли наши роты. Там не видно было ни одной живой души. Пленных немцы угнали в город, а траншеи и окопы составили пустыми. Из всех опорных пунктов, которые занимал наш полк, немцы расположились только в деревне Демидки. Здесь немцы оставили взвод солдат с вин-товками и один пулемёт. Деревня располагалась на высоте, которая господствовала над городом и над всей округой вдоль реки.
Сейчас можно было бы переправиться обратно на тот берег, занять снова окопы на мельнице, траншею и хода сообщения на льнозаводе, подвал винного склада и траншею дальней роты. И игра в войну началась бы заново. Оборонять эти рубежи было невыгодно. Поэтому немцы и заняли только деревню Демидки. Теперь стало очевидным, что высота и деревня имеют решающее значение. Вся остальная цепь окопов и тран-шей, расположенная в низине, не представляла с военной точки зрения никакого решающего значения. А на самом бугре, в Демидках, наши даже не имели ни окопов, ни траншей, ни щелей для укрытия. Там не было ни одного блиндажа, в котором могли бы надежно укрыться солдаты во вре-мя бомбежки. В деревне находился наблюдательный пункт комбата. Это была обыкновенная деревенская изба, на потолке которой была установлена стереотруба. При первом звуке в небе самолетов, дежурившие там двое солдат |из окружения Ковалёва тут же| сбежали. Вот собственно и вся система обороны |полка. Она лопнула, потому что всё держалось на угрозах, на ругани, на глотке, на площадной брани, на сытой жизни од-них и постоянном голоде других, на шелковом белье нескольких и на вшах, которые грызли остальных. Одни жили в тепле, спали на перинах, па-рились в баньках, хлестали себя пахучими вениками, а другие, не веря никому, без сопротивления сдавались в плен.|
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 00:34 | Сообщение # 158
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline

Пока я был занят своими мыслями и рассматривал местность в бинокль, солдаты отрыли узкие щели и приступили к рытью пулеметного окопа. Прошло ещё часа два. Окоп для пулемёта был закончен. В это время в кустах послышался треск сухих веток. Кто-то, ломая кусты, шёл на-пролом. Мы прислушались, звуки стали ясней, кто-то медленно приближался к нашему окопу. Позицию я выбрал отличную. К окопу с любой сто-роны без шума не подойти. И вот сейчас мы издалека услышали похрустывание. Звук шагов становился всё ближе. Я на слух определил, что в на-шем направлении движется небольшая группа, человек пять, не больше. И всё же я жестами приказал расчету повернуть пулемёт в их сторону. Пулемётчики изготовились к бою. Я остался стоять на месте. Мы для идущих по кустам были невидимы. |Они в первый момент растеряются. Мы воспользуемся их замешательством и откроем огонь.| Я в любой момент могу спрыгнуть в щель или окоп. И вот из кустов лицом к лицу вышли четыре человека. Это были свои. Двое солдат с автоматами, капитан штабник и старик с палкой в военной форме без знаков различия |, с палкой|. Солдаты, видно сразу, – из тыловых. Потому что, выйдя из кустов выставили свои автоматы, оскалили зубы и растопырили ноги. Солдаты-окопники обычно при встрече нахально не смотрят и в позу не встают. Я молча разглядывал всю эту компанию.
– Кто такие? – спросил старик, нахмурив брови, и ковыряя клюшкой землю у ноги. Капитан был аккуратно одет. Сразу было видно, что он штабник. Все на нем гладко подогнано и ладно сидело. Я ничего не ответил и лишь перевел взгляд на нетерпеливого старикашку.
– Какого полка? – почти выкрикнул он.
Я посмотрел на него, и до меня дошло, ведь это передо мной стоит не старикашка, а сам генерал Березин. |Но я не подал вида, что его узнал.|
– Мы с мельницы! С сорок пятого полка! – ответил я.
– Здесь кроме вас ещё кто-нибудь есть? – спросил капитан.
– Не знаю, не видел! – ответил я.
Березин посмотрел на пулемёт, который был направлен на него, и на пулемётчика, который припал к прицелу и ждал только моей команды.
– Ну вот что! – сказал он, – Пулемёт снимайте! Идите к переправе! Пойдете брать Демидки! Не возьмете деревню, просидите под бугром, от-дам под суд! Капитан вас доведёт до переправы.
Я спокойно посмотрел на генерала. Он стоял в трех шагах от меня. Я рассматривал его лицо. Раньше я видел его мимоходом, с расстояния. Теперь он стоял передо мной. Меня почему-то приказ взять Демидки не испугал, а даже наоборот, придал мне уверенности и спокойствия. |Раньше я так вызывающе не стал бы вести себя перед ним. Я захотел рассмотреть генеральское лицо.| Кто этот человек, который посылает нас на смерть. В лице его я должен найти что-то огромное и непостижимое. Но ничего особенного я в этом худом и сером лице не увидел и не нашёл. И даже, откровенно говоря, разочаровался. Он был с первого взгляда похож на деревенского мужичка. На лице какое-то непонятное тупое выра-жение. |Он приказывал, и мы беспрекословно шли на смерть!| Я смотрел на него и не верил своим глазам, что этот человек – генерал. Худое мор-щинистое лицо ничего |кроме зла и растерянности| не выражало. Сгорбленная фигура его, не говорила, что он сильный и волевой человек. Ма-ленькая лысая голова его всё время вертелась. Он как будто что-то потерял и теперь старался вспомнить то место. Вид у него был придавленый и усталый.
Капитан стоял и ждал указаний генерала, а два автоматчика-телохранителя, выпятив груди вперед, довольные своим положением, смотрели на нас, на людей с передовой, с превосходством. Две группы людей стояли друг против друга, чего-то ждали и настороженно щупали друг друга глазами. И линия раздела между ними невидимо проходила по земле.
Генерал смотрел на нас и, видно, хотел определить, способны ли мы взять Демидки и выбить немцев из деревни. Уж очень нас было мало. И артиллерии никакой. Как так случилось, что сам он бегает по кустам вокруг Демидок? Заставил его немец кружить и петлять по кустам. Докатился до такой жизни, что самому приходится собирать солдат и посылать их на деревню |с пустыми руками|. «А где же командир полка? Где наш ком-бат Ковалёв?» – мелькнуло у меня в голове. Теперь генерал убедился, что командир полка и комбат, и их замы и помы бросили своих солдат и в панике разбежались в панике, кто куда попало. |Генерал стоял и шарил глазами по кустам в надежде поймать ещё с десяток солдат и послать их на Демидки.|
– Чего стоишь? Слышал приказ? – сказал мне капитан недовольно.
– Двое солдат пошли к реке за водой для пулемёта. Жду, пока вернутся.
Через минуту послышались шаги со стороны реки, и две землистого цвета солдатские каски показались из-за кустов. Заправили водой пуле-мёт, и я подал команду сниматься. Солдаты быстро разобрали пулемёт, и мы тронулись вверх по кустам за капитаном. Мы долго шли, избегая от-крытых мест со стороны Демидок, и, наконец, вышли под крутой берег, здесь река делала поворот. Внизу у кромки воды стоял привязанный плот. С одного берега на другой был перекинут канат. По нему, стоя на плоту, можно было перетягиваться на другую сторону. Плот был сколочен из брёвен, на нём могли переехать одновременно не больше десятка солдат. Мы подошли к переправе, около неё лежала ещё одна группа солдат. Около стояли два автоматчика из дивизии. Солдаты, лежавшие в кустах, были собраны из разных подразделений. Тут были и посыльные и связи-сты. В общем, настоящих солдат стрелков здесь не было. Два политрука сидели рядом на пригорке. Они, видно, сумели уйти из своих рот до нача-ла бомбежки. |Роты и командиры рот попали в плен. Командирам рот от своих солдат бежать было нельзя, им грозил расстрел за оставление позиций. А эти сидели и на лице испуга не было никакого.| Сзади за нами появился генерал и предупредил всех, что он будет смотреть за ходом атаки.
– Будете сидеть под бугром, живыми вы на этот берег не вернетесь! И не возражать! – прикрикнул он.
Всем стало ясно, что их послали на верную смерть. Выйти из-под крутого обрыва на том берегу и пойти по открытому полю, значит попасть под пулемётный огонь. На зеленом поле до самых Демидок ни канавы, ни кочек тогда не было. Все сгорбились, съёжились от генеральских слов. У моего Пети побелело лицо, задвигались губы. Дороги назад никому не было.
Мы переправились на плоту и вышли под обрыв крутого берега. Генерал с автоматчиками и капитаном остались на том берегу. Никто из си-девших под обрывом и из тех, что смотрели за нами с того берега, не знали, что немецкие танки из деревни ушли. Все думали, что они там, стоят за домами. В голове у всех было одно: что пришла пора рассчитаться и проститься с жизнью. Никто вины на себе не чувствовал. Деревню сдали другие. Почему же этих посылают на смерть?
– Ну что, Петя. Вот ты и нашёл полковую кухню! – сказал я политруку, когда мы присели под обрывом на корточки. Я посмотрел вперёд. К деревне поднималось не круто ровное поле. Я вскинул бинокль и посмотрел на зады сараев и полуразрушенных домов.
– Всем приготовиться к атаке! – крикнул я. Солдаты не двигались. Петя пригнулся ещё ниже и уткнулся каской под самый обрез. Я закричал на солдат, а они ещё ниже прижались к земле.
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 00:50 | Сообщение # 159
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
– Кто пойдёт со мной?
Солдаты переглянулись. «Он что, спятил?» – было написано на их лицах.
– Нужны добровольцы!
– Я пойду! – сказал высокий худой солдат, это был мой Паша. Второй, что поменьше, молчал и в мою сторону не смотрел.
– Дай мне свой автомат! – сказал я ему. Он охотно протянул мне его.
– Ну вот, что Куприянов! Пойдём вдвоём. Будешь делать всё так, как я. Я лягу – ты немедленно ложишься. Я перехожу на бег – ты бежишь! Дистанция на расстоянии локтя. Стрелять начинаю я! Все ясно? Кто ещё? Есть ещё добровольцы? Молчите, твари?! Видишь, нас только двое.
Один из солдат протянул мне свою гранату.
– Ну что ж, и на этом спасибо!
Политрук мой, Петя сидел в метре рядом. Из-за обреза бугра он не высовывался, слышал весь разговор, но каски своей мне не предложил. Он её к голове прижал двумя руками. Он не только своим видом показывал, что не собирается вылезать из-за бугра, он даже сделал попытку остано-вить меня.
– Ты что? Тебе надоела жизнь? – сказал он тихо.
– Ну, была не была! – сказал я, – Пошли, Куприянов!
Политрук и другие солдаты вздрогнули при этих словах. Но что, собственно, меня подтолкнуло? Я был судимый, имел пятно. Меня до сих пор считали ненадежным офицером. Мы с солдатом поднялись во весь рост из-за обрыва и, ускоряя шаг, пошли на деревню. Наши фигуры замая-чили над полем. Нас видели все. И те, что сидели под бугром, и те, что стояли на том берегу и ждали нашей общей атаки. Было впечатление, что мы вдвоем идём сдаваться в плен, если на нас смотреть издалека. Все, кто сидел под бугром, смотрели на нас и ждали момента, когда полоснёт немецкий пулемёт. Вот наши фигуры вдруг вздрогнут, и мы захлебнемся кровью.
Всё, о чем я здесь рассказываю, могут подтвердить живые свидетели. После войны мы не раз встречались с Петром Иванычем, и он в присутствии других людей обсуждал со мной этот рискованный эпизод. Он и после войны осуждал меня за этот отчаянный поступок.
Мы с солдатом шли во весь рост на немецкий пулемёт, который стоял в промежутке между двумя сараями. Я отчетливо видел, что ствол пулемета смотрел в нашу сторону, а немец пулемётчик стоял к нам боком и разговаривал с кем-то, кто стоял рядом за углом сарая. Пулемёт у пуле-мётчика был между ног. Я шёл по открытому полю во весь рост и, не отрывая взгляда от немца, следил за его малейшим движением. Немец смотрел в сторону. Но вот он повернул голову и посмотрел на меня. «Всё!», – мелькнула у меня мысль. Внутри у меня всё мгновенно сжалось. Ноги перестали слушаться. На глаза надвинулась какая-то пелена. Я моргнул глазами, тряхнул резко головой. Немец продолжал смотреть на меня. Я шёл на него не останавливаясь. Мне показалось, что немец даже улыбнулся. Но вот он снова отвернулся и стал разговаривать с тем, кто стоял за углом сарая. На лице выступил пот, спина у меня похолодела. Я перекинул автомат в левую руку, подошёл, как во сне, к углу сарая и метнулся за угол. Солдат повторил мой маневр. Мы сделали секундную передышку:
– Ух! – сказал я, – Дышать нечем! – и вышли из-за угла.
Немец теперь стоял задом к нам. Мы пошли на него и на пулемёт. Стоило немцу повернуть голову, покосить глазом в нашу сторону, мы бы-ли теперь совсем рядом. Но немец стоял полубоком и не взглянул больше в нашу сторону. Немцы не предполагали, что мы нагло, в открытую по-прёмся на пулемёт. Но вот немец повернулся проворно, взглянул на меня, я шёл на него и, не целясь, тут же с рук дал в его сторону очередь трас-сирующих из автомата. Солдат из своего автомата пустил очередь трассирующих тоже в сторону немца.
На лице у немца выразился испуг, он вскинулся и попятился за угол сарая. Обе очереди наших трассирующих в немца не попали.
– Смотри по сторонам! – крикнул я Куприянову и пошёл на пулемёт.
Куприянчик шёл чуть сзади и справа. Он бил короткими очередями по деревне в промежутки между домами, кой-где уже мелькали немцы. Немцы, услышав выстрелы, забегали между домов. Попытка вернуть брошеный пулемёт погубила немцев. Они надеялись улучить подходящий момент и подобраться к пулемету. Каждый раз, когда они высовывались из-за угла сарая, я давал в их сторону короткие очереди. Пули визжали, щепа летела от края бревен. А когда перед твоим носом летят пули, страх и дрожь мешает думать и видеть реально.
– Стреляй вдоль деревни! Не давай им перебегать между домов! – кричу я.
Солдат полон внимания и мгновенной реакции. Смотрю вдоль улицы – перебежки прекратились.
До пулемета мне осталось всего ничего. Я в два прыжка оказался возле него. Металлическая лента была заправлена, как положено. Я опус-тился на колено, передернул ручку и, развернув пулемет в сторону деревни, дал длинную очередь. Лента заметалась и запрыгала в коробке. Авто-мат висел у меня на плече. Сплошной смерч огня вырвало из надульника пулемета. Пули резали землю, рвали щепу с бревенчатых стен домов. Немцы услышали звук стрельбы пулемета, сорвались с места и побежали из деревни. Они, видно, подумали, что в деревню ворвалась с пулемета-ми целая рота. Они никак не могли понять, что всего двое русских подняли такой шум и шухер в деревне. Немцы отдельными группами побежали из деревни. А по улице, заливаясь, бросая снопы огня, бил немецкий трофейный пулемет с металлической лентой.
И только когда сидящие под бугром увидели, что немцы по бугру побежали из деревни в сторону льнозавода, они вылезли из-под обрыва и не спеша, рысцой, подались вперед.
Я бросил немецкий пулемет, перебросил с плеча автомат в руки и побежал догонять толстого немца. Я бежал за ним и стрелял на ходу из ав-томата. На немце была широкая накидка. Она на бегу раздувалась, пули как бы входили в нее, а немец продолжал бежать и не падал. Я давал короткие очереди трассирующими и видел, как пули входили в накидку и прошивали ее. У немца в руках не было ничего. Он бросил свой пулемет и теперь бежал налегке. Я бегу за ним и с двух рук стреляю на ходу. Даю короткие очереди. Берегу патроны. Немец в пятнадцати метрах впереди от меня. Мне неудобно бежать.
Обе руки лежат на автомате. Я вижу, что мы бежим с одинаковой скоростью. Он бежит, посматривая назад. Я даю короткую очередь. Вижу, как пули входят в него. Вот, думаю, сейчас он сделает еще пару шагов и упадет. А он продолжает бежать все быстрее. Даю еще очередь. Вижу, трассирующие широким веером. Как пчелы облепили его. Они впиваются, проникают насквозь, а он, как заколдованный бежит и бежит вперед.
Мелькает мысль: «Он заколдован!». «Ну и дурацкая мысль!», – ловлю я себя. Остановиться, прицелиться, взять его на мушку? Потеряешь много времени. Ведь, стервец, еще дальше убежит.
Автомат при стрельбе дает большой разброс. Перехватываю автомат за середину ложа в правую руку, делаю рывок вперед, быстро догоняю немца. С хода ударяю его прикладом по шее |попадаю в каску|, немец от удара падает, а я стою на земле и тяжело дышу. Он лежит на земле, пыхтит, сопит и отдувается, и подниматься, как видно, не собирается. Устал и решил отдохнуть. Куда ему теперь торопиться? Я поддеваю его легонь-ко носком сапога, он нехотя поднимается с земли и поднимает руки вверх. И почему-то улыбается. Улыбка расползлась во всю физиономию. Чего тут смешного? Чему он так рад? Доволен, что остался живым! Наши солдаты, попавшие к немцам в плен, наверное, сейчас не улыбаются. Я пока-зал ему знаком, чтобы он опустил руки, и мы, как старые знакомые, не спеша рядом пошли. Я посмотрел в сторону деревни и сказал ему вслух:
– Ну, брат, и убежали мы с тобой прилично! Еще пару минут, и можно было бы сворачивать на льнозавод!
Немец, конечно, ничего не понял, но сказал мне в ответ:
– Гут! Гут!
Когда мы пришли с немцем в деревню на то самое место, где стоял пулемет, на крыльце окруженный солдатами сидел Куприянов, а рядом у его ног стоял пулемет. По деревне уже бродили солдаты. Привели еще двух пленных, с перепугу спрятавшихся в разрушенных домах. Так без единой потери убитыми с нашей стороны была отбита от немцев деревня Демидки. Судьба поставила на грань смерти в начале всего две жизни. Обернись тогда немецкий пулеметчик, и наши две жизни оборвались бы в тот же миг. Но я почему-то чувствовал и был уверен, что мы невредимыми дойдем до угла сарая, где стоял пулемет. Все висело на волоске. Но почему я тогда пошел на такой отчаянный шаг? Возможно, несправед-ливость и обиды толкнули меня вперед. Ведь словами Ковалёву и его заму Козлову ничего не докажешь. У них была своя мерка к людям и жизни. Они жили похотью и сытьем и ничего кроме себя не видели.
Но что, собственно, произошло? Деревню взяли, а какие награды получили солдат Куприянов и я? Да никаких!
– А почему?
– Да потому! В донесении дивизии сдача немцам деревни Демидки не фигурировала. И награждать за нее людей было нельзя.
– Ну, а может, что другое сказали?
– Даже спасибо за взятую деревню сказать позабыли. Правда, гораздо позже, потом выразили мне доверие и дали новое назначение, о кото-ром я потом расскажу.
Политрук Соков забрал своих пулемётчиков и ушел с ними в |пулеметную роту| деревню. В деревню ночью послали полнокровную стрелковую роту, взятую из другого полка, из района Шиздерово. Мне сказали, что пока я буду располагаться на переправе как резерв штаба дивизии.
В деревню притащили полковую пушку, поставили два станковых пулемета и приказали рыть окопы, щели и строить блиндажи. В деревню назначили нового комбата. Я за оборону деревни лично не отвечал. Я должен был следить за тем, чтобы во время налета немецкой авиации не пускать на переправу бегущих солдат. Мне добавили еще четырех человек, и я со своими двумя и этими новыми расположился под берегом у обреза воды. Мы вырыли щели, построили себе землянку и занялись от безделья глушением рыбы в реке. В деревне немцы оставили два ящика круглых, как картошка, гранат. Ящики стояли под крыльцом одного из домов. Я пришел в деревню и велел своим солдатам забрать эти трофеи. Солдаты в деревне не знали, для чего мы прибрали два ящика немецких гранат. Никто особенно не возражал, когда мы их забирали.
Вот эти гранаты, штук по пять, каждый день мы бросали в воду и глушили рыбу. Оглушенную и плавающую кверху брюхом рыбу собирали нижним бельем. Рукава рубашки и ворот завязывали, два солдата спускались вводу и, растягивая рубашку за подол, вставали лицом против течения и вылавливали ей всплывшую кверху брюхом рыбу. Так обычно работали мы с утра, а днем варили уху и жарили рыбу. С едой мы устроились вполне прилично. Глушили и ели рыбку, не афишируя, знали, что можем нажить себе завистников и стукачей. Через некоторое время кто-то донес на нас. В дивизии стало известно о нашем ремесле. Меня вызвали в штаб и прочитали мораль.
– Я же не свои, я немецкие боеприпасы расходую! – оправдывался я.
– Генерал приказал это безобразие прекратить, – сказали мне.
С этого дня ни ухи, ни жареной рыбки больше не стало. Вечером часовых у своей землянки мы не ставили. А просто рогатку с колючей про-волокой затаскивали в проход у двери. Я ложился на нары и прежде чем заснуть, долго ворочался и вспоминал все происшедшее за эти последние дни.
Вот я вижу перед собой немецкий танк, медленно ползущий на окопы. Вот он поворачивает башню и направляет ствол пушки на сидящих в окопе солдат. Немецкая пехота из-за танка не высовывается. Немцы боятся ружейного огня. Как удержать рубеж, если против танков ни пушек нет, и минное поле отсутствует? А не поставить ли пулеметы на закрытую позицию, так же, как мы били по забору. Всю местность с флангов можно пристрелять. Пристерелянные направления обозначить колышками, тогда можно будет днём и ночью вести огонь из пулемёта. При подходе танков и немецкой пехоты нужно пулеметным огнем отрезать пеших и заставить их лечь. Пули от земли, из-под танка и от гусениц пойдет рикошетом, прямым или кинжальным огнем можно отрезать от танков пехоту. А танки без пехоты вперед не пойдет. Пусть танки бьют по траншее. Свою пехоту можно за это время в щели отвести. Танкистов привлечет отрытая траншея. Пусть бьют по пустой. Обнаружить пулемет на закрытой позиции почти невозможно. Пусть пикировщики бомбят пустую траншею, если даже танк останется стоять на прежнем месте. К вечеру он обязательно попятится назад. Хорошо, что он не по десятку танков сразу пускают. И бронетранспортеров у них на этом участке нет.
Сидя в траншее, солдаты против танка не выдержат. Тому был совсем недавно наглядный пример. Другое дело отдельные щели и ячейки. Если есть время, таких щелей можно отрыть с большим запасом. С земли и с воздуха их обнаружить почти невозможно. Но тут было одно обстоятельство. Наш солдат воевать в одиночку не привык. Полковой разведчик – другое дело. Он может и против танка отсидеться один в щели. А у не-обученных словян психология совсем другая. Они все кучей привыкли воевать. Так, лежа на боку, представлял я себе борьбу с отдельными танка-ми.
Через неделю меня вызвали в штаб дивизии, отругали еще раз за глушение рыбы и объявили приказ о назначении командиром пулеметной роты.
– Рота будет оперативно починена штабу дивизии. Четыре станковых пулемета и приданные к ним пулеметные расчеты будут переданы тебе с двух полков. Политруком в роту к тебе назначили Сокова П. И. Ты его знаешь. Петр Иваныч улыбался, когда мы встретились снова. Теперь он был официально моим заместителем по политчасти. Укомплектовав роту, через два дня мы получили рубеж обороны.
375

Глава 15. Отход от города Белый

1942 года


К вечеру мы получили официальный приказ оставить свои позиции. Пулемётные окопы быстро опустели, хода сообщения остались позади. Было ещё светло, когда мы пригнувшись к земле вышли на поверхность земли, спустились в овраг и пошли в сторону дороги, которая уходила от города Белого в тыл, в сторону д. Пушкари. Впереди на дороге в ночной темноте шли солдаты соседней дивизии .|нам прикажут занять оборону и мы окопавшись оседлаем дорогу и займем новый рубеж.| 157
_____________________________________________________________
157
215 сп 179 сд.
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 12:10 | Сообщение # 160
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Станковые пулемёты перед выходом обычно разбирают. Щит, ствол и станину солдаты несут отдельно. Станина – самая тяжелая часть пулемёта. Её заваливают на спину солдату и, он, пошатываясь, шагает с ней тяжело переставляя ноги. Станина Максима имеет довольно ходкие и прочные колёса. На колёсах станину можно легко вести по земле. Но по старой привычке солдат почему-то заставляют её таскать на спине. Солдаты, между прочим, против этого ничего не имели.
Думаю, когда солдат идёт по болоту или под ногами у него булыжник мостовой, пни, кочки, поваленные деревья |в лесу|, то катить станину на катках неудобно. В таких местах солдат надевает её на себя. А зачем спрашивается по ровной дороге тащить тяжелую станину на себе? Так делали только в мирное время. Берегли материальную часть и тренировали солдат на выносливость. На войне в этом не было смысла. Я подал команду снять станину со спины и катить её на катках. Нужно беречь солдатские силы и спины |подумал я|. Никто не знает, сколько еще осталось идти.
Тяжело ступая, пулемётная рота растянулась по дороге. Солдаты идут молча, шагают медленно и неторопливо. Дорога незаметно начинает подниматься в гору. Обгоняя пулемётчиков налегке, уходят вперёд стрелковые роты.
– Эй дорогу! – слышится позади.
Солдаты нехотя сходят на обочину дороги, а по дороге |храпя,| лошади волокут сорокапятку. Все устремились вперёд, в темноту, спешат и торопятся, обгоняют друг друга. Кто ушел вперёд, кто отстал, не имеет значения. При получении приказа на отход, я договорился с полком, что по дороге пулемётную роту пополнят боеприпасами и продуктами питания. Действительно, представитель полка встретил нас в темноте на дороге, когда мы подошли к какому-то сараю. Вокруг повсюду шныряли солдаты, они грузили обоз. Он попросил меня пройти к командиру полка, в блиндаж в овраге. Командир полка, майор, показал мне на карте место на дороге.
– Вот здесь займёшь оборону, у подножья безымянной высоты. Ты должен оседлать дорогу, которая проходит в этом самом узком месте. |между болотом и крутым подножьем высоты. Слева болото, справа крутой подъем на высоту.|
Я посмотрел на карту и спросил:
– Кто справа и слева меня?
– Место, где ты будешь стоять, узкое. Кроме пулемётной роты там не будет никого. Справа от тебя болото. Слева крутой скат высоты, за болотом ничейная полоса. А дальше оборону занимаем мы. Телефонную связь дать не могу, связь будешь держать посыльными.
Я понял сразу, что моей пулемётной ротой затыкают шоссе, что идёт на Пушкари.
– Вы хотите поставить меня в качестве заслона и я должен буду пулемётами отбиваться от немецких танков.
– Вы же знаете! Немцы без танков по дороге не пойдут.
– Пулемётами против танков, простите, не воюют.
– Оседлать дорогу я не боюсь. А держать её без пушек я не буду.
После недолгого препирательства майор |уступил и| велел отдать в моё распоряжение пушку сорокапятку.
– Из артиллерии у меня в полку больше нет ничего.
– Ну положим – сказал я, – я видел в полку две 76-ти миллиметровые пушки.
Майор помолчал и сказал:
– Они не мои!
Когда весь полк окончательно снялся и в темноте отошел за болото, когда мимо нас по дороге прошла последняя стрелковая рота, прикрывавшая общий отход, я вывел своих солдат на указанное место и занял позицию. Вскоре из тыла, со стороны леса из-за болота затарахтела повозка и за повозкой следом прикатила сорокапятка. Пушку отцепили от передка, положили на дорогу ящик со снарядами, повозку и передок сразу угна-ли в тыл. Чувствовалось, что пушку оставили на уничтожение. Ко мне подошел командир огневого взвода, такой же лейтенант, молодой и белобрысый как я.
– Здравствуй!
– Здорово!
– Ну как договоримся? – сказал он мне.
– Без выстрела по танку живым от сюда не уйдёшь! Предупреди своих солдат! Кто хоть шаг без моего разрешения сделает, лично из пулемета расстреляю! Пока пушка цела, вы будете стоять на перешейке!
– А если её разобьет? – спросил лейтенант артиллерист.
– Разобьёт? Если разобьёт – вы свободны! Но учтите! Без выстрела по танку ни шагу назад! Это говорю я вам твёрдо! Потому что знаю вашего брата артиллеристов. В этот раз вы просто так не уйдете!
– Ладно согласен! – ответил лейтенант артиллерист и обратился к своим солдатам:
– Все слышали?
Пушку поставили слева от дороги в кювет. Нарубили кустарнику и прикрыли её со стороны дороги. Я решил один пулемёт поставить назад. Прикрыть дорогу с тыла. Со стороны высоты у меня на фланге никого не было. Немцы могли обойти высоту, зайти нам в тыл и неожиданно появиться сзади на дороге. Я подозвал к себе младшего лейтенанта Пискуна и отдал ему боевой приказ занять оборону сзади роты в трёхстах метрах, на дороге.
– Чтобы не было ошибки – сказал я ему, – в темноте отсчитаешь расстояние шагами. Отсчитай триста шагов и на обочине справа рой немедленно пулемётный окоп. Окоп рыть в полный профиль. Готовность к утру! Пулемёт сразу поставить к бою. Охранять будешь дорогу и скат высоты. С тыла к роте никто не должен подойти! Ты и солдаты отвечаете мне головой за это! У вас лёгкое задание. Основной удар немцев будет здесь. Вы во время немецкой атаки останетесь в тылу и будете наблюдать за нами. Тебе всё ясно?
– Ночью все до одного будете нести дежурство у пулемёта и патрулировать! Спать будете потом, когда рассветёт. На ночь двух солдат по-ставишь патрулями. Они будут ходить взад и вперёд между ротой и твоим взводом.
– Вопросы есть ко мне?
– Нет!
– Выполняй! Младший лейтенант забрал своих солдат, один пулемёт и ушел отсчитывать шаги в темноту по дороге. Серое утро пришло не-заметно. Солдаты всю ночь работали, я был всё время на ногах, и поэтому утро показалось мне почему-то невзрачным, бесцветным и серым. Если накануне с вечера и всю ночь по дороге двигались люди, тарахтели повозки, то теперь вся местность вокруг опустела и вымерла. Зловещая, не привычная тишина навалилась как ожидание. Кругом тихо, ни выстрела! Слабый ветер едва шевелит листвой, У самой дороги залитое водой болото и по краю деревья и кусты. Повсюду из воды торчат тонкие стволы берёзок. Медленно движется туман над водой. Серое небо постепенно озаряется голубыми прогалками между облаков. Поднимается солнце. На листьях деревьев сверкают капли росы. Смотришь на всё это, и как будто войны вовсе не было.
– Товарищ лейтенант! Погодка нынче благодать! На целый день будет лётная!
– Обрадовал – отвечаю я солдату.
– Если бы ветер и тучи и дождичек сверху пошел, немецкие пикировщики сидели бы на аэродроме! А тут светит солнце. Днём будет жара. Тут в обе стороны смотри, откуда они появятся или вынырнут.
– Ребята во взводе сзади наверно сняли сапоги, валяются на траве, сушат портянки! У них что! Работы мало! Всего один окоп. А тут четыре пулемёта. Для каждого позиция и щели для личного состава. Плоты сбивай и вяжи! Перекурить нет времени! – ворчали солдаты.
Я не стал одёргивать их. Люди работают как следует. А что ворчат, значит, есть такая потребность. Чувствуют тревогу! Ждут подхода немцев! Есть такие люди. Делают вид, что не довольны, а сами стараются лучше других (работают).
Через некоторое время я решил сходить и посмотреть, как расположился младший лейтенант со своими солдатами. Нужно будет предупредить их, что б из окопа не вылезали. Немцы могут появиться неожиданно.
Но от этой мысли меня отвлекли солдаты, которые вязали плоты. Я забыл сходить в пулемётный взвод и предупредить младшего лейтенанта.
В самом узком месте на дороге, где мы стояли, был крутой бугор и в нем насквозь была прорыта артамбразура в сторону к Белому. Пушку туда артиллерист лейтенант не захотел ставить. Я приказал из подкопа (оттуда) вынуть сухие бревна и скобы и строить плоты. (Для плотов нужны были сухие брёвна, взять их больше было негде). Плоты я решил построить на всякий случай для отправки через болото раненых и пулеметов на случай отхода роты от высоты. Плоты я велел строить узкие, чтобы их легче было толкать в воде. Солдаты предложили носы у плотов сделать заострёнными набором брёвен.
– В середине положим длинное бревно, а с боков короче и короче.
Я согласился. На плоты можно поставить пулемёты, зайти в воду и вести огонь прямо с воды.
Петя как всегда выступил невпопад. Он предложил все пулемёты кроме одного заранее отправить на тот берег.
– Так будет свободней совершать манёвр!
– Знаешь что Петр Иваныч! Строчи свои донесения и помалкивай! Ты с пулемётами уйдёшь через болото туда, а мы будем с одним пулеметом отбиваться от немцев. И как будут чувствовать себя солдаты, которые останутся здесь? Что-то у тебя военная тактика с делом не вяжется!
С утра я послал в болото двух солдат. Они взяли шесты и ушли мерить дно и глубину воды до противоположного берега.
– Не очень топко? – спросил я, когда они вернулись, вылезли на дорогу, и с них текла ручьями вода.
– Нет! Товарищ лейтенант! Ногами можно двигать. Дно не топкое. Вода на всём пути по пояс.
Работа по подготовке огневых позиций подходила к концу.
Одни ещё возились с плотами, другие устанавливали пулемёты на закрытых позициях. Вот когда выучка, полученная на мельнице и в обороне на берегу Обши под Белым, пригодилась здесь. Солдаты понимали, что стрельба из-за бугра даёт большие преимущества.
Скажем, я подаю команду открыть огонь по пехоте и танкам противника, которые появились на дороге. Они не раздумывая, без страха и колебаний нажимают на гашетки. Солдатам при стрельбе нечего бояться. Для наблюдения за дорогой на гребень высоты я поставил стереотрубу.
В поле зрения каждого пулеметчика были набиты прицельные колышки. По ним пулемётчик устанавливал направление стрельбы, не видя противника. Я смотрел в стереотрубу, подавал команды, солдаты по колышкам выставляли направление. Возвышение выставляли поворотом маховичка по лимбу вертикальной наводки. При контрольном обстреле трассирующими дороги уточнили пристрелку.
Когда начинается бой, у пулемётчика мурашки ползут по спине. Как оно выйдет? Кто кого пересилят в первый момент? Всё нужно заранее пристрелять и проверить. К встрече немцев всё было готово.
Пехота немцев нам не страшна. Мы сидим за обратным скатом. Немцы тоже не оловянные солдатики. У них под мундиром надеты тоже исподние штаны. Вопрос только в том, кто первый в них наложит.
Политрук Соков Петр Иваныч сидел под бугром у самой воды. Я поручил ему руководить постройкой плотов. Он торопит солдат и подавай им команды.
– Семёнов! Ты чего копаешься? Слышал приказ командира роты?
Солдаты понимали, что немец может подойти каждую минуту. Они и без того торопились. Но политрук своё понимание тоже хотел в работу внести. Я специально выделил ему людей для этой работы.
Нужно было выбить брёвна из дзота прорытого насквозь в высоте. Распилить их по размеру и сбить скобами плоты. Я занимался пулемёта-ми, а политрук – плотами. Петя первый раз был занят ответственным делом. Обстановка сложилась так, что уйти в тыл он не мог. Некуда было ид-ти.
Раньше он частенько уходил в полковые тылы, пропадал там целыми днями, ссылаясь, что занимался политработой. Дивизия больше не существовала. Тылы полков и дивизии били отрезаны. Петру Иванычу идти было некуда. Не пойдёт же он в чужой полк. Там ему могут дать задание пойти в разведку или сунуть ещё куда. Лучше держаться за свою роту. Да он и толком не знал, где собственно находиться этот полк.
Политрук сдвинул каску на затылок, так было лучше видать работающих у плотов солдат. Он глядел на солдат, и по его лицу было видно, что он переживал и решал неразрешимый вопрос, что будет с ними, когда сюда подойдут немецкие танки.
Я почему-то был спокоен. На танках или без танков придётся встретиться с немцами, я их перевидал во всяких видах. Увернуться от верной гибели я со своими людьми всегда сумею, если ничего не смогу противопоставить немцам.
Было жарко и душно. Солнце стояло над головой. Ветра почти не было. Политрук выглядывал из-под каски вспотевший и разомлевший. Он никогда не снимал свою каску. На солнце она нагревалась и ему, естественно, в ней было не по себе. Он даже ночью, когда ложился спать, оставлял её на голове. Он был уверен, что она защитит его от шального осколка и пули. Некоторые солдаты тоже носили каски, некоторые ходили без них.
Политрук говорил:
– Дуракам закон не писан, пусть подставляют головы под пули!
Из-под зеленоватой полусферы каски выглядывало такое же круглое встревоженное лицо политрука. Он знал, что посадили их сюда не про-сто городить плоты и от безделья греться на солнышке и не для того, чтобы прикрыть пустое место между двумя полками, а заткнули в самое уз-кое место на дороге, где их ждёт верная гибель без всякого сопротивления.
Пройдут часы, настанет решающий момент, подойдут немцы и сотрут их в порошок вместе с землёй. Сюда их бросили на истребление. Он знал, что сегодня или завтра на дороге появятся немецкие танки в сопровождении эскадрильи пикировщиков. Это уже было много раз, и он видел их наяву. Он торопил солдат с плотами, а сам обдумывал, как они встретятся здесь с немцами.
Соков надеялся, что плоты помогут быстро и вовремя смыться. Вот только лейтенант боится без приказа покидать самовольно рубеж. Ушли бы и всё. А там ищи. Можно податься в штаб армии. Вот мы мол пришли – ищем своих!
Но была надежда. Раз лейтенант приказал строить плоты, значит он давно решился на отступление. Не погибать же им просто так здесь од-ним. Конечно, всё зависит от него. Он здесь командир и старший начальник. Артиллерист и тот у него в подчинении.
Лейтенант в последнее время замкнулся и больше молчал. Когда он Соков спросил его о подходе немцев, лейтенант, не задумываясь, сказал:
– Немцы пойдут здесь! Больше им идти негде!
– Ты Петя заранее не трусь. Делай всё, что требуется роте. Как будет дальше, посмотрим, сказал слепой. Решать будем по обстановке. Всё что нужно в роте готово. Так что ты Петя сиди и немцев жди. Первое, что они сделают, это врежут нам как следует. Это и беспокоило политрука.
Немцев впереди на дороге не было видно, но тревога не унималась у него на душе. Неизвестность хуже всего. Она угнетала и убивала живо-го человека. Он посмотрел вверх на гребень бугра, лейтенант и старшина Фомичев командир пулемётного взвода ползали около пулемётов. Они были заняты нужным и серьёзным делом, и через эту занятость нельзя было определить насколько, в какой степени эти люди переживают и волнуются.
Этот небольшой клочок земли, торчащий бугром на дороге, может стать их последним рубежом. Петя сосредоточенно думал и не находил |прямого | ответа. Вон глубокий след от его сапога на мягком грунте у самой воды. Вот собственно и всё, что может остаться от него на этом свете.
А крутом, по-прежнему, всё было тихо и спокойно, если не считать раскатистое и надрывное кваканье лягушек в болоте. Весной они особенно голосистые.
Напряжённая тишина действовала на солдат, они почему-то торопились (и они кое-что делали второпях нерадиво). Я отрывался от пулеметов, смотрел на них и даже рычал. Как я мог их успокоить?
В это время по дороге из тыла, из чужого полка пришли два связных солдата. Они передали мне новый приказ командира полка разведать господствующую высоту, что находилась от дороги слева. Я должен был поставить там два пулемёта и не допустить немцев на высоту.
Склон высоты резко поднимался от дороги и круто уходил вверх. До вершины высоты, от подножья, где проходила дорога, было не менее километра. Высота господствовала кругом. С её вершины, по-видимому, просматривалась вся округа (все кругом). Я взял бумажку, написанную от руки, в ней говорилось: Если высота не занята противником, командир пулемётной роты должен занять её и окопаться на ней. Теперь половина роты пойдёт на высоту.
– Сам пойдёт или меня оставит здесь? – прикидывал Петр Иваныч, поглядывая на лейтенанта. Я сидел поодаль и разговаривал со связным.
– Готовь один пулемёт! – крикнул я старшине Фомичеву.
– Ну вот что Петя! На высоту пойдём вдвоем (вместе)! Тебе нужно будет знать, что там и как! Может так случиться, что я выйду из строя. Проверь, чтобы солдаты лишнего с собой ничего не брали. Пойдём налегке.
Я снова вернулся к связным из полка и велел им топать обратно (к себе). Один из пришедших принёс хлеб и махорку. У него забрали мешок и стали делить продукты на роту. На войне с делёжкой харчей никогда не откладывают. Всё, что получают, немедленно делят и раздают. Хлеб и махорка не пули, можно и опоздать.
– Передай командиру полка, что я и политрук с одним пулемётом через час будем на высоте. А теперь можно топать обратно!
Связные забрали брошенные пустые мешки и вскоре исчезли за поворотом дороги.
Я поднялся на бугор, ещё раз оглядел стоявшие там пулемёты, спустился к дороге и сказал:
– Фомичев, время истекло! Нам нужно идти! Ты остаешься здесь и обороняешь позиции. Без моего личного приказа, не отходить!
Пулемётчики подняли разобранный на три части станковый пулемёт и понесли его вслед за нами.
Небольшая группа людей стела медленно подниматься на высоту. Я сказал Петру Иванычу:
– Ты не отставай! Иди рядом и не очень бойся. На высоте нет никого. Я её с утра оглядел в бинокль. Пойдём двумя группами, чтобы при об-стреле не накрыло всех сразу
– Ты вообще в военном деле чего-нибудь соображаешь?

Мы шли двумя группами, пригнувшись и осматриваясь по сторонам.
– Пусть думают, что мы идём с тобой впереди и ничего не боимся! Для солдата важно такое понимание, Земля на высоте была не пахана, трава и мелкий кустарник росли вольно в высоту (повсюду).
– Как мог политрук идти в каске в такую жару, – думал я, вытирая пилоткой вспотевшее лицо и переносицу.
Пулемётчики то катили, то подхватывали на руки станину, перетаскивая ее через кочки и ямы. Постепенно (вокруг), с подъемом на высоту, вокруг открывалась далекая панорама (пространственная перспектива). Я осмотрелся кругом. Горизонт отодвинулся ещё дальше. Видны были леса и поля и уходящая в Белый дорога.
Мы прошли метров триста, я подал команду сделать привал. Я считал, что солдаты тяжело нагружены, им нужно было дать отдышаться, а мне оглядеться кругом. Здесь среди стебельков и солнечных бликов ползали жучки, паучки и стрекотали кузнечики. Было жарко и знойно от солнца и от ходьбы.
Я встал на колени, поднёс к глазам полевой бинокль и стал водить, рассматривая дорогу. Вдруг мой взгляд остановился. Все сразу (усекли моё) увидели напряжение на моем лице.
– Танки! – сказал я в полголоса, как бы боясь, что меня немцы услышат. Я махнул рукой в ту сторону, где на косогор поднималась дорога. Все, кто лежал и сидел на земле, сразу вскочили, (как по команде) вытянули шеи и, прищурив глаза, стали (не отрываясь) смотрели на дорогу.
Из низины, в которой раскинулся город Белый, на дорогу выползали темные очертания коробок. Я оторвал от глаз бинокль, обвел взглядом своих солдат, как бы проверяя, все ли они на места, и снова припал к окулярам. Все смотрели на меня и ждали, что я скажу.
– Надо возвращаться! – сказал я. И все с облегчением вздохнули и сразу заторопились.
– Без паники и суеты! – рыкнул я.
– Не бежать! Отходить спокойно!
Пулемётчиков не удержать. Они ещё ниже склонились к земле и стали спускаться с высоты к дороге. Солдаты народ энергичный, если по-чуют беду!
Пулемётчики и артиллеристы, оставшиеся на дороге, танки не видели. Но потому как мы быстро повернули обратно и поспешили вниз, сразу забегали.
– К бою! – крикнул я, на подходе к дороге.
– Немецкие танки и пехота идут (двигаются) на нас по дороге!
Солдаты врассыпную кинулись занимать свои места согласно боевому расчету. Пулемётчики знали, что они должны делать и как вести себя по команде «К бою!». Наводчик за пулемётом. Его помощник у ленты с коробками. Подносчик патрон (с коробками) ниже наготове, И не дай бог, что кто-то из них прозевает (что-либо) сделает не так этого требует бой. У пулеметчиков отработано (тактика) дело. (не только взаимосвязь, но и взаимозаменяемость. Пулемет стоит, а расчет вокруг него ползает. Ни один из них не имеет права отлучиться хоть на один миг. Это в пехоте сол-дат увидел танк, бросил окопы и драпает, только каска мелькает. У пулеметчиков на этот счет свои правила.) Мы тоже отступали и отходили. Но я всегда главным для себя сохранить людей, не потерять их без пользы делу. Наступала решительная минута, и я в такие минуты был зол и реши-тельно собран. Воля заставляла мгновенно работать меня. (Я не думая собрал свою волю в кулак и уже действовал только покрикивая).

Отсюда с бугра танков противника ещё не были видно. Они ползли сейчас где-то там на подходе к перевалу.
Артиллерист лейтенант посадил своих солдат под бугор, подбежал к сорокапятке, зарядил её бронебойным, откинул часть кустов, которые закрывали… (натыкали для маскировки) и стал крутить ручки. У орудия остался он остался один (лейтенант). Солдаты артиллеристы сидели возле Сокова.
– Вынь наган! – крикнул я Сокову. И стреляй каждого, кто без моей команды шагнёт к болоту!
Политрук расстегнул кобур, но доставать наган (не стал) не решился.
Мне было важно, чтобы в самый страшный и напряженный (ответственный) момент не появилась паника. Пусть у каждого трясутся поджилки. У меня у самого на душе не спокойно. Мне нужно, чтобы ни один человек не побежал. Петр Иваныч смотрел на меня. У него на лице было на-писано:
– Что же ты хочешь делать? Стаять против танков. Такого ещё не бывало!
– Почему револьвер у тебя не в руке. Отвечаешь головой, если хоть один солдат сунется в болото!
После моего окрика все прильнули к земле. (Она близкая и надежная. Но и она не всегда спасала солдата) Через несколько минут трясучка прошла. Солдаты успокоились. Волнуйся не волнуйся! Приказано сидеть! Все равно никуда не денешься. А я в такие минуты почему-то был зол.
Теперь у солдат появились желание взглянуть на немецкую танковую колону, которая громыхая шла по дороге и с каждой минутой приближалась. (к их рубежу). Нужно было выяснить, насколько она страшна и опасна.
– Не высовываться! – крикнул я и припал к стереотрубе.
Солдаты хотели сами окинуть одним глазом и оценить обстановку, посмотреть на ползущие танки, а их окриком прижали к земле.
Лежать за обратным скатом и перед собой ничего не видеть (к этому) они непривыкши даже непривычно. В пехоте обычно, чуть шевельнулся немец, все высунули (носы и) головы, глазеют на него, чего он там собирается делать. А тут танки идут и взглянуть не дают. Может он ползёт как раз на тебя. Может нужно чуть подвинуться в сторону, чтобы гусеница мимо прошла. А командир роты орет – «Не высовывайся!» Ну и дяла! Лежи как бревно (матрос в отсеке подводной лодки). Слушай, поворачивай, нажимай и ничего не видь! Я рыкнул ещё раз на солдат, и они прилип-ли к своим местам.
Вот из-за края дороги показался задранный кверху ствол танковой пушки, затем черная башня, гусеницы и плоское дно. Вот он первый танк на дороге во всей своей громаде, (и красоте). Он качнулся разом вперёд и вывалился на дорогу. Следом за ним появились ещё. Я стал считать их по порядку. Слева и справа по обочине дороги шла немецкая пехота с автоматами и винтовками наперевес. Они, как и политрук Соков, были все в железных касках.
– Это хорошо! – подумал я. Ни одного в пилотке. На всех стальные шлемы. Народ трусоватый. Храбрецов не видать. Рукава закручены. В зу-бах сигареты. Это они от страха. Так для внешнего вида. (А в животе уже бурлит) Френчи нараспашку, а шаг торопливый, мелкий и неуверенный. В стереотрубу все хорошо видно, даже их пыльные лица.
Давайте поближе соколики на эту линию сюда. Сейчас мы вам всыпим! Четыре пулемета. Тысяча выстрелов в минуту. Интересно как вы бу-дете метаться (заерзаете) по земле. У нас всё точно пристреляно. (Смыться от танков)
Уйти от встречи с танками, бросить пулеметы на плоты, это нам одна минута. А там ищи нас в кустах. Все болото заросло белыми березка-ми. Но мы вам сначала всыпим свинца.
Я достаточно воевал. Был не раз в кровавых переделках. Появление танков и немецкой пехоты на меня ни сколько не подействовало, как это было раньше. (Они) Немцы шли по дороге и пока (на ходу) не стреляли. Да и куда им собственно было стрелять, когда ни на дороге, ни на бугре ни одной живой души не было видно.
Когда последний танк выполз из низины, я насчитал их всего шесть. Немецкая колона шла (теперь рвалась) к Пушкарям, так называлась деревня стоящая где-то на дороге сзади за нами. Немцы должны были пробить, дорогу на Оленине и соединиться со своей Ржевской группировкой.

Танки шли по дороге друг за другом одной колонной. Впереди, прикрывая своей громадиной, двигался тяжелый немецкий танк. Длинный ствол его пушки то резко опускался, то поднимался над дорогой. Тоненький ствол нашей сорокапятки имел валкий и убогий вид. Танк повел из стороны в сторону стволом, делая вид, что хочет прицелиться. |Он решил с расстояния кого-то пугнуть |.
А что он может нам сделать? Ударить в пустой бугор с той стороны? Это нам как слону дробиной в задницу. Но вот танк пересёк наш первый пристрелянный огневой рубеж который сейчас был под (мы пристреляли) прицелом наших пулеметов. К рубежу приближалась пехота.
– Всем приготовиться! – крикнул я, оторвавшись от стереотрубы. Артиллерист быстро завращал ручкой наводки и крикнул мне:
– Буду бить по гусенице! В лоб его не возьмёшь!
– Маленько подожди! Я крикну когда бить! Ты все время гусеницу лови! Командир взвода припал к орудию, а я следил за танком, не отрываясь от трубы.
– Из орудия по танку…. – на распев закричал я. – Огонь!
Пушка вздрогнула, блеснула ярким пламенем, дыхнула дымом, по собачьи как-то тявкнула тоненьким голоском и обдала дорогу облаком пыли. Лейтенант метнулся от пушки через дорогу к подножью нашего бугра (назад) и в два прыжка оказался (по другую сторону дороги) около своих солдат.
– Ну что попал? – крикнул он мне снизу. Я смотрел в стереотрубу. Может и попал. Я точно не видел. Гусеница на танке была цела. Танк продолжал ещё ползти.
– Гусеница не сползла! – крикнул я лейтенанту.
После нашего выстрела танк прошел несколько метров и остановился, повел медленно стволом. Вот он довел ствол до створа сорока пятки, замер на мгновение, рявкнул глухим раскатистым басом. Как бы рыкнул плюгавую дворняжку. Сорокапятку подбросило вверх и в облаке взрыва ствол, щит, лафет с колёсами разлетелись в разные стороны, промелькнув над кустами.
– Видел лейтенант?
– Видел! – ответил я и привалился к наглазникам стереотрубы.
Я знал, что артиллерист без моего разрешения никуда не уйдёт. Он подполз на четвереньках ко мне и лежал чуть ниже (меня). А его солдаты смотрели вверх, ожидая моего разрешения. Политрук Соков насупившись смотрел на них из-под бровей.
Уничтожив нашу пушку, танки остановились. Они видно ждали другого выстрела из амбразуры прорытой под высотой. Но амбразура была пуста, и они это не видели. (На просвет окно амбразуры ничем не закрывалось.) Пушек у нас больше не было.
Я подал команду пулемётчикам и припал к окулярам трубы. Четыре пулемёта захлебываясь ударили по немецкой пехоте. Пули резали все и траву, и кусты, и людей (кругом). В трубу были видны всплески пыли на дороге. Немецкая пехота шла, рассыпавшись по всей ширине пространст-ва дороги. Немцы не ожидали встретить здесь такого плотного огня в упор.
На дорогу легли убитые к раненые. Живые, кто успел, попрятались за остовы танков. Артиллерист лейтенант подполз ещё ближе ко мне
– Пушка разбита! Отпусти нас, как договорились! Я оторвался от трубы, посмотрел на него, увидел на его лице нетерпение и страх. Он верно подумал. что я заставлю его отбиваться от немцев из винтовок.
– Ты же сам сказал! – протянул он жалобно и пискливо |плаксиво |.
– Хочешь взглянуть? Сколько немцев лежат на дороге? Посмотри, это нужно для дела! Лейтенант приник к трубе и отползая немного вниз сказал:
– Да! Вот это дело!
– Ну ладно иди! Забирай своих солдат! Пойдёшь через болото.
– Майору скажешь, что танки подошли к высоте. Пуша разбита. Пулеметчики режут немецкую пехоту. Я буду здесь стоять, пока танки не подойдут к высоте.
– Политрук – крикнул я Сокову.
– Отпусти их! Лейтенант артиллерист в один миг скатился к своим солдатам, те вскочили на ноги, засуетились на месте, вошли в воду и исчезли в кустах. Пулемётчики с сожалением и завистью смотрели в болото, Теперь политрук Петр Иванович пополз ко мне на бугор. Он поправил каску, утёр ладонью вспотевшее лицо и тихо спросил:
– Ну а мы чего будем делать? Одними пулемётами танки держать (не удержишь)! Может, и мы махнём на ту сторону? Свидетелей нет!
– Не спеши Петя! Торопиться нам теперь некуда! Немецкие танки стоят. Уйти с высоты мы в любую минуту успеем.
– Я отпустил лейтенанта. Ты правильно сказал. Я избавился от него. Надеюсь, ты меня понял?
– Сползай вниз и видом не показывай, что ты чего-то боишься.
Я припал к окулярам трубы. Пулеметы продолжали бить короткими очередями.
Скат, обращенный к немцам, совершенно пуст и недвижим. Ничто не мелькнет на нём, потому что мы лежим за обратным скатом. Стрелять из пушек по пустому бугру бессмысленно. Танки вперёд не пойдут. Они подавят на дороге убитых и раненых. Им нужно убрать с дороги убитых и раненых, а этого сделать до ночи мы им не дадим. Но если они тронуться, то рота спокойно успеет всё погрузить на плоты и спуститься в болото. На болоте кругом деревья, белые берёзы и зелёные кусты. Людей и плотов в двадцати метрах не будет видно.
– Пулемётами танки держим! – крикнул я, чтобы слышали все солдаты.
– Мы за обратным окатом! Немцев бояться нечего!
– Главное (сейчас) спокойствие! Не дать им подняться с дороги! Славяне!
Последнее слово я (особенно) по (фронтовому) выкрикнул.
Солдаты видели, что я со стереотрубой лежу выше всех, и это в них вселяло твердость и уверенность. Но по лицам их нельзя было сказать, что они от моих слов воспряли духом, что у них нет ни сомнений, ни страха и они не волнуются.
Миномётов у немцев не было. Козырнуть нас за обратным им было нечем (скатом они не могут). Узкая полоса дороги не позволяла танкам податься в сторону.
Время идёт. Танки стоят. Убитые и тяжело раненые лежат на дороге. Пехота спряталась за танки. Танки без пехоты вперед не пойдут. Они бояться бутылок с горючим, которых у нас нет. Они бояться бокового удара из-за бугра. Не стоит ли у нас за бугром вплотную к дороге заряженная бронебойным снарядом пушка.
Нужно попробовать выкурить немцев из-за двух передних танков. Сделать это просто. Я подал команду убавить прицел. Теперь пули долж-ны пойти под брюхо переднего танка. Они ударят по булыжнику дороги и рикошетом пойдут (ударят) по ногам. Все, кто спрятался за танками, по-лучат порцию свинца. Посмотрим, как они сейчас запляшут.
Пулемётчики стреляли вслепую. Перед ними прицельные колышки. Танков я немцев они не видят. По моей команде они поворачивают лимб.
– Уровень меньше 0-02, 0-03, левее 0-02, пятьдесят патрон, короткими очередями. Огонь!
Смотрю в трубу. Немцы за двумя передними танками заметались. Я вспомнил дуэль немецкой пушки и станковых пулемётов, установленных на обратных скатах под Белым. Я отпрянул от трубы и с удовольствием потёр руки. Теперь мы пулеметным огнем держали немецкую пехоту и танки. Это была невиданная наглость с нашей стороны. И, если хотите, немцы почувствовали в этом нашу (уверенность) силу и для себя ловушку.
Когда было видано, что при виде колоны танков русские не бегут. По какой немецкой науке немецкая пехота с танками несла на дороге потери. Немцы заметались в пыли, когда по ним из-под брюха ударили пули.
Немецкие танкисты шарили своей оптикой по гребню голого бугра, но сколько они не смотрели, ни вглядывались, обнаружить ничего не могли. Пулеметы били с обратного ската.
И что ещё характерно. Я заранее приказал снять с пулемётов стальные щиты, чтобы они не выступали выше стволов. При стрельбе из пулемётов пули шли в начале чуть вверх, к гребню высоты. А затем по кривой опускались к дороге. Бот и вся хитрость.
Пулемёты стояли ниже уровня гребня. Вспышек и дыма от стрельбы пулемётов немцы не могли видеть. Немцы перед собой видели голый бугор, который стоял поперёк дороги. Дорога огибала его зажатая между бугром и большой высотой.
Уничтоженная пушка могла быть приманкой, и немцы видно не решались схода идти на бугор. Из-за бугра в бок танку могло ударить более мощное орудие (более мощного калибра). Получи передний танк выстрел в упор, боковая броня будет навылет пробита. Танк своей громадиной закроет узкий проход. Почему эти русские так уверенно бьют из пулемётов?
Я подал команду пулеметчикам прекратить огонь. Посмотрим, что будут делать немцы? Стрельба прекратилась. Стало совсем тихо. Время как будто остановилось.
Если все мои предположения верны, то дело здесь без авиации не обойдётся. Вечером вряд ли сюда прилетят пикировщики. Они обычно начинают свою работу с утра. Танки пойдут вперёд после бомбежки. Так всегда было. Именно таким манером они разгромили наших под Белым.
А сейчас немцы ждут ночи, чтобы вынести раненых и убрать о дороги убитых. Убитых они давить гусеницами не будут. На живых это действует нехорошо. У немцев вообще покойники в большом почёте. Они их не бросают. Стараются где можно всех их вынести и похоронить с почётом.
Здесь было действительно выгодное место. С одной стороны бугор и болото, с другой подъем на господствующую высоту. Я знал по опыту прежних дней, что немецкие танки остерегались открытых высот. Они выбирали для хода закрытую складками местность.
День подходил к концу и вряд ли они сунуться или что-нибудь предпримут.
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 12:11 | Сообщение # 161
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Вначале, при подходе немцев пулемётчики струхнули. Шутка ли! Колона танков шла по дороге на них. Сколько раз приходилось наблюдать солдатам своих собратьев с поднятыми вверх руками.
Я оторвал голову от стереотрубы, посмотрел назад, хотел взглянуть на пулеметчиков, как там они. Парамошкин лежал у пулемёта и спокойно почёсывал за ухом. Он ждал моей команды. Он вытянул шею, навострил уши, когда увидел, что я смотрю на него.
Здесь всё в порядке! – решил я. А вот справа пулемётный расчёт старшины Фомичёва копался с пулеметом. Потные, торопливыми движениями рук они перебирали что-то.
– Ну что ещё там? – крикнул я в их сторону, – Фомичёв! Проверь пулемёт сам! Чего у них там руки трясутся?
Старшина Фомичев быстро подобрался к пулемету, поставил затвор на место, хлопнул крышкой ствольной коробки и доложил:
– Пулемет к бою готов, товарищ лейтенант!
Время шло. Немцы стояли. Солдаты осмелели, воспряли духом. Послышались всякие шуточки, появились и неприличные слова.
Солдаты видели, что я лежу на бугре, спокойно и зло покрикиваю и не собираюсь убирать трубу и пятится задом. А это значит, что всё идёт как надо.
Танки стояли. Немцы не высовывались. Пулеметы молчали. Но стоило где-нибудь мелькнуть или шевельнуться немецкой пехоте, я подавал команду, и все четыре пулемёта сразу оживали.
Повеселел народ. Стал смелее смотреть. Политрук Соков, молчавший всё время, подал свой голос. Я позвал старшину Фомичева и велел ему наблюдать в стереотрубу.
– Держи их за танками! Будут высовываться, бей короткими очередями! – Патронами на сори! – Ложись старшина! А я пойду вниз перекурю, пожалуй!
Спустившись вниз, к подножью бугра, я подсел к политруку и закурил (закрутку из махорки).
– Ну что Петя? А ты сразу хотел нырять в болото!
– Помнишь немецкую пушку? То была наша первая проба. А теперь вторая.
– Но не думай, что немцы дураки. Что они свиста пуль испугались. Они ждут авиацию. Немцы воюют по правилам. У них всё делается по науке и наверняка. Они на авось, как мы, не воюют.
– Так вот дорогой Петя, утром вставай пораньше, пока над болотом будет туман. Будь на ногах. Нас с утра ожидает хорошая бомбёжка.
Политрук невольно оглянулся, посмотрел на край болота, где на мокрой глине отпечатался его след сапога. Там в воде, около берега стояли наши плоты.
– Да-да! Ты меня правильно понял! Но только учти! При появлении пикировщиков драпать нельзя. Зайдём в болото и затаимся. Пусть бомбят пустое место. А когда самолёты отбомбятся и пойдут обратно, мы ещё посмотрим в какую сторону нам идти. Мы можем вернуться и опять за-нять свои позиции. Если, конечно, танки раньше нас не тронуться с места.
– Как тебе нравиться такой план политрук?
Политрук после всего сказанного сгорбился, поднял кверху плечи, и ничего не ответил.
– И вот тебе моё поручение! Обойдёшь всех и поставишь им боевую задачу на завтра. Растолкуй им подробно. Со всех, кто останется в живых, лично сам спрошу за выполнение боевого приказа. И ещё! У старшины Фомичева есть весьма шустрый парень. Он готов всё бросить и драпа-нуть у всех на глазах.
– Так вот! Я буду занят немцами и пулемётами, а ты приглядывай за ним и за всеми. Предупреди его. Если он спаникует, ты лично приведёшь мой приказ в исполнение. Он один может погубить всю роту.
– У тебя есть спички? А то я завернул и прикурить нечем.
– Нет! Спичек давно не давали.
– Эй! Парамошкин тащи сюда свою адскую машину-громыхало. Добудь нам с политруком огонька. А то прикурить нечем!
Пулемётчик, рядовой солдат Парамошкин, удостоенный приглашения в компанию командира, улыбаясь спустился с бугра, засунул руку в карман, достал из кармана кусок кремня, обрубок напильника и завернутый в тряпицу фитиль.
Парамошкин громыхнул напильником по камню, посыпались искры, фитиль задымил, завонял и засветился красным тлеющим огнем. Парамошкин подул на него (его усиленно раздувал). Мы прикурили.
Солдат, понимая что без него не обойдёшься даже в таком плёвом деле, как добыча огня, аккуратно завернул свою адскую машину в тряпицу и с достоинством отправил её обратно в карман. Политрук поправил каску. Я прилёг и с удовольствие закрыл глаза. Да вот как бывает!
В штаб армии наверно доложили, что люди соседнего полка держат дорогу. А здесь стоит гвардейская рота и наводит на немцев сомнение и страх.
Гвардейцы дивизии. Три полка солдат. Топают сейчас по пыльной дороге из Белого на Смоленск. Пленные! А чем они виноваты?
[Это] дело рук Березина, Карамушко, Ковалёва и подобных им в том, что дивизия попала в такое положение. Командиры полков, батальонов сразу разбежались кто куда, побросали роты, солдаты попали в плен.

– Ну, как там немцы? Старшина! – сказал я, подымаясь с земли. Я забылся, казалось на минуту, а пролетел целый час.
– Раненных таскают! Загородились лёгким танком.
– А чего не стреляешь?
– Патроны берегу! Сами сказали. Да и стволы нужно остудить.
– Ладно студи! Только смотри за немцами в оба! Из взвода, который стоял сзади нас, прибежал связной солдат.
– Младший лейтенант спрашивает, что нам делать.
– Передай младшему лейтенанту пусть явиться ко мне.
– Давай быстро, бегом, назад!
Я ничего не сказал солдату на счет танков и пехоты противника, Пусть командир взвода сам придёт и посмотрит. Солдат убежал.
Через некоторое время явился младший лейтенант. Я велел ему подняться к гребню и посмотреть в стереотрубу. Мл. лейтенант припал к окулярам и увидел танки. Он никак не предполагал увидеть их. Спустившись к подножью бугра, бледный и взволнованный, он уставился на меня. Мне даже показалось, что он смотрит и видит меня в последний раз, У него были широко раскрыты глаза.
– Ты понял, что здесь происходит?
Младший лейтенант молчал.
– Вы будете отходить самостоятельно по дороге вокруг болота – сказал я. Участок дороги до поворота преодолеете быстро. Потом по кустам. Немцы вас не увидят. Отход начнете, не дожидаясь моей команды. Но окоп свой покинете только тогда, когда увидите, что нас здесь нет, и когда немецкие танки пройдут этот бугор. Пока танки за бугром, окопа не покидать! Мы можем вернуться назад. Людей собери в одно место. Пусть не болтаются. Имей в виду, что с рассветом могут появиться пикировщики. Они летают низко. Сверху им всё видно. Они могут появиться в любую минуту. Ночью немецкие танки не пойдут. Утром они будут бомбить наш бугор. Вас они не тронут. Главное, чтоб твои солдаты не бегали.
– Вот собственно и всё!
– Ты на фронте новичок. Но скоро привыкнешь ко всему!
– Всё ясно?
– Ясно!
– А раз ясно! Отваливай назад!
Младший лейтенант поднялся и побежал по дороге.
Его сгорбленная худенькая фигура мелькнула над дорогой последний раз.
День подходил к концу. Вечером пикировщики не летали. Все свои черные дела они начинали с рассвета.
Ночь прошла тихо. Немцы периодически светили ракетами. Ракет не жалели. Я раза два поднимался на гребень и смотрел в их сторону. Да-вал команду дать огоньку. Потом спускался вниз, приваливался к выступу бугра и закрывал глаза. Засыпал мгновенного, спал чутко, просыпался от всякого шороха. Через час, полтора открывал глаза, прислушивался к тишине, поворачивался на бок, окликивал часовых, спрашивал их – Как там?
Рассвет подкрался незаметно. Взошло солнце. И вот со стороны города показались пикировщики. Связь у немцев работала отлично. Танки ждали их. Я велел дать по две короткие очереди из всех пулемётов и грузить их на плоты.
– Всем войти в воду и стоять тихо без толкотни!
– С первым взводом пойдёт политрук!
– Пётр Иваныч забирай взвод, отойдешь на тридцать метров и будешь ждать меня в кустах.
– Отправляйся! Политрук зашел по грудь в воду и стал удаляться. За ним потянулись остальные. Каждый, кто входил в воду втыкал за пояс-ной ремень зелёные ветки. Мы со старшиной в воду вошли последними.
Через некоторое время мы догнали передних (роту). Они стояли и ждали нас. Всем под кусты! Стоять не шевелиться!
– Чего стучишь зубами? Вода теплая!
– Если кто шевельнётся, будете плавать как глушенная рыба кверху брюхом!
У одного солдата затряслась нижняя челюсть, когда он, вытянув шею, взглянул вверх из-под каски. Пикировщики шли у нас над головами.
Казалось, что немецкие лётчики с небольшой высоты рассматривают нас. И теперь тянут время, во всяком случае, так нам казалось.
Я стоял на краю кустов около группы белых берёзок. Отсюда хорошо было видно дорогу, бугор, немецкие танки и пикировщики над голо-вой.
Самолёты шли над болотам параллельно дороге и не меняя курса стали удаляться к нам в тыл. Казалось, что они пошли куда-то дальше, нацелившись на опушку леса, где стоял тот чужой полк.
Но вот они перестроились змейкой. Ведущий заложил крутой поворот. И летели друг за другом и, сделав крутую дугу, теперь не спеша лете-ли назад вдоль дороги.
– Вовремя мы ушли! – подумал я.
И в этот момент я увидел, как один самолёт отвалился из середины строя, отвернул несколько в сторону, пропустил задние самолёты и качнувшись в воздухе резко пошел на дорогу вниз. Остальные подтянулись в линию и продолжали лететь по прямой.
Я перевёл взгляд на тот самолёт, он пикировал на дорогу в то место, где стоял наш взвод. Что могло там у младшего лейтенанта случиться? Почему их обнаружили?
Я перевел взгляд на группу, которая приближалась к бугру. Передний пикировщик вскинулся вверх, перевернулся через крыло и включил сирену. Он целился в гребень бугра.
Один за другим пикировщики срывались к земле, включали сирены и неслись на бугор со страшным рёвом. Взрывы следовали один за другим. Фонтаны земли и пыли поднимались вверх. Рыжее облако росло, нависло над бугром, оно окутало землю, земля гудела и дрожала. Страшный грохот и вой сирен стоял над болотом. Там, где когда-то стояли наши пулемёты, бушевало пламя взрывов и летела земля. Человек не мог бы вы-держать такого грохота, если и сидел (бы) под землёй.
Сбросив бомбы, и прострочив бугор из пулемётов, самолёты построились, набрали среднюю высоту и пошли в сторону города. Танки и пе-хота стояли на месте. Они видно были уверены, что от нас полетели клочья и хотели подождать когда рассеется густая желтая пыль. Я это сразу смекнул (усек и тут же сорвался с места).
– Пулемётчики за мной! Занять высоту! – крикнул я и виляя боками направился к берегу.
Солдаты поняли, что медлить нельзя. Никто не хочет бросаться вперёд других, лезть под (пули, под) снаряды и пули (прямой наводкой) – поджилки трясутся. Но, видя что я был впереди и шел как ошалелый и за мной старшина с пулемётом на плоту, пулемётчики заторопились тоже.
Если солдат не успеет вступить вовремя на берег, то жди грозы. Лейтенант ни за что не простит. Это они знали твёрдо. Малейшее промедление может обернуться напрасными потерями, может поставить всю роту под удар. А раз лейтенант пошел, он знает что делает. За ним поспевай и смотри. (только поспевай. И солдаты, напрягая все силы, бросились догонять).
Высота ещё дымилась взбитой рыжей пылью и вонью немецкой взрывчатки, а солдаты снимали с плота первый пулемёт. (с плота выбрались) Вот они выбрались к подножью высоты. В горле першило и скребло. Нечем было дышать.
– Пулемёты к бою! – услышали они знакомый голос.
– Прицел постоянный! Огонь! – без передыха, – кричал лейтенант.
Первый пулемёт уже бил короткими очередями. Остальные подобрались к гребню по обратному скату. От колышков и пулемётных площадок ничего не осталось. Они примерно на глаз выставили пулемёты и открыли огонь.
Сейчас нужна была не точность, а быстрота действий. Нужно было захватить огнем пулемётов пространство, прижать немецкую пехоту и показать немцам, что после такой бомбежки – (вот) мы сидим живые здесь.
Пусть думают, что у нас здесь подземные капониры. Им в голову не придёт, что мы во время бомбёжки стояли в воде.
Немцы не ожидали встретить снова пулемётный огонь. Бугор был буквально изрыт и перепахан бомбами.
Пока самолёты бомбили, танкисты открыли люки, пехота вышла из-за танков, и смотрели на бугор. И вот теперь, когда всё перемешано с землёй, когда на бугре не осталось живого места, пулемёты опять ударили по пехоте. Немецкая пехота мгновенно убралась за танки. Но на дороге остались убитые. (Теперь они варежки не разевали)
В это время из тыльного взвода прибежал солдат. Он тяжело дышал, встал оторопело, ошалело смотрел на меня широко раскрытыми глаза-ми.
– Ты что? – спросил я, мельком взглянув на него.
– Я товарищ лейтенант оттуда… – и солдат, торопясь, стал рассказывать, что с ними случилось.
– Младший лейтенант и все люди погибли! В пулемётную ячейку попала бомба. Только сейчас я вспомнил, как при заходе самолётов на до-рогу от цепочки пикировщиков оторвался один самолет. (и пошел в пике на дорогу).
– Как они вас обнаружили?
– Я товарищ лейтенант был в кустах. У меня живот перехватило. А ребята лежали на траве возле дороги. Грелись на солнце.
– Ну и что?
– Все думали, что самолёты пошли дальше. А когда они повернули обратно (и пошли) (на нас), все вскочили и бросились в окоп. (Немец сверху сразу их засек). Я сидел в кустах, так и остался там. Я побоялся бежать, вот и остался жив.
– Так! Так! – сказал я, обдумывая то, что случилось.
Я припал к стереотрубе и посмотрел в сторону немцев. Танки стояли на месте, немецких солдат не было видно.
Политрук и часть свободных солдат стояли в воде. Лишних людей нужно убрать от сюда – подумал я и махнул им рукой.
– Отойдете в кусты на прежнее место! Ждите нас там и не высовываться!
Немцы уже ведут переговоры по рации, вызывают снова авиацию – подумал я.
Я больше не потирал руки от удовольствия. Я чувствовал, что игра подходит к концу. От усталости и напряжения силы были на пределе.
Теперь я спрашивал себя, зачем я вернулся на высоту. Что толкнуло меня кинуться снова сюда. Возможно первая удача, желание удивить немцев. А может это бессмысленный поступок? Сейчас я могу поставить под удар всех своих людей. Пётр Иваныч никогда бы не пошёл на это.
– Старшина! Передаю тебе трубу! Дерни немцев огоньком! Я сбегаю во взвод младшего лейтенанта. Может, там остались раненые?
– Бежим – крикнул я солдату.
Я бежал по дороге и думал. Солдат с перепугу доложил что все убиты. А там лежат тяжело раненые. Мы можем бросить их.
Когда мы подбежали к пулемётному окопу, я увидел развороченные края глубокой бесформенной воронки. На кустах и деревьях около дороги висели кровавые обрывки солдатской одежда, куски мяса валялись в пыли. Около поваленной берёзы стоял кирзовый сапог наполнений крова-вым месивом, поверх него торчала белая кость. Вот собственно всё, что осталось от пулемётного расчета и младшего лейтенанта Лени Пискуна (Гринбера). Все они погибли от взрыва бомбы в одно короткое мгновение.
– Выходит, что они побежали? – спросил я стоявшего рядом солдата.
– Побежали! Товарищ лейтенант. Я видел, как они прыгнули в окоп, и в это время ударила бомба. Меня тоже тряхнуло. Уши до сих пор болят.
Солдат говорил и вздрагивал всем телом, словно на него с высоты падали бомбы.
Я взглянул ещё раз на кусты. На них болтались обрывки кишок, с них ещё капала алая кровь на землю.
Когда мы вернулись назад, все смотрели на нас, как будто мы вернулись из ада, видно у нас был впечатляющий вид.
– Ну что там? Товарищ лейтенант?
– Потом! Сейчас не до этого!
Я решил на бугре оставить один пулемёт и все остальные отправить к Петру Иванычу (заранее) в болото.
– Я, старшина Фомичёв, расчёт Парамошкина с пулемётом останутся здесь! Все остальные следуют в болото к политруку и там нас дожидаются! Идти по кустам, на открытые места не выходить. Дойдёте до места, передайте Сокову, чтобы все шли на тот берег! Нас будете ждать на том берегу!
– Чем меньше нас здесь останется, тем легче нам будет с одним пулемётом отсюда уйти – решил я.
Пулемёты разобрали, проворно поставили на узкие остроносые плоты, последние солдаты спустились в воду и вскоре скрылись в кустах. На воде осталась только рябь от их движения.
Мы лежали под бугром, постреливая из пулемёта и посматривая на горизонт. Вскоре я уловил отдалённый гул самолётов. Со стороны города из-за леса показались силуэты немецких пикировщиков. Они как будто шли мимо болота по той стороне.
Если наши дураки тоже легли сушить портянки, их как раз пикировщики и накроют. Я смотрел и не сводил глаз с самолётов.
– Самолёты на подходе – крикнул я, чтоб все были наготове.
– На прощание, по немцам, полсотню патрон, беглым… Огонь!
Пулемет полоснул длинную очередь. Пулеметчики смотрели на меня.
– Давай! – крикнул я и мы скатились к подножью бугра, встали в рост и спустились в воду.
В этот раз я вместе с солдатами стоял под кустами. Мы подождали пока самолёты пошли на заход, сбросили бомбы на бугор, завывая сире-нами.
Картина бомбёжки повторилась. Кверху летели куски земли. Они падали в воду, брызгая в стороны. Пикировщики цепочкой бросились вниз, и над высотой стало подниматься облако рыжей пыли и дыма.
Бомбёжка еще не кончилась, а танки тронулись вперёд. Последние пикировщики, остервенело, всаживали свои бомбы, а к нашему бугру уже подползал передний танк,
– Ну вот и всё! – сказал я вслух.
Услышав «Ну вот» все с облегчением вздохнули. Солдаты засуетились. Кое-кто уже шагнул из-под кустов, чтобы идти.
– Куда! Вы что забыли? Самолёты висят над головой, а они прутся, не разбирая дороги!
– Стоять и не шевелиться! Пока они не уйдут!
Пикировщики построились после бомбёжки и легли на обратный курс. Я подал команду, и мы осторожно не выходя из кустов пошли загребая руками воду к противоположному берегу.
Выйдя из воды на твердую землю, солдаты грязные и мокрые побрели на опушку леса. Здесь под деревьями лежала и ждала нас вся оставшаяся рота.
С солдат текло. Но все повалились на землю, сил больше не было. Они были измотаны пережитым за всё это время.
Я на лицах солдат видел не только усталость, а совсем иное, свое. Они за это время пережили страх и панику, выстояли и не дрогнули. Они не ослабли, а наоборот, окрепли духом и силой. С этими солдатами можно теперь в любой ад спускаться.
|Вместе мы всего ничего, а | За месяц с лишним много пережито и сделано. Главное, теперь у меня была уверенность, что они в любых условиях не побегут. Пойди на них в атаку пехота, они с ней разделаются и без меня. Их можно ставить в любое место одних.

При выходе на опушку леса , я предполагал, что здесь занимает оборону тот самый майор. Оглядевшись кругом, я понял, что в лесу пусто и совершенно безлюдно. В лесу было сыро и темно.
Я приказал всем снять сапоги, слить воду и выжать портянки.
– Пётр Иваныч пошевели людей! А то они совсем разомлели. Сейчас еще закроют глаза и уснут.
– Даю десять минут на всю дребедень! Через десять минут быть всем готовым! Приладить сбрую, проверить оружие!
Подозвав старшину, я велел ему послать двух солдат вдоль опушки леса.
– Пройдут с километр и вернуться назад!
Через некоторое время солдаты вернулись. Они доложили, что на опушке нет никого.
Я сел на пенек и закурил. Ну что дальше делать спросил я сам себя. Ко мне подошли старшина и политрук. Они сели возле и повели разго-вор, что будем дальше делать и куда двинемся ротой.
– Искать полк, который нас сунул под бугор, нет никакого смысла. – сказал политрук.
– В штаб армии нужно идти! Он никак не хотел вливаться в чужую часть.
– Ведь мы гвардейцы! – добавил он. – Пусть нас направят в гвардейскую часть!
– Ладно, посмотрим! – сказал я, выпуская дым махорки изо рта.
Я знал по опыту, что солдаты второпях часто теряют оружие и снаряжение, И когда мне доложили, что потерян один щит, я велел подвести ко мне виновного.
– Он оступился и выпустил щит, – оправдывался политрук. Мы обошли все кругом, щит в ил затянуло. Мы не нащупали его ногами. За солдата говорил политрук.
– А чего ты молчал и сразу не сказал? – спросил я его.
– Думал, потом где-нибудь раздобудем.
– Нужно было за шею верёвкой привязать.
– Глубоко было, товарищ лейтенант. Я боялся отстать от роты.
– Ну вот чего братцы и ты Петр Иваныч политрук. Щит от пулемета должен быть на месте! Хотите, идите в болото, хотите из-под земли, а щит мне достаньте. Меня не волнует глубоко там было или мелко. Тебе поручили, ты должен его нести. Ты можешь выпустить его из рук, когда тебя убьют! А раненый ты или целый, щит подай и выложи мне!
В разговор вмешался политрук.
– В каком месте он утопил его, он и сам не знает. Дай нам время лейтенант. Щит, я обещаю, достанем.
Я посмотрел на политрука, на старшину и солдата. Все они глазами просили меня.
– Хорошо! – сказал я.
– Даю вам на это дело три дня! Через три дня доложите, что щит на месте. Все люди как люди, а он, видите, побоялся, что отстанет от роты.
Солдат понимал свою вину.
– Иди! – сказал я ему, – Срок передвигать не буду!
Политрук тоже чувствовал свою вину. Эти люди шли с ним вместе (были в его подчинении). Политрук за них отвечал.
– Стянем где-нибудь у славян – сказал он вслух.
Я был недоволен. Солдаты понимали, что причиной тут не щит. Я смотрел на высоту, и высота беспокоила меня. Что я скажу в штабе армии? Почему мы покинули высоту?
С солдата чего взять. А с командира роты за отход с высоты можно и могут спросить. (Вон) Политрука, высота совсем не беспокоит. Он знает, что отвечать буду я.
Я поставил стереотрубу и навел её на бугор, где мы сидели. (Из-за кустов и деревьев, что росли на болоте, её не всю, но большую часть было видно. Почему) Я смотрел на высоту и молчал (понимал и политрук и солдаты. Он знал, что его не будут таскать. Его дело сторона, что прикажут).
Доказывать, что мы (они) без потерь оставили высоту, придётся мне (лейтенанту).
– «Пулемётчики должны были стоять насмерть.» – скажут ему в штабе.
Никого не интересует с пользой или без пользы погиб тут солдаты. (Важно, что он погиб и не оставил позиции). На то и командир роты, что бы заставить своих солдат стоять насмерть. А если он не обеспечил, его нужно судить. Всё элементарно просто и ясно!
Я махнул головой солдату, чтоб убрал стереотрубу и подал команду строиться. Солдаты нехотя поднялись, и рота пошла вдоль опушки леса. Я взял направление на дорогу, что огибала болото. (с той стороны и по которой к высоте подвезли сорокапятку). Я думал, что на выходе из леса (на дорогу) мы увидим тот самый полк, который нас сунул на бугор.
Пройдя с километра два, я велел поставить мне стереотрубу. Солдаты подумали, что я хочу их снова вести через болото на высоту, но меня в данный момент привлекла другая картина.
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 12:12 | Сообщение # 162
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Немцы, заняв наш бугор, дальше не пошли. Они стояли и что-то поджидали. Дорога от бугра обходила по краю болото и упиралась в опушку леса. В это время от опушки леса оторвались два наших тяжелых танка KB. Они шли по дороге навстречу немцам. Если бы танки остались на опушке леса, немецкие пикировщики их не увидели, и проход для немецкой колоны был бы закрыт. Послав танки вперёд по открытой местности, наши совершили роковую ошибку. Они не подумали, что наши танки попадут под удар пикировщиков. И действительно, как только танки вы-ползли на открытый участок дороги, в небе появились немецкие самолёты.
В трубу было видно, как медленно и неторопливо подвигались по дороге два наших тяжелых танка, и как пикировщики скользя на крыло боком рассматривали их. |как бы одним глазом |.
Наши танкисты не видели пикировщиков. Люки на башнях были закрыты. Танки спокойно подвигались вперёд. И вот первый пикировщик кинулся вниз. Он освободился от груза, и его свечой выбросило ввысь. Бомба пошла точно к намеченной цели. Над танком блеснула вспышка, и до нас долетел металлический скрежет и гул. Облако пыли окутало передний танк.
За первым самолётом вниз кинулись сразу два пикировщика, а остальные переваливаясь с крыла на крыло кружили на высоте. Из построен-ной в небе карусели отвернули ещё двое. Они перевернулись через голову и с рёвом бросились вниз.
Ни одного выстрела из зенитки. Ни одного нашего истребителя над дорогой. Немцы летали, ничего не боясь. Они (демонстрировали технику пикирования. Как) неторопливо и с наглым расчётом рвали всё живое на земле. Два наших танка остались стоять неподвижно.
После такого удара (бомбежки подумал я) по дороге можно ехать на бричке, подумал я. (не на танках прячась за них с автоматами. Щас бы нам открытый тарантас, обитый коврами, на таком как ездил Карамушко). Если бы нас прикрыли с воздуха пикировщики, мы бы не только Белый, мы бы и Смоленск проехали бы на рысях с песней «Шумел камыш…»
Когда я взглянул ещё раз на дорогу, где должны были стоять наши подбитые танки, то кроме груды (железных) стальных обломков ничего не увидел.
Немецкие танки медленно тронулись от высоты и через некоторое время подошли к опушке леса. Над лесом уже ревела новая партия пикировщиков.
Несколько хлёстких раскатистых выстрелов увидел я со стороны леса. Передний немецкий танк остановился, выплюнул в ту сторону три снаряда подряд, и немцы тронулись снова. Вскоре они подошли к опушке леса и скрылись за ней.
Я велел убрать трубу. Солдат сложил её, отвернул треногу, засунул её в чехол и взвалил на плечо.
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 12:14 | Сообщение # 163
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Передо мной стоял вопрос, куда вести солдат и где их накормить. Любая воинская часть, куда бы я не обратился, выделить нам продукты от-кажется (тут же отказалась бы. Они просто так не) Могут дать (даже) хлеба.
Мы шли по ничейной территории. Эта полоса земли могла быть занята немцами в любую минуту. Но я не очень боялся этого. У нас четыре станковых: пулемёта и нам никакая пехота не страшна.
Впереди за опушкой лежал большой лесной массив. Дорог в лесу пока не было видно. Так, узкие тропинки обходили топкие места. Карты местности у меня не было. Командирам рот в то время (под Белым) карт (вообще) не выдавали.
В глухом лесу много разных дорог. Выбирай любую из них и иди, успевай поворачивать. Если смотреть на компас, то вначале она вроде в нужном направлению бежит. Потом неожиданно закрутит и пошла совсем в другую сторону.
Нам нужно было держаться строго на север, пересечь Брагинские болота и выйти к реке Лучесе. Где-то в районе деревни Замошье должен был находиться наш штаб армии.
Мы шли долго через лес, проходили болотами и наконец вышли на лесную дорогу, которая шла нужном направлении.
В середине леса мы неожиданно попали под бомбёжку. (Мы попали под наши Илы. Они) Самолеты шли на небольшой высоте и сыпали бомбы как попало. (Возможно, они приняли нас за просочившихся немцев. Мы махали им пилотками, трясли кулаками, что мы мол свои. Но когда бомбы стали рваться совсем рядом, пришлось уткнуться в серую, болотистую землю.)
Опять грязные как черти! – подумал я, посмотрев на своих солдат.
После хорошего грохота человек теряет ориентировку. В лесу где перёд, а где зад не различишь. Мне пришлось собирать своих солдат. Одни кинулись в одну сторону, другие побежали в противоположную.
Я собрал всех на дороге, проверил направление по компасу, и мы тронулись в путь. Пока тащились по лесу, незаметно стемнело. Когда стало совсем темно, рота вышла к какой-то реке159 . Здесь на берегу реки и решили остановиться.
Летняя ночь короткая, как одно мгновение. Не успел закрыть глаза, а кругом уже светло. (После стольких переживаний и напряжения, ткнулись в темноте под деревья и тут же уснули).

____________________________________________________
159 Река Льба.
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 12:20 | Сообщение # 164
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Было совсем светло, когда я открыл глаза. Кто-то из моих солдат натолкнулся на телефонный провод, который шел вдоль берега (шел куда-то в обе стороны). Я поднял роту и повел вдоль линии связи. Провод был наш.
Над рекой стоял туман, ночью было холодно. Мы шли, одев шинели. На тропе я увидел связистов. Они шли по проводу и посматривали на него. От связистов я узнал, где примерно искать армейское начальство.
Связисты были в курсе событий в отношении разгрома нашей дивизии. Они сказали нам как короче выйти на большак и где найти командный пункт 22 армии.
Их было трое. Все трое имели награды. У двоих – медали «За отвагу» у одного медаль «За боевые заслуги.» Солдаты пулемётчики стояли и смотрели на награждённых. Пулемётчикам медалей не давали. Им даже не выдали гвардейские значки. Вот как бывает!

Через некоторое время я вывел своих солдат на дорогу. Мы пошли по ней, посматривая налево и направо, чтобы во время свернуть на Нелидовский большак.
К полудню мы подошли к оврагу, который охраняли автоматчики. Эти тоже были при медалях и орденах. Меня выслушали, но в овраг не пустили, сказали, что доложат о нашем прибытии (кому надо). Я отвел роту на обочину, дороги и солдаты легли под кусты.
Через некоторое время из оврага вышли двое. Один из них капитан, а звание другого я не разобрал. Капитан остался на дороге, а тот другой вернулся в овраг, чтобы доложить о нас.
Капитан был с нашей дивизии. Я спросил его, давно ли они здесь.
– Мы ночью группой в пять человек сумели проскочить через шоссе и уйти в болото. Потом вышли ещё трое. Они вынесли знамя дивизии. Двое суток они проблуждали в этом лесу. Два дня назад они прибыли на командный пункт. Здесь их встретил полковой комиссар Шершин. Он приехал на КП армии за несколько дней до немецкого наступления. А когда он узнал, что штабы и тылы полков и дивизии разбиты и отрезаны, стал здесь собирать бегущих из окружения людей.
Капитан продолжал свой рассказ. Когда их группа пришла на КП, и те трое вынесли знамя дивизии, Шершин доложил командующему армии, что дивизия спасена.
«Дивизия будет расформирована! – ответил тот. Я вижу перед собой неорганизованный сброд людей, солдат и беглых офицеров. Посмотрите на их внешний вид. Они явились сюда без документов к без ремней, некоторые потеряли свои головные уборы. Что вы полковой комиссар называете дивизией? Этот сброд паникёров и трусов! Покажите мне одно боеспособное к бою подразделение! Дивизия ваша будет расформирована! Березин и вы пойдёте под суд!»
– Ваша рота пришла вовремя, в самую критическую минуту. Вы понимаете лейтенант? Очень хорошо, что вы сюда подоспели!
– Вы какого полка?
– Мы не из полка. Мы отдельная пулемётная рота, приданная штабу дивизии.
– Мы стояли в стыке на правом фланге дивизии.
– Это хорошо, что вы сюда подоспели!
– Мы от города отходили вместе с соседями. Нас поставили в заслон на дороге Белый – Пушкари. Мы два дня держали дорогу у подножья высоты 201,5. Вот показал я по карте капитана. Два дня держали танки и пехоту пока не появились немецкие пикировщики.
– Здесь на КП говорили, что немцы стоят у подножья высоты. Но никто не знал, что там происходит. Все думали, что дорогу успели замини-ровать.
В это время не тропинке из оврага показался пожилой военный.
– Это полковой комиссар Шершин! Вы знаете его?
– Нет! – покачал я головой, – Первый раз вижу!
Хотя это была вторая встреча. Первая произошла 14-го декабря сорок первого. Когда я из-под Марьино – Щербинино мы вышли двое живы-ми после расстрела зенитками. Помню он пришел в санвзвод взглянуть на меня. Мы сидели с солдатом у сарая. Когда в дивизию доложили, что всех людей побили, он не поверил и по заданию Березина прикатил в санвзвод. От санвзвода до передовой было по крайней мере не менее пяти, шести километров.
Капитан повернулся и пошел навстречу Шершину. Они на полпути остановились и о чем-то переговорили. Я тем временем поднял своих солдат, подал команду строиться и ждал подхода начальства.
Внешний вид у моих солдат был неказистый. На одежде после болотной воды и жижи остались тёмные подтёки. Рожи у солдат были не бри-тые, заросшие щетиной, руки грязные, под ногтями торф и земля, коленки измазаны глиной и землей. К Этому моменту одежда несколько подсох-ла и сморщилась, но на плечах у солдат лежало тяжелое и грозное оружие – пулемёты, на шеях скатки, на поясных ремнях в чехлах лопаты.
В общем, солдаты мои стояли грязные, уставшие и голодные, но могучим своим видом предстали перед тыловым начальством.
Шершин приблизился. Я подтянул ремень. Двумя большими пальцами привычным движением руки расправил складки под ремнём на гимнастёрке и шагнув навстречу, доложил:
– Пулемётная рота 17 гвардейской дивизии в составе двух взводов, с четырьмя пулемётами построена!
– Докладывает лей…
– Вижу-вижу! – прервал он мой доклад.
– Вижу какие молодцы! Шершин подошел ко мне, развел руки в стороны и обняв поцеловал меня.
– Целую за всех вашего лейтенанта! – обратился он к солдатам.
– Слышал про вас!
– Молодец лейтенант! Вы спасли номер и честь нашей дивизии!
– Солдаты пусть останутся здесь, а ты пойдёшь со мной к командующему!
– Ты ему сам обо всём доложи.
Комиссар повернулся, показал часовым на меня и стал спускаться по тропинке в овраг. Я последовал за ним, охрана меня пропустила.
– Доложи генералу подробно где стояла ваша рота, как держала танки на дороге – это важно сейчас! Я остановился у двери большого блин-дажа, врытого в крутой берег оврага. У входной двери стояли ещё двое с автоматами.
– Я сейчас – сказал Шершин и скрылся за дверью.
Я остался стоять и осмотрелся кругом. Телефонные провода пучком уходили в бревенчатую стену. Из-под земли над стеной торчало четыре наката толстых брёвен.
– Мощное сооружение! – подумал я. Стокилограммовая не возьмёт!
Перед блиндажом была ровная небольшая площадка, по другую сторону которой начинался лес. В стороне, под большими елями дымила кухня. Это не походная кухня как у нас в полках с котлом на колёсах. Это рубленный бревенчатый сарай из еловых натесанных брёвен. Сверху крыша в два наката и сверху слой дёрна.
Их кухни шел запах съестного. Потянешь носом, душу выворачивает. Я глотнул слюну и, сплюнув, отвернулся. Перед моими глазами стояли часовые. Мордастые, беззвучные физиономии.
Я хотел спросить у них закурить. Махорка в роте вчера кончилась, Но посмотрев на их важные физиомордии, решил не обращаться к ним.
Дверь блиндажа скрипнула и на пороге появилась молодая деваха в военной форме. На груди у неё болталась начищенная до блеска медаль «За боевые заслуги». Она вышла посмотреть на мальчишку лейтенанта, который у высоты 201,5 держал немецкие танки. Она с порога глянула на меня, потом окинула взглядом небо, и как бы прикидывая, не пойдёт ли дождь, перешагнула через порог. На лице её было спокойствие и уверенность. Она пружинистым шагом прошла мимо меня и направилась к кухне.
Дверь в блиндаж снова скрипнула, и на пороге появился полковник артиллерист. Он покрутил головой, взглянул на деваху и уставился на меня.
Затем в дверях показался наш полковой комиссар и пригласил меня войти в блиндаж. Я шел за ним. Сначала мы прошли по нешироким про-ходом где сидели связисты. Потом через две, три двери попали в большую просторную комнату блиндажа. В середине строганный стол из досок, заваленный картами и бумагами. Вокруг стола стояли и сидели офицеры со шпалами. Большая карта района боевых действий армии лекала в самом низу. Она была изрисована цветными карандашами. Прямые и изогнутые линии, кружки и дуги изображали положение наших войск.
В конце стола в окружении полковников стоял генерал. Меня подтолкнули к нему, и я доложил о своём прибытии с пулемётной ротой.
Генерал посмотрел на меня, нахмурил брови и велел приблизиться ближе.
– Можешь показать по карте где проходи линия разграничения наших и немецких войск?
– Мне можно подойти к карте? – спросил я.
– Подойди!
Я сделал несколько шагов вперед и нагнулся над столом, мне нужно было сориентироваться по этой карте и отыскать дорогу Белый – Пуш-кари. Окинув взглядом карту и увидев изображение Белого, я показал на дорогу, болото и высоту 201,5.
– Здесь рота держала немецкие танки. Здесь вдоль дороги проходит передовая линия немцев.
Я рассказал, как нам удалось пулемётным огнём отбить от танков пехоту, загнать её в самый конец колоны и задержать колону танков на уз-ком участке дороги до второй бомбёжки. Я рассказал так же, как были разбиты с воздуха два наших KB и что мы двое суток не ели.
– Нам нужно где-то продукты получить.
– Накормим! Накормим! – сказал генерал рассматривая на карте дорогу.
– Ты покажи мне своих солдат, лейтенант. Хочу посмотреть на их лица!
– Охрана не пускает, товарищ генерал! Они там стоят у дороги. Генерал повернулся к полковнику и сказал:
– Нужно пропустить! Полковник подошел к телефону, отдал распоряжение и доложил что охрана в курсе дела. Я понял, что он звонил в со-седнюю комнату где сидели связисты и дежурный (охраны) КП.
– Построй своих солдат у блиндажа и доложи мне! – сказал генерал. Я вышел из блиндажа и пошел на дорогу. На тропинке меня нагнал тот самый капитан.
– Ну как дела? Как решили на счет нашей дивизии? Что сказал генерал-лейтенант?
– Велел вести солдат. Хочет сам взглянуть на пулемётчиков.

Я подал команду – Подъем! Пулемётчики тяжело поднялись, взвалили на плечи своё оружие и цепочкой стали спускаться в овраг.
Я построил роту перед блиндажом и доложил генералу. Командующий остался доволен посмотрев на солдат. Рота стояла в полном снаряже-нии. Разобранные пулемёты солдаты держали на плечах. У каждого винтовка, скатка, противогаз, саперная лопата, в руках коробки с лентами, за-пасные банки патрон. Солдаты широкоплечие с обветренными и небритыми лицами. Внешний вид грязноват, но такое наше ремесло, народ не ка-кой-то тыловой комендантской охраны. Посмотришь на них, эти и под танки лягут!
Уходя обратно в блиндаж, генерал обернулся и сказал полковнику, по-видимому начальнику штаба.
– Роту поставить в оборону вокруг КП, лейтенанта назначаю комендантом охраны! Займетесь этим делом полковник!
– Организуешь круговую оборону!
– Начальник штаба с тобой детали обговорит!
– Кормиться будешь на нашей кухне! Генерал ушел, разошлись сопровождавшие его полковники. Я отвел своих солдат под ели и велел со-бирать пулемёты.
– Снаряжение сложить в одно место, чтобы все знали и не бросать как попало!
Вскоре пришел полковник, и я последовал за ним. Мы обошли овраг, наметили где будут стоять пулемёты. Вскоре я вернулся назад. Меня с нетерпением ждал политрук Соков.
– Нужно продукты получить на роту.
– Продукты не нужны, солдаты и мы будем питаться готовой пищей с генеральской кухни.
Пётр Иваныч на генеральский смотр роты не попал. Они по дороге где-то приметили повозку с разобранным станковым пулемётом. С ним пошел старшина Фомичев и вызвался обтяпать это дело (Парамошин) Они вдвоем отправились добывать утерянный щит.
– Щит достали! – сказал он мне.
– Теперь я Петя комендант штаба армии! Без моего разрешения сюда никто не войдёт и не выйдет. Иди к повару и закажи кормёжку на всех, а я оборудую себе командный пункт и лежанку под этими тремя мощными елями.
Я позвал солдата и велел ему принести пустые ящики и поставить как надо.
– Там за кухней валяется целый ворох из под консерв!
– Здесь будет мой кабинет и лежанка. Пока политрук толкался на кухне, я со старшиной развёл пулемётные расчёты и поставил им боевую задачу.
– На постах не спать! Соображать надо! Кругом начальство! Службу нести, как следует! Это вам не танки под высотой!
Солдаты поняли что от них требуется.
– Будьте спокойны товарищ лейтенант! Не подведём! Сами понимаем!
Я вернулся к себе. (Солдат поставил пустые ящики вверх дном, получилась лежанка что надо). Я бросил на ящики свою короткую до колен шинель и прилёг для пробы. Лежать было удобно и сухо. Даже ноги лежали на ящиках и не болтались над землёй. Я не спал третьи сутки, глаза сами закрылись, и я забылся во сне.
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 12:22 | Сообщение # 165
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Через час меня разбудили. Старшине Фомичеву нужно было решить какой-то вопрос. Лежанкой я был вполне доволен. С трёх сторон она была прикрыта толстыми стволами елей. Ответив старшине, я поднялся на ноги и решил пойти к повару на кухню. Отведаю горячей похлёбки и досыта поем черного хлеба. За себя оставлю дежурить политрука, а сам после еды лягу спать. Надо успеть до ночи как следует выспаться. Ночью сам буду проверять посты и пулемётные расчёты.
Я видел, как штабные входили под навес на кухню (и выходили оттуда отобедав). Они после обеда оставались на воздухе, кто подышать, кто покурить, кто просто поболтать о погоде. Курили они папиросы (не махорку, как мы а доставали из пачек папиросы). Махорки на армейском складе не было. Солдаты охраны, как я успел заметить, тоже курили папиросы. Вздохнув от мысли, что и я сейчас направлю на кухню свои стопы, я повернулся и глазом прицелился на повара. Но в это время меня нагнал солдат (с жалобой, что он отвернулся и у него стащили хлебную пайку. Он её хотел прибрать на ночь). Я пошел с солдатом в пулемётный расчёт.
В это время к елям прибежал связной из блиндажа. Не найдя меня он наткнулся на Сокова.
– Полковник вызывает! Я искал лейтенанта, а его нет.
– Он в пулемётный расчет ушел.
– Тогда идите вы.
Политрук вытер губы и пошел за солдатом. Когда политрук предстал перед полковником, тот ему сказал. Возьмите с собой человек пять солдат и отправляйтесь в разведку! Нужно срочно выяснить стоят ли соседи на месте. Политрук почуял беду и забеспокоился. Он лихорадочно думал как ему отбодаться от этого. Он боялся напороться на немцев, а тут кухня, покой и жратва, и он сразу напустил на себя бестолковость.
– Я политработник! Я по карте ходить не умею!
– А я вам карту и не дам! Пойдете по дороге! Дойдете до частей соседней армии и вернётесь назад!
– Я на местности не ориентируюсь! В этой деле у нас грамотный лейтенант. Он окончил военное училище. А у меня три месяца курсов по-литруков, И у Пети затряслась нижняя губа.
Полковник посмотрел на него и добавил:
– Ладно идите! Разыщите лейтенанта и срочно пошлите его ко мне!
Ну уж это дело политрук взялся сделать с охотой, (и немедленно) Политрука первый раз пригласили в штабной блиндаж и он был страшно рад, что так легко и быстро отделался.
– Лейтенант тебя вызывают! – бежал навстречу мне политрук.
– Зачем?
– Велели срочно найти и передать чтобы ты явился! Нужно идти в разведку!
– Я по глазам вижу, что ты Петя словчил! Ты это дело спихнул на меня. Небось неграмотным прикинулся. Политрук насупился и молчал.
– Полковник приказал, чтобы ты явился. Я покачал головой, вздохнул, посмотрел ему в глаза, как будто первый (в первый) раз я вижу его. На его круглом лице появилось довольное выражение.
– Ты всегда сидишь за чужой спиной. За моей, за солдатской. Зато ты на кухне первый!
– Но ведь я же не военный!
– Солдаты тоже с гражданки!
– Ты прекрасно знаешь, что я третьи сутки не спал. Тебе давал отдых. Держал, так сказать, в резерве. Совесть у тебя есть?
Политрук понимал и ситуацию, и справедливость. Но страх его был выше моральных взглядов на вещи. И он молчал.
Я посмотрел ещё раз на него, покачал головой, сплюнул и пошёл в штабной блиндаж к полковнику.

Полковник по карте мне показал маршрут движения, рассказал суть задания и велел отправляться. Мы должны были идти в направлении деревни Гривы.
Я сказал ему, что мне нужно поесть.
– Поедите потом! Генерал срочно требует данных разведки. Я велел солдатам заполнить подсумки патронами, взять винтовки гранаты (скат-ки и саперные лопаты).
– Пойдём налегке! Скатки не брать! Думаю, что до вечера вернёмся!
Мы долго, не торопясь, шли по лесной дороге, часто останавливались, осматривали прогалки и открытые места. Мы могли в любую минуту напороться на немцев. Реальной обстановки в штабе армии никто точно не знал. Ползти по дороге бессмысленно. Идти в открытую, нарвёшься на пули. Интересна психика человека.
Когда мы покинули бугор, прошли болото и вошли в лес, направляясь к себе в тыл, чтобы найти штаб 22 армии, тогда мы не думали встре-тить немцев, мы как бы уходили от них. А теперь мы шли тем же лесом, но в другую сторону, теперь мы опасались (боялись) попасть в засаду.
Неизвестное всегда (давит тебе на мозги) настораживает.

Пространство между деревьями то расширялось, то сужалось. Дорога то ползла в гору, то сползала вниз. Лес был заболочен и труднопрохо-дим. Главное осознать мозгами, что здесь может случиться. Это и подсказало мне, что немцы в заболоченный лес не пойдут. Лесная дорога для танков непроходима. Без танков немцы сюда не сунуться. Так что можно идти спокойно и не таращить глаза.
Часа через два мы увидели славян копающих яму у дороги. Две повозки стояли на пригорке.
– Из командиров кто-нибудь есть? – спросил я солдат.
– Вон там старший лейтенант!
У повозок стояли солдаты и один в портупеи. Я поздоровался с ним и спросил:
– Вы не с 29 армии?
– Да! А что?
– Мы ваши соседи!
Мы поговорили с ним о делах на фронте и о немцах.
– Они вас не очень беспокоят? – спросил я.
– Да нет! Сидят тихо!
– Ну ладно, пока! – сказал я и повернул обратно.
Задание я выполнил. 29-ая стояла на месте.
Я шел ходко. Солдаты едва поспевали за мной. Обратно дошли мы быстрее. Я отпустил солдат и пошел с докладом в блиндаж. Полковник выслушал и в конце разговора добавил:
– Приходил повар и спрашивал про тебя. – Можешь идти! Ты свободен!
Я вышел из блиндажа и пошел на кухню. Повар – пожилой солдат сидел на пороге и курил папироску. Он лениво поднялся и велел мне са-диться за стол, поставил передо мной миску и спросил:
– Не холодная? Давай подогрею!
– Не надо! – сказал я отламывая кусок хлеба.
– Подожди! Сначала плесну тебе немного в кружку! И он налил мне грамм стопятьдесят.
– Ты приходи после всех! У нас всегда чего-нибудь найдётся разговеться!
Я мотнул головой в знак согласия. В штабе армии кормили ничего. За месяц тут можно шею наесть и животик. Я вышел из кухни и напра-вился к трём елям. Теперь нужно лечь и выспаться, решил я.
Навстречу шел политрук Соков.
– Пойдём лейтенант, посмотришь! Взгляни на свою шинель!
– На какую шинель?
– На свою короткую!
– А что на неё смотреть?
– Придём, увидишь и сразу поймёшь! А ты не хотел идти в разведку! – Причём здесь шинель и разведка?
– Ты же на ящиках хотел завалиться и спать.
– Ну и что?
– Судьбе видно угодно, чтобы ты ушел в разведку. Я, можно сказать, спас тебя. Иди, иди! Сейчас увидишь!
Мы подошли к ящикам и трем толстым елям. Ящики были разбросаны и разбиты, а моя короткая шинель была разорвана и пробита осколка-ми. Прямое попадание немецкого снаряда калибром 106 мм.
Я посмотрел на дырявую шинель и вспомнил кровавые куски солдатской одежды висевшие на ветках, там на дороге.
– Ты ушел. Прошло немного времени. Я сидел со старшиной вон там. И вдруг артналёт. Слышим, на подходе зашипели снаряды. Немцы пус-тили всего один залп. Разрывы ударили кругом. Пострадала только твоя шинель, солдат и охрану не задело. Не уйди ты в разведку, от тебя бы сей-час остались одни лоскуты. Твоё счастье, что я тебя подсунул. Ты обязательно бы завалился спать.
– Судьба, так судьба! Но ты признайся, что сделал свинство.
– Признаюсь! Жизнь дороже, чем мелочные счёты!
– В наказание политрук ты будешь дежурить сейчас, а я лягу спать, пусть принесут новые ящики. В одно место снаряд не попадает дважды. Если полковник будет спрашивать, скажи, что я не спал.
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 12:24 | Сообщение # 166
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Жизнь солдат незаметно зашла в спокойное русло. Дни стали похожи один на другой. Провели ротное мероприятие – постирали бельё, устроили баню, почистили сапоги, подтянули ремни. Караульная служба без стрельбы и без войны, регулярное кормление до сыта, показалось раем. Так можно было жить!
Между прочим, из немецкого окружения продолжали выходить небольшие группы гвардейцев. Они шли ночами. Днём отсиживались в лесах. Солдат среди них было мало. В основном офицеры. Окруженцев разместили в лесу километрах в трёх от командного пункта. Сюда в овраг их не допускали.
Офицеры и политработники спали прямо на земле. Строить им землянку было не кому, а на земле они спать были непривычны. Питались они из походной кухне, которую им выделила какая-то часть. Офицеры и солдаты выходящие из окружения проходили собеседования. Они давали объяснения, кто где и откуда бежал. Из сотни вышедших, солдат было с десяток. В основном это были штабные писаря, денщики и связисты. Из стрелковых рот солдат я не видал.
Я иногда ходил в лес, смотрел на пеструю сходку и первобытное кочевье. Офицеры, побросав своих солдат, болтались в лесу, томились в безделии. Им бы опять занять свои места и штатные единицы. А воевать на передовую людей всегда найдут. Десяток маршевых рот и дело в по-рядке.
Важно офицерский состав сохранить. Уж они теперь постараются! Им бы сейчас подчинённых. Они бы заставили их строить землянки и блиндажи, а то лежишь в лесу как дезертир, ни должности у тебя, ни твердого положения.
Капитан, тот, что вышел ко мне тогда навстречу с Шершиным, тоже сидел в лесу. Шершин исчез на третий день после моего доклада генера-лу. Его куда-то увезли.
– А где Шершин? – спросил капитан.
– Увезли на машине в штаб фронта.
– Что слышно о Березине?
– Березин говорят у немцев.
– Всех беспокоит один вопрос, когда командующий вынесет своё решение? Когда начнут формирование нашей дивизии? Если бы появился Березин, то с этим вопросом не стали бы тянуть.
– Не обольщайте себя капитан! Березин здесь никогда не появиться.
– Это почему?
– Ему не меньше расстрела дадут. Я могу сказать только одно. Я видел сам, как Шершина под охраной впихнули в машину и в тыл увезли. Его могут тоже к стенке поставить.
– А его то за что?
– Вы же знаете, что под удар была поставлена не только наша дивизия, в котел попала целая армия и кавкорпус.
– Это я знал.
– А чего же спрашивайте?
– Но позвольте! Последнее время дивизией командовал полковник Горбунов .
160
_____________________________________
160Горбунов — Список потерь нач. состава 17 гв. сд с 09.07.41 по 10.11.42 г.
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 12:26 | Сообщение # 167
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
– Да так. Но только вы учтите. Горбунов принял дивизию неделю назад. А Березин обрёк её гораздо раньше, когда первый раз сдали Демидки. Вы же из штаба дивизии и лучше меня знаете подоплёку разгрома дивизии. Я видел собственными глазами, как роты и батальоны солдат под-нимали руки и сдавались немцам в плен. Вы же знали, что наша оборона держалась на одних винтовках. Окопы в одну линию, как в гражданскую войну.
– Но где же тогда Березин?
– Это я вас должен спросить. Из опроса тех, кто выходит, ясно одно, что его с некоторых пор никто не видел. Последний раз его видели в компании начальника медсанбата.
– Ну и что?
– Как что! В одной из групп пришли солдаты и сказали, что они слышали, как начмед сказал своей жене военврачу:
– Давай скорей, нам нужно вовремя успеть перейти к немцам.
А потом их на дороге видели вместе. Его последней раз видели на дороге к Белому.
– Березин вообще был странным человеком. Я был в штабе долгое время и все мы каждый раз удивлялись. Он вел себя не совсем понятно. Он много раз ночью вдруг исчезал из штаба, а утром на следующий день его обнаруживали где-нибудь на передовой в полку. Адъютант и охрана хватятся его, а его и след простыл. Говорят, что он любил исчезать и появляться внезапно. Раньше до Белого у него этого не было. Никто не знал куда он уходил.
Однажды зимой он вылез в окно. Хватятся в штабе и давай по полкам звонить, полки в батальоны. Сначала все удивлялись. Пропал генерал! А потом привыкли. На самом деле странно. Штаб дивизии не знал где их генерал. Потом днём он где-нибудь появится. Хотели овчарку завести, чтобы искать его по следу. Он ведь всё пешком, в одиночку сбегал, без свидетелей. Спрашивать его боялись. Он был крутой и раздражительный старикан. Ходил всегда с клюшкой. Прихрамывал на одну ногу. Генеральскую форму не носил. Одевал полушубок овчинный. И по этой клюшке его узнавали издалека. Говорят, в гражданскую получил ранение. в пах. Семьи он не имел и жил отшельником. Говорят, у него где-то сестра жи-вет.
Мы спрашивали Шершина, что думает он о причудах генерала, об его исчезновении. Но Шершин всегда отмалчивался. Опрашивали солдат на передовой. Что, мол, делал тут генерал? Мол такой пожилой, худой с клюшкой?
– Да, да! – отвечали мы.
– А кто он? – спрашивали солдаты. Он в разведку ходил. Сказал нам, чтоб мы не стреляли. Потом к утру приходил назад.
Обнаружат его где в полку, посылают упряжку. Скачет охрана и адъютант. А он встретит их на дороге и размахивая своей палкой кричит:
– Что прозевали? Да и сейчас о нём ходят разные слухи.
– А что говорят о нём на КП?
– В штабе армии о нём не говорят. Я спросил как-то полковника. Он посмотрел странно на меня и ничего не ответил. Командующего я спра-шивать не стал. Пришел солдат и сказал, что видел его вместе с начальником медсанбата. Начмед с женой, а генерал с клюшкой. Из всех кто вы-шел потом, ни один не видел его. Вот и вся история о Березине. Скоро в лесу появился полковник Добровольский, новый командир дивизии.
Потом появился начальник политотдела Пшеничный, В полки стали прибывать офицеры, сержанты и рядовые. Маршевые роты приходили со стороны Нелидова. Вскоре зафыркали лошади, загрохотали по гатям повозки, появилось оружие, боеприпасы, фураж, продовольствие и обмун-дирование. Тыловые службы быстро обросли барахлом и брюхом.
Вскоре в дивизии появились связисты, они натянули провода, проложили связь по полкам и батальонам. Артиллеристы получали пушки. В поредевшем лесу среди блиндажей, землянок и рубленных сараев появились санроты. Дивизия пополнялась, готовилась к боям.
Немцы были уверены, что 17-ая гвсд больше не существует, а она из земли воспряла в полном боевом составе. Она встала под боевое вынесенное знамя и готова была его целовать.
Соединившись со своей Ржевской группировкой, немцы на всех участках перешли к обороне. Боевые операции прекратились, обстановка на Бельско – Ржевской дороге повсюду стабилизировалась.
К этому времени надобность в усилении охраны Штаба 22 армии отпала. Я получил указание снять пулемёты и отправиться в полк.
Вечером я устроил солдатам баню, а утром собрав всех людей, построил, вывел солдат на дорогу и зашагал в сторону леса.
Стрелковые роты были укомплектованы. Все ждали приказа о выходе на новый рубеж.
– Отъелись на армейских харчах и еле идут с обвисшими животами! – этими словами встретили нас солдаты сидевшие в лесу.
– Заткнись! Ты тыловик с уздечкой! От вас тыловой сбруей пахнет!
– Ещё и нос кверху дерёт! Ты на войне хоть раз был?

Вскоре дивизии поставили задачу. Прорвать немецкую оборону и перерезать дорогу Белый – Пушкари. Дорога, которая соединяла город Белый и город Ржев.
Пулемётная рота вместе со стрелками покинула лес и двинулась на новое место сосредоточения.
Местность, по которой пойдут в атаку стрелки, была заболоченной, поросшей кустами и плохо просматривалась. Немецкий передний край был где-то совсем рядом. Он шел по краю дороги, но из-за густых кустов никто из наступающих его не видел. Определить, где сидят немцы и где их огневые точки, было невозможно. Когда солдат подняли и под крики взводных и ротных послали вперёд, в кустах раздался сплошной треск и грохот. Пучки трассирующих и разрывы снарядов, взвизгивание осколков навалилось сразу на солдат. Впереди и сзади рвались снаряды и мины, многочисленный треск пулемётов обрушился на солдат.
По просёлочной дороге на немцев пошли два наших танка, И как только моторы взревели в кустах, немцы обрушили на них мощный залп артиллерии. Снарядами порвало гусеницы. Танки остановились.
Стрелковые роты проскочившие в кусты залегли и стали окапываться. Для прикрытия и поддержки пехоты вперёд бросили два взвода пуле-мётчиков, Только теперь стало ясно, что атака сорвалась. Роты неся потери лежали внизу под дорогой. До самого вечера ухали разрывы снарядов и мин, надрываясь, стучали пулемёты.
К вечеру немцы немного успокоились, С передовой побежали и побрели раненые. Я успел обежать пулемётчиков, побывал во всех расчётах и к ночи вернулся в батальон.
Возвращаясь назад, я присмотрел в лесу на полдороги небольшую землянку. Это были старые окопы, построенные здесь до нас. Бегать каж-дый день на передний край, отмеряя километры туда и обратно под огнём не очень приятно. Переговорив по телефону со штабом полка, я взял из батальона связного и перебрался на новое место ближе к переднему краю.
До переднего края здесь недалеко. Кругом лес и лохматые кусты, землянка была небольшая. Четверо с трудом помещались в ней. Часовых около землянки я решил не ставить. В тёмном сыром лесу, в этом чертополохе, среди деревьев и кустов найти дыру входа было почти невозможно. Да и кому мы были нужны. Сюда случайно мог завалиться сбившийся с пути солдат. Да и тот, нащупав ногами проход, скорей подумает, что по-пал (и оступился) ногами в яму. В землянке устроились: Петр Иваныч, телефонист и связной солдат из батальона и я. Слышно было как ухали не-мецкие пушки и перекатывались удары разрывов
Вторую неделю славяне копались в земле. Рыли хода сообщения и насыпали брустверы. Нужно было оборудовать стрелковые ячейки и пулеметные гнёзда. Старая линия обороны, которую до нас занимала пехота, остались позади. Отрыть в полный профиль окопы мы не могли. Местность была топкая. Быстро проступала болотная вода.
Укрытия строили над землёй. (Укладывали бревна за счет насыпного грунта). Резали дерн, таскали землю, укладывали брёвна и засыпали (ещё раз все) землёй.
Днём немец немного усиливал огонь. Возможно, замечал работу, а может и с перепугу стрелял. Наши солдаты вели себя спокойно. Чего зря палить. Всё равно в кустах ничего не видно.
В начале постоянный обстрел действовал на нервы. Это сперва. Люди пригибались, передвигались перебежками, прятались в ходах сообщений, бестолково суетились.
А потом. Потом ко всему попривыкли. На взрывы и грохот перестали обращать внимание, смотрели на всё спокойно, ходили не торопясь. Совсем рядом ударит немецкий снаряд, зарычит глухо, уйдя в податливую почву, и опять всё тихо и спокойно кругом. Разрыв снаряда в лесу кажется очень близким. Разорвался как-будто в трёх шагах, а осколков не слышно.
Каждый день солдаты несли потери. Судьба выбирала не всех подряд, Куда летит и чья вот эта визгливая мина? Ты хоть стой, хоть падай или сиди, пригнувшись в окопе, она всё равно найдет тебя, от судьбы не избавишься. Сиди, надейся и жди своего часа.
Прорвать немецкую оборону наскоком не удалось. Стрелковые роты зарылись в землю и лежали без дела.
Как-то к вечеру на небе появились тучи. Быстро стемнело, и пошел дождь. Трава, деревья и кусты зашуршали под тяжелыми ударами круп-ных капель дождя. Всё войско сразу промокло.
Ноги не слушались, разъезжались на липкой земле. Внутри одежды везде хлюпала вода. Солдаты сгорбились, подобрали руки, выставив на-ружу пустые рукава. Намокшие воротники и полы шинелей намокли и набухли. В глаза плескала и отовсюду брызгала вода. (Ресницы, ноздри и подбородок начинало щекотать. Вода ручья бежала по лицу за шиворот. Нужно было умудриться и избавиться от щекотливого зуда и мокроты, мешающего думать и видеть.)
Дождь усилился, (продолжая шуршать в листве и кустах. Дождь) стучал по набухшим и мокрым шинелям. Монотонный и надоедливый звук дождя повис в воздухе, и пространство пропало. В этом сером мерцании ничего нельзя разобрать. Человек идущий по окопу как-то сразу натыкался на тебя. Он шёл, ни на что не глядя.
Кто и зачем его послал в такую погоду? И охота ему таскаться по залитой водой траншее. Кто он? Свой или чужой? Сидящих в окопах солдат это совсем не волнует. Никому не охота поднимать головы. Каждый, закрыв глаза, отворачивается от дождя и не хочет его видеть.
А дождь шуршит листвой, заливает хода сообщения, растворяет набухшую землю. Подумать только! Уже льет вторую неделю!
Дождь пронизывал не хитрую солдатскую одежонку, и высасывал из человека последние крохи тепла. Холодная влага подбиралась к озябшему телу, и оно начинало дрожать. По плечам и спине сбегают холодные струи, они ползут вниз по позвоночнику и куда-то в самые штаны.
Не у всех солдат прибывших на фронт имелись плащ-накидки. Их носили только бывалые люди, да те шустрые из вновь прибывших, которые добывали их снимая с убитых. А те кто ждал и верил, как верят в бога, что им по справедливости когда нужно дадут, тот сидел под дождём в одних шинелях. В ротах многие не имели накидок. И теперь, когда пошел дождь, мокли до костей.
Протяни язык командир роты, что люди мокнут под дождём. Подумаешь беда! На то она и пехота непромокаемая.
С убитых стаскивают накидки, изорванные на куски, В них нет таких дыр, которые можно зашить. Стуча и выбивая зубами чечётку, солдаты жались к сырой земле. Весенний, холодный дождичек отбирал больше тепла, чем лютый мороз.
Вода теплоёмкое вещество. Она за пару часов может высосать из человека последнюю калорию. Из верзилы парня, на которого нужно снизу смотреть, такой дождь делает мокрую курицу. Вот тебе и весенний, мелкий дождичек!
Немец в такое ненастье переставал стрелять, и его беспокоила только ночь. Ночью славяне могут тихо и незаметно подползти. Вечером с наступлением сумерек, задолго до полной темноты, немец как по команде пускал осветительные ракеты. Чмокнет она, как хлопок в ладоши, зашуршит под звук косого дождя. Мутным пятном вспорхнёт она вверх и повиснет, повисит пошипит и растворится в сырой черной мгле.
Что толку в такую погоду пускать ракеты? – скажет кто-нибудь из солдат. Смотришь на неё со стороны, провожаешь глазами, а потом что видишь, кукиш к глазам подноси!
Слышно, как дождь шуршит, как падают крупные капли, ударяясь в лужи мутной воды, как куски глины, отмокая, падают в воду от стенок окоп и ходов сообщений. Видишь, как ползёт размокшая земля. Здесь зачавкали сапоги, там нырнул в темноту телефонист. Жизнь в стрелковых ротах шла своим чередом.
Но вот зашевелились в штабах. Забегали связные в ротах, меня вызвали в полк и я получил приказ снять своих пулемётчиков и перейти на другой участок.
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 12:28 | Сообщение # 168
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Глава 16. Пушкари

Июль-август 1942 года


Если из города Белого повернуть на большак идущий на Егорье, Верховье и Шиздерово и пройти километров восемь, то можно добраться до деревни Пушкари. Не ищите ее на туристических картах, она на них не обозначена. Не все мелкие деревни обозначают на них.
Большак этот во время войны играл для немцев и для нашей армии большое значение. За деревней Верховье он расходился на насколько до-рог. Одна шла на Кострицы, Гусево, Белоусово и Оленино, – другая уходила к Завидовскому участку Ржевского укрепрайона. Ржевский укрепленный был построен нашими войсками. Осенью сорок первого он был оставлен и теперь занят немцами.
Зимой сорок первого года наша дивизия захватила в тылу у немцев дорогу от Верховья до Белого. Подтянув авиацию и танки, немцы нанес-ли встречные удары. Одна группа немцев двигалась из Оленино на Верховье, другая ей навстречу из города Белого по указанному большаку.
Разбив в короткий срок 17-ю гв. сд немцы захватили дорогу и отрезали большой район, где были части 39-ой армии и 2-го кав. корпуса.
Многие деревни в полосе наступления немцев были разбиты и сожжены. Теперь в июне, июле вдоль дороги Белый, Пушкари, Егорье, Верхо-вье проходила линия обороны немцев. Чего скрывать. Понятно, что наши войска решающего успеха в районе Ржева долго не имели, хотя крово-пролитные бои здесь продолжались до самой весны сорок третьего года.
Деревня Пушкари, если смотреть снизу с опушки леса, стояла на крутой высоте. По переднему скату высоты проходила немецкая траншея. Метрах в ста за дорогой пролегала дорога, а за ней по обратному скату поле спелой золотистой ржи.
Деревня была сильно разрушена. К моменту нашего наступления в деревне остались две, три разбитых избы и один развалившийся сарай. Болотистый лес, который подходил к подножию высоты простирался на большое пространство и доходил до станции Нелидово. Немцы наверху сидели в сухой траншее, а наши славяне занимали оборону по опушке леса в затопленных окопах и землянках. В ночь на 12 августа мы подошли к опушке леса и сменили солдат какой-то дивизии. Командир полка, офицеры штаба, два комбата и командиры рот вышли на опушку леса для ре-когносцировки. Завтра после короткого артналета два батальона пехоты пойдут на высоту. В боевом приказе об огневых средствах противника ничего не было сказано.
Обычно при переходе в наступление нас переводили на незнакомый участок. За всю войну мы ни разу не ходили в атаки на тех участках, где долго держали оборону. В таких местах, где мы подолгу сидели в обороне мы знали не только огневые средства расположенные на переднем крае противника, но и те другие ближние и дальние огневые позиции с которых он бил. Но каждый раз при переходе в наступление нас выводили в совершенно незнакомую полосу фронта. Возможно у командования были на этот счет свои расчеты, чтобы мы особенно не боялись и поскорее дви-гались вперед. И мы каждый раз наступали как слепые. Если бы командир полка упомянул подробные сведения о противнике, кто все это стал бы держать в голове. Немец обычно открывал ураганный огонь и под вой и грохот снарядов данные о противнике выбивало из головы. Но и с другой стороны солдат на незнакомом участке шел не разбирая дороги, ему нужно было поскорей до траншеи, до укрытия. Чтобы вскрыть огневые средства противника, нужно было провести разведку боем. Но при этом мы теряли эффект внезапности. Мы могли обнаружить себя и выдать наши за-мыслы противнику. Полагаясь на авось, два батальона пехоты были готовы ворваться в немецкую траншею. Да, забыл сказать. На высоту пойдет один танк .161

______________________________
161По сведениям «ОБД момериал» — 104 тбр.
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 12:32 | Сообщение # 169
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Я посмотрел вверх на зеленый скат высоты, с опушки леса не было видно, где находиться немецкая траншея и сама деревня Пушкари. Много раз бывало так. Завтра из комбатов здесь никого не будет. Хотя батальоны полным составом идут в атаку. Они сегодня толкутся на опушке леса, потому что немцы не стреляют. Я считал, что когда рота идет вперед, ее должен вести лично командир роты. Если идет батальон, батальонный должен быть в цепи. Солдат стрелков на высоту поведут командиры рот, а полковые и батальонные уйдут подальше в лес и будут дожидаться результатов. Завтра, когда начнется заваруха и немец всеми силами ударит по нашей пехоте ни штабных, ни комбатов на опушке не будет. Телефонную связь сразу перебьет и вся связь пойдет через живых людей, которых будут слать в роты. Командир полка определил на карте, кто, где, в какой полосе наступает, указал направление, по которому пойдет танк. Для танка отвели промежуток между двумя батальонами. Все было предельно просто. Только не знали как себя поведет противник. На деревню солдаты пойдут цепью. Танк обгоняя пехоту перережет траншею. Кто не успеет вовремя добежать до траншеи, тот попадет под огонь немецких батарей.
Пулеметная рота останется внизу на опушке леса, под высотой. Она пойдет в Пушкари потом по приказу. Ночью шесть стрелковых рот и од-на пулеметная рота вышли на исходные позиции. В ночной тишине мимо нас прошли молчаливые фигуры солдат пехотинцев. Они лягут вблизи немецкой траншеи. О чем думает сейчас солдат пехотинец? Некоторые из них побывавшие под огнем знают чем обычно кончаются такие затеи. Вон на заболоченном участке под дождем пехота с двумя танками пошла в атаку. А что получилось? Танки с разбитыми гусеницами остались сто-ять, а пехота залегла на подходе к дороге. А здесь? Немцы такую высоту просто так не отдадут. Посмотришь на высоту. Ночью крутой скат высоты, казалось уходил прямо в небо. Если там, на прошлом месте из-за куска болотистой земли немец бил по нашим целую неделю, то здесь, он будет день и ночь ковырять снарядами все. Высота господствует над большим лесным районом и взять ее будет не просто. Единственное, что может помочь – это момент внезапности. Справа от нас наступает соседний полк. Кто интересно ворвется первым в траншею. На каком участке немец не выдержит и побежит.
Наступило утро. Теперь даже было трудно сказать ясное оно было или серое. Утро 12 августа сорок второго года запомнилось немногим солдатам оставшихся в живых. Мы лежали на опушке леса около затопленной землянки. Несколько в стороне были рассредоточены пулеметные расчеты. Почва в лесу была пропитана дождевой водой. Закопаться в землю на исходном положении мы не могли и поэтому лежали поверх земли. Копнешь на штык лопатой и везде сочиться земля. Я рассредоточил роту, чтобы при обстреле не попали под один снаряд сразу много людей. Солдаты понимали меня с полуслова. Они знали и верили, что я их не суну на погибель или по глупому на убой. Они понимали, что им в деревне придется стоять насмерть. По сравнению с солдатами пехотинцами пулеметчики были другого склада ума. Многие из стрелков только что прибыли после мобилизации, войны они на знали и как, когда вести себя не понимали. А пулеметчики, те прошли тяжелые бои. Набили мозоли на локтях, коленках и пальцах. Судьба пехотинца уже решена. Не успеет он оглядеться, а его уже стукнет. И впитается кровь на первые капли дождя в иссохшую зноем землю. Вот и сейчас встанут серые шинели по беззвучной команде ротного и пойдут на траншею. Жить им осталось каких-то не-сколько минут. Сейчас они лежат под бугром и о том не ведают. Лежат они, причесываются, гоняют надоедливых вшей.
А вша ползучая тварь, она уже чует, что ее хозяину приходит конец. Она улавливает ту саму мелкую дрожь, которую вначале не чувствует сам человек. Насекомое чутко реагирует на мелкую дрожь в нашем теле. А эти новоприбывшие с пополнения мальчишки переглядываются между собой, нахлобучив каски. Они еще не догадываются, что после сухого хлопка ракеты начнется последний отсчет их шагов по земле. Никто из них не знает как рвутся снаряды и пролетают пули. Возможно немцы уже целят им в голову или в живот. В первый момент, когда поднялась пехота, кругом было тихо тихо, – немцы не ожидали нашего наступления. Прошла минута другая. Пехота и танк скрылись из вида. И вот в вышине за-шуршал первый немецкий снаряд. За ним неторопливо загудел второй и третий. А затем на землю свалилась целая лавина. Земля вздрогнула, за-шаталась, окуталась дымом и пылью. Опушку леса заволокло десятками разрывов. Снаряды рвались от нас недалеко. Двое солдат вскочили и по-дались к затопленной землянке. На ноги поднялся Соков. Я повернул голову и увидел, солдаты уже спускались по плечи в воду. Они хотели зайти под торчащие над водой накаты. Вода в землянке стояла на уровне груди. Пропитанная водой земля могла от любого удара сползти и придавить бревнами солдат.
– Куда полезли! – Немедленно назад! – закричал я на солдат.
– Один удар по накату и вы захлебнетесь водой. Вас не убьет!
– Вы утоните!
– Политрук дело другое. Он офицер! Я за него не отвечаю! Пусть лезет!
– А вам туда соваться не разрешаю! Давай назад!
Услышав в свой адрес замечание Соков в землянку не полез. Он вернулся и лег около меня. В обстреле были небольшие паузы. Немцы меня-ли рубежи огня, переносили их то назад, то вперед.
«Какая разница!» – думал я. Снаряд угодит тебе в спину или в живот. Вон политрук Соков лежит на животе прижавшись к земле. Я лягу на спину. Так удобнее и небо виднее. Телефонная связь оборвалась. Телефонист вопросительно посмотрел на меня.
– Лежи и не рыпайся! – сказал я ему, – Что толку если твои кишки будут висеть и болтаться на ветках. Связь с пулеметной ротой обязан обеспечить батальон, вот пусть они по линии и бегают! Нужна будет полку с нами связь, вот полковые пусть и почешутся.
Телефонную связь оборвало сразу. Командир полка и комбаты сидели без связи. У меня были перерывы в размышлении. Снаряды так близко рвались, что мы дружно дергались лежа за насыпью затопленной землянки.
От залитой водой землянки в глубь леса уходила утоптанная тропа. Видно по ней ходили и бегали солдаты сидевшие в обороне на опушке леса. Вдоль тропы между деревьев образовался неширокий прогалок. При ударах немецких снарядов прогалок тропы заполнялся летящей землей и дымом. Снаряды с бешеной скоростью неслись и рвались над землей. Сверху падали срубленные осколками ветки, куски травянистого дерна и земли. Обстрел продолжался уже целый час. И вот сквозь взрывы и дым, сквозь вой и рев и могучие удары снарядов о землю на тропе я увидел идущего во весь рост человека. Удар! Снова удар! Все узкое пространство между деревьями заволокло пылью и дымом. Через некоторое время дым на тропе рассеялся и по ней совершенно не пригибаясь, медленным безразличным шагом двигался тот самый солдат. Сквозь дым и разрывы он медленно приближался к нам. Ему оставалось пройти метров двадцать, не больше. В этот миг перед ним блеснул разрыв и от могучих ударов вскинулась земля, все заволокло дымом..
– Все! Убило! – подумал я. Но вот дым рассеялся, начал заметно редеть и идущая фигурка солдата всплыла и двигалась по тропе. Он шел прямо на нас, не сгибаясь, не вздрагивая, не обращая внимания на взрывы. Он не видел летящих осколков и дыма, он смотрел на нас и шел замедленным шагом. При таком бешенном обстреле человек должен бежать, падать ниц на землю, метаться по тропе. Человек не может поплевывать на все, идти во весь рост, медленно переставляя ноги. От каждого удара все живое на земле мгновенно сжималось. Человек дергался и бился в такт разрывам, распластавшись на земле. Человек мог вскочить на ноги, заметаться из стороны в сторону, шарахаться от встречных взрывов, бежать куда глаза глядят. Так ходили и бегали под обстрелом все. А это что? Видение или галлюцинация? Я смотрю на тропу, по тропе бьют мощные взрывы, а там идет живой человек. Я показываю рукой всем, кто лежит рядом со мной, Петру и солдатам. Я смотрел на тропу как завороженный и не верил своим глазам. Когда я показал на идущего все онемели от ужаса. В этот момент снова ударил тяжелый снаряд, земля взметнулась в сторону и зашаталась и затряслась. Осколки с визгом прошли над головой. На идущем рванулась шинель. Но он не вздрогнул и не встрепенулся от встречного удара. Он не остановился. Он продолжал идти. Когда он подошел совсем близко и остановился около меня, то я увидел, что у него нет нижней челюсти. Нижняя челюсть и часть горла по самые ключицы были вырваны. Шинель была залита кровью и забрызгана землей.
Когда он делал вздох, кровь колотилась и пузырилась в разорванном горле. Он хрипел, засасывая ее в грудь. На выдохе кровь пенилась и сбегала по открытой груди вниз. Страшные, нечеловеческие глаза полные отчаяния и смертельной тоски смотрели на меня.
– Смотрите! – говорили они.
– Что вы наделали со мной! Господа офицеры! Он ищет санчасть, подумал я. Где она? – требовали его глаза. Попрятались все как крысы! Ни докторов! Ни евреев санитаров! Все разбежались, когда солдаты пошли вперед! Перевязочные пункты упрятали в лес! Хожу по лесу блуждаю! – говорили его глаза. Он вышел из леса по тропе со стороны тыла и видно никого в лесу не нашел. Солдат с передовой. По его облику видно. Там в тылу, в конце тропы должны были стоять приемные пункты санроты. Весь полк ушел на высоту. Я показал ему рукой на тропу, постучал ладонью по уплотненное полосе земли и замахал в том направлении. Потом сообразив, что солдат не может говорить, но возможно слышит, громко сказал:
– Иди по этой тропинке и никуда не сворачивай! Пройдешь поляну и на опушке увидишь санчасть. Солдат посмотрел на меня потухшим взором, окинул лежащих перед ним солдат на земле и зашипел на нас кровью. Мне стало не по себе, стыдно и невыносимо за наше лежачее положение, за нашу трусость и ничтожность перед ним. Он стоял перед нами во весь свой рост и смотрел сверху не нас, как мы ползая по земле, дрожим от взрывов. Слушая меня он не шелохнулся, когда рядом и сзади у него за спиной разорвались снаряды, а мы невольно вздрогнули и сжались в комок, распластавшись на земле.
Он повернулся на месте, посмотрел на тропу и медленно пошел в обратную сторону. Он отошел от нас всего несколько шагов и в это время впереди и сзади рванулась земля и поднялась на дыбы. А он прямой и несгибаемый принимая все земные и небесные удары на себя, продолжал, не меняя шага, идти. Его окутало дымом, заволокло самим взрывом, он совсем исчез из вида и потом опять появился на тропе. Вот несколько прямых ударов блеснули перед ним. Ну все! – мелькнуло у меня в голове. Погиб! Разорвало! Через некоторое время дым рассеялся и его прямая фигура продолжала плыть над тропой. При взрывах его обдавало огнем, рвало полы шинели, волной было опрокинуло его, а он невозмутимо продолжал удаляться от нас. Он ни разу не дрогнул от близкого удара, как все живые, которые лежали за насыпью землянки.
Снова послышался набегающий сверху гул, потом он перешёл в шипящий звук, на миг затих и прокатился эхом нескольких разрывов. Мы сжались, дернулись в судорогах; взрывы, комья земли, сучья деревьев и клубы дыма взметнулись над тропой и окутали нас. Одинокая фигура солдата пропала из вида.
«Ищет смерти!» – подумал я.
Боковым ветром дым отнесло в сторону. Мы смотрели туда, вдоль тропы. Землистая серая шинель снова выплыла и продолжала свой путь. Взрывы следовали один за другим, как бы обгоняя друг друга.
Все смотрели не отрываясь вдоль тропы, со страхом ожидая увидеть пустое место. Вот сизый дым снова рассеется и землистый, теплый ко-мок останется неподвижно лежать на дороге.
Мы видели бесчисленные дымящиеся трупы своих солдат. Видели тяжело раненых истекающих кровью. На глазах у нас разрывало на куски бегущего человека, но такое безразличие к жизни мы наблюдали первый раз. Мы смотрели на тропу и он каждый раз появлялся на короткое время, как видение, выплывая из облаков. Но вот он исчез за поворотом и потом мы не узнали дошёл он до санчасти или нет .
162

_________________________________________
162Сурков — Список умерших от ран 01.07.42–30.07.43 года, 8 ОМСБ 179 сд.
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 12:34 | Сообщение # 170
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
В конце тропы он скрылся из вида.
А немцы казалось остервенели. Они беспрерывно били по опушке леса. Заградительный огонь не замолкал ни на минуту. Они хотели не до-пустить пополнение на высоту.
Почему мы не помогли ему? Почему не пошли проводить до санчасти? Потому что ни один из нас не имел права покинуть своего места. Если моего солдата задержат в тылу с раненым из чужого подразделения, то его объявят дезертиром. В начальный период войны солдаты под видом помощи раненым сбегали с передовых позиций, отсиживались во втором эшелоне, пока на передовой шел бой. Потом приказами и судами это де-ло прекратили.
Но вот наконец немцы сделали паузу в обстреле. Я поднялся на ноги и посмотрел в сторону высоты. Там стоял густой столб дыма и пыли. Только сейчас я заметил, что день солнечный и жаркий. В лесу пахло болотом и отвратительным едким запахом немецкой взрывчатки.
«А что!» – подумал я. Можно бы сделать взрывчатку химически безвредной, но с резким запахом гнилой помойки. Запах как запах! А у людей бы нутро выворачивало. Психика великая вещь.
Я окинул лежащего рядом связного солдата и велел ему пробежать по опушке леса и узнать нет ли потерь в пулеметных расчетах.
– Узнай! Все ли живы? Сколько раненых? И быстро назад!
Я присел на скат землянки, вынул кисет, на кусок газетной бумаги насыпал щепоть махорки, свернул, послюнил и закурил. Затянувшись не-сколько раз, я посмотрел на своих солдат и подумал:
– Что нас всех ждёт там, на высоте? В любой момент может прибежать связной из полка, передать приказ и рота пойдет на высоту. Пулеметную роту бросят на высоту, когда «славяне» прочно займут немецкую траншею. А сейчас пока неизвестно – занята высота, взята траншея?
На высоте по-прежнему слышался гул и отдельные раскаты взрывов. Время шло, а с высоты не поступало никаких данных. Если из стрелко-вых рот пошлют связных, то они обязательно появятся здесь на тропинке. Бежать напрямик через завалы в лесу никто не будет. Лезть по бурелому и в болото никто не станет. Другое дело раненые. Им не нужно искать комбата им всё равно, где ползти. Но и они не пойдут по лесному завалу.
В сорок втором комбаты управляли ротами просто. Выводили их на исходное положение, ставили задачу и уходили в тыл. Потом по телефо-ну, пока он работал, на рассвете подавали команду – давай вперед!
Только в конце войны комбатов и их замов стали иногда выгонять на передовую. А в ту пору, когда у нас все держалось на винтовках, кто как мог прятались в лесу. Огневое превосходство немцев всех ставило на свои места. Роты впереди, комбаты, штабы и пушки сзади, подальше от пехоты чтобы уцелеть. В полку часто оставалось полсотни боевых штыков, в то время как в штабах и тылах сидели до тысячи. Но и те и другие знали свои места. Никто из тыловых не претендовал на должность командира стрелковой роты. Одни глотали осколки и лопали свинец, другие жевали сало и поднимали чарки за победу.
Вон замком полка по этой самой части, одной рукой тянется к телефону, другой держится за сиську. Для кого война, а для кого хреновина одна! А потом он будет рассказывать пионерам, как воевал на фронте, лично, под пулями ходил.
Здесь на передовой, где землю роют немецкие снаряды, где льётся кровь и люди прощаются с землей, об этом думать солдаты не могли. Ни-кому в голову не приходило, что где-то там сзади лежит замкомполка и греет руки, под пестрым одеялом.
Но справедливости ради, нужно сказать, что на передовой однажды произошёл подобный случай. Этому есть живой свидетель – Соков Петр Иваныч.
Случилось это в обороне, где несколько дней подряд шёл дождь. Залило хода сообщения. Солдаты сидели в окопах, никто не хотел ходить. Кому охота черпать мутную жижу сапогами. А поверху постреливал немец, кругом стоят лужи, гляди не подскользнись. Случилось накануне при-слали в роту нового офицера на должность командира взвода. Его направили из артиллерии по некоторым соображениям в пехоту. Родом он был из Ачинска, как в дивизии говорили, – свой! Земляк! Паря! До войны он служил в этой дивизии. В звании он был старший лейтенант. На передовую его привёл связной из полка. Мне позвонили, что его пришлют ко мне в роту. Но где и как он проштрафился и за что его послали на исправление в пехоту по телефону мне не сказали. Телефонистам видимо не положено было знать эту информацию.
Я узнал от своего политрука Сокова, что старший лейтенант в тылу разложился. Теперь он прибыл, как офицер оправдать своё доверие. По-пасть из артиллерии в пехоту – заживо похоронить себя! Когда связной доложил о его прибытии, я отпустил солдата и предложил старшему лей-тенанту место рядом на нарах. Я повел разговор о порядках на передовой в пулеметной роте. В конце разговора я добавил: – Меня хотели настроить против тебя. Я отказался. Это дело не моё, перевоспитывать морально неустойчивых офицеров. Я командир роты, на моей шее целая рота солдат. У меня своих забот хватает. Вон политрук, он всё равно ничего не делает. Поручите ему.
– Скажи! Что собственно произошло? Мы помолчали.
– Хочешь рассказывай! Хочешь не говори! Это дело твоё! Я не настаиваю!
Старший лейтенант замялся. Достал пачку папирос «Беломор» угостил меня, закурил сам и по видимому нехотя стал рассказывать свою ис-торию.
– Снарядов у нас маловато. На каждую пушку держали только запас НЗ. Я был командиром батареи в отдельном артдивизионе. Моя батарея была придана вашему полку.
– Вы стояли за лесом? – спросил я.
– Да! Огневые у нас там!
– А на чем ты погорел?
– Сейчас расскажу!
Он замолчал и о чем-то задумался.
– Оставлю за себя взводного. Прикажу оседлать лошадей. Махну с денщиком в деревню. Денщик с лошадьми стоит, а я в избу. Жила в одной деревне молодая бабенка. Муж на фронте солдатом вшей кормит, а она одна, все хозяйство на ней. Помочь некому. Дров, сена заготовить!
– А за что собственно ты попал в пехоту?
– Слушай дальше!
– Днем я объезжал огневые своей батареи, драил взводных, для порядку иногда и солдат. Стращал их передовой. Они этого очень боялись. Вечером отправлялся в деревню навестить свою милаху. Две подводы дров послал ей. Солдаты все распилили и раскололи. Сена два воза отправил туда. Травы нынче высокие удались. Мы своим лошадям на всю зиму заготовку сделали. Однажды днем, когда я отдыхал на батарее, к моей мила-хе явился новый кавалер. Приезжаю вечером, ослабил под седлом подпруги поставил коня в сарай, бросил сани, я был тогда один. Захожу в избу. Смотрю. У нее за столок сидит новый хахоль. При тусклом свете лампы я не разглядел его. Да и чего там смотреть. Схватил его за шиворот, он си-дел спиной ко мне, и поволок к двери. Мои солдаты ей, стерве на всю зиму дров накололи, а этот на готовое уже тут как тут. Думаю, главное теперь не дать ему опомниться. Лучше сразу под зад сапогом, чтоб отвадить. Чтоб дорогу забыл. Я боевой офицер, а этот видать тыловая шкура. Вот думаю тыловая гнида из пархатых снабженцев. На столе печение, сахар разложил. Моя краля ему на сале чего-то жарит, дровишки жгет мои. Фля-га на столе и два стакана. Она к столу, а он ее по бедрам руками шарит. у дверей я его сгреб в охапку, дотащил до крыльца и сапогом сзади между ног врезал, да так, что он полетел как кошка, когда ее подденешь ногой со зла.
Стою на крыльце смотрю. Вот думаю. Поднимется на ноги, мой паря рыкнет на него для страха и побежит шелудивый пес, поджав под себя хвост. Смотрю оправился, оторвался от земли, встал на коленки и повернул в мою сторону свое мурло. И что же я вижу? Наш зам Шарабан стоит на четвереньках. Стоит он в постыдной позе и жалобно смотрит на меня. Он наверно думал что я более важная персона. Уж очень бесцеремонно с ним обошлись здесь. Он никак не ожидал что его сгребут и вышвырнут из избы. Когда я вошел в избу, вижу сидит спиной сытенький, значит при складе ворочает. Когда я его сгреб тут уж не спрашивал про звание и должность. Я смотрел на него с крыльца как он побитый с трудом поднялся на ноги и придерживая разбитый зад поплелся в темноту. Только сейчас я заметил что в кустах его поджидал солдат с двумя оседланными ло-шадьми. Узнал он меня в темноте или нет. Но запомнил кажись хорошо. Вот и все мое преступление. Когда я вернулся в избу, хозяйка жалобно причитала. Она всхлипывала, оправдывалась, что он только приставал к ней. Я сел, сгоряча за стол, внутри у меня все клокотало, выхлестал из фляги спиртное, закусил и со злостью хлопнув дверью ушел. С того дня в моей службе начались неприятности. Командир дивизиона стал на меня смотреть как на враге, хотя мы были земляки.
– А ты откуда лейтенант?
– Наш, паря?
– Нет, я не ваш! Я москвич!
– Да! Ты чужак в нашей дивизии!
– Я понимал молчаливый сговор и не сдавал позиции. Вскоре батарею перевели в другое место. Меня строго предупредили на счёт само-вольных отлучек, я даже расписался в приказе по этому поводу. Но потом взбеленился и как-то ночью решил проведать свою зазнобу. Просто ме-ня подмывало не ходит ли туда Шарабан. Как и следовало ожидать, под деревней мне устроили засаду. Арестовали, лошадь отобрали и отправили пешком под конвоем. Потом начались допросы. Дело мое передали следователю. От должности отстранили. Дело готовили передать в трибунал. Я стал просить перевода в другую часть. Сказал, что я согласен на любую должность. Мне объявили. По решению командования за моральное раз-ложение и самовольные отлучки меня направляют на исправление в пехоту. Артиллеристу было лет двадцать семь. Они были с Петей почти одно-годки. Старший лейтенант был маленького роста, широк и плотноват. Имел подвижное смуглое лицо и длинные руки. Внешне он был больше похож на деревенского гармониста, чем на офицера с военной выправкой. Его фуражка была похожа на заломанный деревенский картуз. Козырек, аляписто сшитой дивизионным портным фуражки торчал загибаясь лопатой вверх. Из под этого бесформенного картуза торчал наружу клок зави-тых волос. Парикмахеры в ротах не водились, а он явился не бритый и не чесаный, не побрызганный одеколоном. Не было у него и выправки. По-ясной ремень висел на животе как хомут на деревенской лошади. Ходил он вразвалку, растопырив ноги. Со стороны казалось, что он с трудом передвигает их, но во всем теле его чувствовалась мужицкая сила. Он кончил рассказывать и совсем замолчал. Я не стал ковырять его своими вопросами. Все что я узнал от него, во мне не пробудило ни понимания, ни сочувствия. Я сидел на нарах и перебирал в уме, в какой взвод его по-слать.
– Ты как? Сразу в окопы? Или посидишь денек, другой здесь у меня? У тебя о передовой ложное представление. С тыловыми замашками и вредными привычками придется кончать. Ваш брат тыловики народ избалованный. Солдат за людей не считают. Подавай мне то и другое! Постель с периной! Да баб для баловства!
– Личного повара наверно имел! Еврея парикмахера, для себя содержал! – Он тебе анекдотик во время бритья, а потом попылит одеколончи-ком на лицо и на волосы.
– У нас этого баловства не бывает!
С первого дня кишками почувствуешь, что такое пехота и как живут на передовой. Может показаться тяжело и невыносимо, после барской жизни в тылу. Если с первого дня не убьют, то через пару месяцев привыкнешь. Привыкнешь к снарядам и пулям – легче станет, жизнь покажется милее.
– Учти! Солдаты на передовой тебе не халуи и не серая масса. С людьми нужно ладить, уважать их достоинство, делами показывать, что ты не из робости рядом сидишь.
– Ну как? Останешься здесь или сразу на передовую?
– Давай сразу на передовую! Теперь у меня одна дорога! Назад хода нет.
– Давай, так давай! Вот связной солдат. Он отведет тебя в пулеметный расчет. Командир расчета сержант Балашов, парень очень скромный, спокойный и даже застенчивый. Имеет большой опыт войны. Присмотрись к нему. Познакомься ближе. В бою он надежный и верный солдат. По-дойди к нему по хорошему – будет верный помощник в делах.
– Но учти, твои прежние привычки, замашки, разные штучки и шуточки во взводе не должны быть. Меня лично не интересует у кого с тобой и у тебя с кем счеты, кто твои друзья и кто твои враги. Запомни! Меня это не касается! Рота в этом составе воюет давно. Пулеметные расчеты подобраны, солдаты притерлись друг к другу. Порядки у нас свои. Ты их не заводил. Не тебе их и ломать. На свой лад не пытайся что либо переделывать. Меня вызывали в полк на счет тебя. Штабник пытался меня убедить, чтобы я для тебя создал особые условия. Я сказал, что не занимаюсь такой работой.
– Вы и так прекрасно знаете, что послав человека в пехоту, обрекли его на верную смерть.
– Здесь на передовой убивает всех и особенно новеньких. На это они очень рассчитывают.
– В отношении со мной у тебя все ясно. В служебных делах особых трений не будет, если ты будешь по человечески обращаться с солдата-ми. С нашим политруком сам наладишь связь. Завтра Петя явится сюда. Он сегодня в политотделе ошивается. У него важные дела. не то что у нас с тобой! Командовать тобой он не будет. Он это дело не любит. Команды в роте отдаю я, а он о тебе будет писать в своих политдонесениях. По-пробуй поговори с ним сам на чистоту. Я поднялся с нар и направился к выходу.
– Вот связной, – показал я рукой, – Он отведет тебя к пулеметчикам. Я был моложе этого артиллериста. В молодом возрасте разница в пять шесть лет играет большое значение. Жизненный опыт у человека есть.

 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 12:38 | Сообщение # 171
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Я за год боев накопил опыт войны. Он обошел меня в житейских вопросах. Мне колоссально повезло. Мои сверстники, офицеры, многие сложили головы. Артиллерист этот и пороха не нюхал. Сено косил, дровишки колол. Верхом в седле по батарее ездил. На следующий день в землянку явился политрук Соков. Жизнь в землянке пошла своим чередом. Беспрерывно лил мелкий противный дождь. Немцы стреляли редко, даже совсем не стреляли. В такую погоду обходились без стрельбы. Дни и ночи проходили в спячке. Соков редко посещал пулеметные расчеты. Я особенно и не настаивал. Его основные пути пролегали от землянки в тыл и обратно. Чего человека посылать на передовую, когда он пулемет не знает как следует. Солдаты чего нибудь напортят, скажут политрук велел. Работу пулеметов и несение службы расчетами проверял я сам. Но как-то в последнюю неделю все сразу изменилось. Теперь вдруг политрук изъявил желание заняться ночными проверками.
– Что случилось Петя? – спросил я его.
– Нам дали указание в политотделе, чтобы мы политработники занялись проверкой солдат в окопах.
– Ложись спать! Вдвоем там делать нечего! Я пойду один! Все проверю! – Поговорю с солдатами! И к утру вернусь!
– Ну и дела! – удивился я.
– Что не веришь?
– Верю, верю! Когда это было, чтобы политрук роты ночью по окопам ходил. А командир роты спал себе спокойно! Неужели вас лоботрясов и в самом деле заставили ходить? Что-то не вериться! – я качал головой, удивлялся, вздыхал тяжело, смотрел на Сокова, он собирался неторопясь. Теперь ночами я спал спокойно. Политрук с темна до рассвета дежурил у пулеметов. Вторая дождливая неделя была на исходе. Все шло как по маслу, ничего не случилось. Но вот из полка пришел приказ и пулеметную роту сняли с обороны. Нас бросали на Пушкари. При переходе на другой участок было заметно, что политрук с большой неохотой покидал обжитый передний край. Когда мы вышли на опушку леса под Пушкари. Соков уже не бегал по пулеметным расчетам. Ему это как отрезало. Он сразу охладился на разговоры с солдатами и теперь лежал рядом со мной у затопленной водой землянки. Может немецкие снаряды успокоили его. Может он почувствовал мелкую дрожь в теле – верный признак смерти. Лицо его было сосредоточено, озабочено и угрюмо. Взрывы следовали залпами одни за другими. Земля билась и дрожала, как в предсмертной агонии.
Появившийся из облака дыма солдат без челюсти по-прежнему стоял у меня перед глазами. Огонь батарей немцы перенесли несколько в глубь леса и теперь мы не жались к влажной земле. Мы полусидели за насыпью землянки. Я ждал связного из полка, чтобы двинуться с ротой на высоту. Но через грохот и вой в лесу вряд ли кто мог живым прорваться к нам. Только тот с оторванным горлом солдат, как призрак парившей над тропой мог невзирая ни на что пройтись неспеша по лесу. Вой снарядов и грохот взрывов внезапно утихли. Немцы вдруг почему-то прекратили обстрел. Наступила внезапная тревожная тишина. Что-то немцы задумали? Со стороны бугра, куда уши наступавшие роты, послышались шаги человека, посыпались комья земли и камушки. Вниз с высоты бежал солдат. Пожилой солдат сбежал по тропинке, обогнул землянку и тяжело дыша, опустился на землю около нас
– Братцы! Скажи как просто! Только что был у немцев, а теперь у своих – выпалил он на одном дыхании. Все кто сидел переглянулись.
– У каких немцев? – спросил я. Солдат огляделся по сторонах, как будто его кто-то собирался схватить и потащить обратно, улыбнулся, об-вел всех удивленными глазами и кашлянув добавил: – Я у настоящих немцев был.
– Ты, что ранен?
– Никак нет! Совершенно цел! Ни одной царапины!
– А как же ты к немцам попал? И где ты собственно был? Солдат был в приподнятом настроении. Винтовки он не имел.
– Ты с какой роты?
– Со второй, товарищ лейтенант. Старшина у нас Филипчук. Хохол такой! С усами! Я прибывши с новым пополнением. Утром нас нынче послали брать высоту.
– Ты мне скажи! – перебил я его, – наши немецкую траншею взяли?
– Взяли-взяли! Как раз самую середину, а горбушки у немцев остались. Наши по середку, а немцы по краям сидят.
– Мне-то товарищ лейтенант, командир роты приказали по траншее влево до конца бежать. Нас было трое. Мы по пустой траншее быстро просунулись вперед. Дошли до самого конца, а там за поворотом ихний пулемет ударил в упор. Двоих сразу. А я лицом вниз упал. Лежу не шевелюсь. Слышу немцы бормочут, балаболят по своему. Потом слышу шаги. Понял. Немцы подходят. Мне показалось, что они хотят пристрелить меня. Я аккуратно подал задом.
– Что делать? Поднял голову. Взглянул вверх. А они стоят надо мной и чего-то залопотали по своему и смеются гады. Я поднял руки.
Привели меня в ихний блиндаж. Кругом телефоны, провода.
– Ни как у нас по одному проводу! – спросил я.
– У них там в блиндаже офицеры сидят. Один такой худой и высохший говорит по-русски. Сняли с меня поясной ремень и подсумок, вещмешок положил я на стол. Подошёл солдат обыскать, для порядка. Постучал по карманам. Нащупал в кармане огнево, – подумал граната. Ткнул меня автоматом и залопотал чего-то офицеру.
– Что у тебя там?
Сказываю, – Зажигало.
– Какое такое зажигала?
– С кремнем, фитилем и зубилом. Всё, как положено! Я же курящий!
– Вынимай!
– Сей момент! Я полез в карман и достал кремень.
– Это что?
– Кремень! Лезу в другой карман, достаю фитиль и зубило. Вижу немцы пригибаются. Видать бояться нашего брата. Может думают я подорву себя и их вместе.
– Это что?
– Это фитиль и зубило!
– Для чего всё это?
– Давай сигарету, сейчас покажу! Офицер щелкнул портсигаром, я запустил руку и сгреб две сигареты. Одну про запас за ухо, другую в рот. Приложил фитиль к кремнию, ударил напильником, посыпались искры. Немцы аж вздрогнули. А я раздул фитиль и прикурил сигарету. После это-го немцы от смеха все покатились на пол. Они держались за животы, ржали как лошади, показывали пальцем и кричали – «Тойфель машине!» Офицер захотел прикурить от моего зажигала. Он достал сигарету и сказал: – Я буду прикурить от твоей адской машины! Всю Европу прошёл, а такого ещё нигде не видел! Великий Росия! Я громыхнул ещё раз для эффекта, хотя фитиль и горел. Офицер прикурил, пробуя на вкус аромат.
– Чудесно! – и добавил по немецки, – Вундер бар! Солдаты бросились прикуривать сигареты. Они смеялись, хлопали меня по плечу, о чём-то спорили и говорили: – Колосаль! Я замял фитиль, затянул его в трубочку и положил в карман. Офицер показал мне пальцем на стол, чтобы я свою машину оставил им как трофей.
– Иван! Давай-давай! Потом он сказал мне, – давай Иван иди назад! Иди к русским. Мы тебя отпускали. Передай, – завтра траншею назад за-берем. Потом он ругнулся по нашему и велел мне идти, – Шнель! Я вылез на бруствер, думал, что в спину стрелять будут. Но когда отошел по-дальше, вижу, остался жив. Вот я здесь братцы, слава богу, у своих.
– Слушай! А расскажи, какие они немцы из себя? – сказал телефонист. Я посмотрел на него и махнул рукой в его сторону, мол хватит задавать глупые вопросы, сходи и посмотри сам, и спросил пришедшего солдата
– А ты брат не врешь? Может ты драпанул с высоты с перепугу, бросил винтовку и теперь тут заливаешь на счет зажигалки? Попадешь в батальон, оттуда прям к оперу под конвоем придется топать, километров десять не меньше будет. Так что ты лучше сказки нам не заливай. Ведь если ты был у немцев, то тебе милый друг следователя не миновать. А потом сам знаешь, к ели и расхлолают. Ты уж лучше скажи, сдрейфил со страху. Я показал ему глазами на телефониста и добавил: – понял меня?
– Как не понять! Товарищ лейтенант! Солдат покачал головой, соображая.
– Спасибо за науку, товарищ лейтенант! У меня и вправду с перепугу память отшибло, это наверно я видел сон! Можно я пойду к своим в роту?
– Дорогу найдешь?
– Как не найти! Утром шел вместе со всеми! Солдат поднялся на ноги, вытер рукавом с лица пот, пригнулся к земле и широко бросая ногами, побежал вверх на высоту. Через некоторое время снова зашуршали снаряды. Их грохот не умолкал до вечера. К вечеру немцы ослабили огонь, с высоты побежали раненые. С высоты спустился раненый в руку лейтенант. Он присел около нас отдохнуть и попросил ему свернуть папироску.
– С немецкой стороны хорошо просматривается весь участок траншеи, – сказал он.
– Высокий бруствер траншеи четко выделяется на общем фоне. Немцам видно наших солдат, когда они перебегают или высовываются. Сна-рядами бьют по траншее. Сначала не попадали, теперь пристрелялись. Завтра с утра начнется хорошая жизнь. Соседний полк прорвать оборону не сумел. Понес большие потери. Узнав что мы ворвались в траншею, командиры рот собрав остатки своих рот влились к нам и теперь в траншее тесно. Теперь оба полка доложили что заняли высоту. Не знаю куда вы со своими пулеметами денетесь. Пока раненый лейтенант рассказывал и курил, в пулеметную роту прибежал из полка связной и передал приказ немедленно подняться кверху. Я разослал связных по взводам, собрал всю роту в одно место, подал команду и пулеметная рота пошла на высоту. Солдаты подхватили пулеметы и тяжело ступая тронулись за мной. Перед траншеей на склоне лежали наши убитые и раненые солдаты. Видя, что пулеметчики проходят мимо, раненые не стали просить их о помощи.
Они лежали и ждали санитаров, когда те за ними придут. Они понимали, что пулеметчики пройдут мимо и не остановятся. Они не имеют на это права. Многие, кто мог двигаться сами ушли с высоты. Здесь лежали самые тяжелые. Я ускорил шаг, подъем уже кончился. Впереди было темное небо, зарниц от орудий не было видно. Вдоль деревни вправо и влево проходила зигзагами немецкая траншея. Танк, наступавший с пехотой, стоял у разбитого сарая. Из-за угла торчала его пушка. Танк стоял недвижим. Немцы сбили ему гусеницу. Может что повредили и внутри. Полит-рук Соков шел рядом со мной. Когда мы подошли к траншее, я на миг остановился, посмотрел вдоль нее. В траншее было тесно. Везде сидели стрелки довольные, что сразу попали в надежное укрытие, что не нужно копать окопы и соединять их ходами сообщения. Я остановился на какую-то долю секунды, чтобы оценить обстановку. Соков был рядом и тут же исчез. За ним полезли в траншею и некоторые из солдат.
– Куда! – крикнул я на них.
– Куда полезли? Всем идти вперед! Траншею проходим мимо! – закричал я на них и подался вперед. Я легко перепрыгнул траншею и пошел дальше в ночную темноту. Те, кто еще не успел спрыгнуть в траншею перетащили свои пулеметы и последовали за мной. А те самые ловкие и быстрые, которые торчали в ней, удивленно, не веря своим глазам смотрели нам вслед.
Немецкая траншея была отрыта в полный профиль. Здесь можно было укрыться с пулеметами от обстрела, не то что на открытой земле. А лейтенант погнал их в открытое поле. Впереди сто с лишнем метров – дорога. За дорогой начинается край ржаного поля. Стебли высокие. За обрезом ржи впереди ничего не видать. Неужель он хочет сунуть нас носом в самую рожь. Пехота останется в траншее, а пулеметчикам идти вперед!
– Траншею не занимать! Всем идти за мной! – кричу я. Пехотинцы слышат и тоже удивляются.
– Он что рехнулся? – слышу я недовольные голоса и ворчание солдат за спиной, – Тут готовая траншея. А он куда-то прёт вперед?
Я кричу ещё раз и солдаты, нехотя удаляются от траншеи. А некоторым, наиболее шустрым приходиться из неё вылезать.
Впереди темнеет дорога и белеет высокий край спелой ржи. В темноте край поля четко выделяется на общем темном фоне. «Пулеметы по-ставим у самой ржи», – решаю я.
Немцам в голову не придет, что пулеметы стоят в упор по краю поля и что у пулеметчиков перед собой впереди никакой видимости. Свою траншею они пристреляли и завтра сровняют её с землей. Пулеметчики этого не понимают. Солдаты стрелки рады, что пулеметная рота ушла вперед и будет их стрелков охранять. Они надеются как следует выспаться перед смертью. Только вот о смерти они не думают. Попробуй их убеди! Так что похоже, они и часовых на ночь ставить не будут. Я по опыту знал, что оставаться в немецкой траншее нельзя. Уверен, что завтра с рассве-та немцы разберутся. что потеряно, где сидит их пехота и какую часть ее заняли русские. Они не оставят живого места на высоте. Пулеметная рота бесшумно подалась в темноту, перешла дорогу и уперлась в край поля.
– Вот здесь и окопаемся! – негромко сказал я. – Пулеметы к бою! Окопаться в полный профиль!
Я прошел вдоль кромки поля, показал места где должны стоять пулеметы и вернувшись велел ординарцу отрыть узкую щель на двоих. Так оказались мы на высоте за дорогой. В другой обстановке, когда я по батальонам раздавал пулеметные расчеты, пулеметчики садились вместе со стрелками. Я оставался где-нибудь сзади, чтобы было удобно ходить то в одну роту, то в другую. А сегодня дело было другое. Пулеметные расчеты были сведены в пулеметную роту и действовали так сказать по моему усмотрению. Пулеметчиков удивило и другое. Пехота осталась сзади, а пулеметные расчеты с тяжелыми «Максимами» заняли линию обороны, где ни слева, ни справа нет никого. Им пока не приходило в голову, что именно здесь они спасут себе жизнь. Солдат всегда вначале берет страх и сомнения. Здесь они одни. А там набитая траншея Здесь слева и справа немцы, а там славяне, свои. В ночном пространстве, когда ничего не видно, в трех шагах ничего не разберешь – становиться не по себе. Так уж устроен человек. Он всегда стремится сначала к видимой мизерной выгоде. А в страшную минуту ему хочется быть не одному. Здесь куда не по-смотри, в любой момент могут показаться немцы. Солдаты все время должны быть в напряжении слуxa и зрения. От одной мысли что кругом нет никого вся шкура начинает зудить и чесаться. В глазах мерещиться черт те что. Я знал, что мои солдаты будут недовольны, что им всю ночь при-дется работать, рыть земли лопатами. Мне сейчас было не до дебатов. Они потом сами поймут, почему я их вывел за дорогу к уткнул носом в край ржи для их же пользы.
К рассвету солдаты должны закопаться и закончить все земляные работы. Ночью немцы обычно не стреляли. Они побаивались, что по вспышкам орудий их огневые позиция могут быть засечены. У немцев на войне свои заведенные порядки. Ночью они опят. По воскресениям не воюют. Ночью часовые светят ракетами, просматривают передний край. Проходя вдоль кромки поля второй раз я сказал нескольким солдатам!
– Шевелись! Окопы в полный профиль до утра должны быть готовы! – Нарезать ржи! Притоптать свежую землю и застелить окопы! На пулеметы одеть снопы! Темная августовская ночь была на исходе. В предрассветных сумерках появились первые проблески в облаках. В этот пред-утренний час деревенскую дремоту обычно побуждают раскатистые голоса первых петухов. Здесь на краю разбитой деревни петухов не было слышно.
– Ну-ка тише! Послушаем! – сказал я, – сейчас прилетят ранние птички! Сейчас прошуршит первый тяжелый снаряд, глухо ударит в землю. За первым ударом последует другой, потом заголосит вся батарея. И все эти проблески утренней зари, мысли о петухах и пробуждении деревни исчезнут в реве и грохоте снарядов и земли. Так думал я, вглядываясь в разбитый угол сарая, в поле волнистой ржи и в чистое небо над головой. Колос ржи уже налился, потяжелел, клониться к земле, ждет человеческие руки. Легкий ветерок шуршит его густыми стеблями. Пока немцы чис-тили зубы, готовились к завтраку и брились над фронтом стояла гнетущая тишина. Когда очень тихо, то хуже чем грохочет. Почему-то ждешь еще более страшного. В окопах беззвучно шевелятся солдатские каски. Влажный, напоенный утренним туманом воздух был прохладен. Чуть кто стук-нет лопатой, все солдаты сразу настораживаются, смотрят в ту сторону. С рассветом, с первыми проблесками солнца по гребню высоты ударил первый немецкий снаряд. С первым раскатистым взрывом дрогнула земля и сжались серые пригнутые к земле спины. Вверх взметнулось облако дыма и осколки веером разлетелись в стороны. И всем стало сразу ясно, что началась пристрелка траншеи. Пулеметчики мгновенно прозрели, до них дошло, почему я их вывел вперед. С этим первым коротким ударом им стало ясно, что стрелковые роты обречены. Подавшись ночью вперед, к самому краю поля и окопавшись незаметно, пулеметчики оказались вне зоны прямого попадания снарядов. Немцы отлично видели свою траншею, все ее извилины, отростки и стрелковые ячейки. Все эти мелкие детали и даже отхожие мест были подробно нанесены у них на карте. К утру, пока славяне спали, немцы сумели поставить колючие рогатки в хода сообщения.
Теперь общая траншея, в которой сидели наши и немцы была разделана рогатками с колючей проволокой. Между солдатами той и другой стороны пролегала граница. Группы солдат, находящихся по обе стороны раздела понимали друг друга. Между ними был молчаливый сговор, они не стреляли в противную сторону.
К утру, когда границы воюющих сторон были определены, немецкая артиллерия приступила к обстрелу середины траншеи. Я оглядел еще раз высоту, ржаное поле, посмотрел в сторону траншеи и спрыгнул в глубокую воронку. Там вниз головой лежало неподвижное тело нашего стрелка солдата. На глинистом дне, стекая, скопилась кровь. Солдат видно был тяжело ранен, добежал до воронки, упал вниз головой и умер. Я присел на корточки возле него, достал кисет с махоркой, свернул козью ножку и закурил. Затянувшись несколько раз, я посмотрел на убитого и подумал, сколько таких мальчишек остались навсегда в Бельской земле. Сколько солдатской крови впитала в себя эта истерзанная земля. Может на этом самом месте будут когда-то жить мирные люди и именно здесь на солдатских костях воздвигнут они свои помойки и дощатые сортиры. И будут счастливы, что пришлось использовать готовую яму.
Взошло солнце. Немцы, наращивая темп стрельбы, обрушились всем огней своих батарей на высоту. Высота дрожала и гремела. Снаряды рвались по обе стороны траншеи. Вверх поднимались огромные всполохи земли, куски глины и обрывки солдатских шинелей, рявкали мины, со свистом и скрежетом летели осколки. Я выглянул поверх земли, рядом стоял пулемет, прикрытий охапкой соломы. Я свистнул. Из окопа показа-лась каска и лицо солдата. Пулеметчик увидел меня и улыбнулся. Он видно сумел оценить свое место. Теперь когда до него долетал зловещий рев со стороны траншеи, он улыбался. А это было важно для нашего общего дела. Солдат помахал мне рукой, показал оттопыренный вверх большой палец и тут же пригнулся в окоп, рядом ударил снаряд с недолетом. Грохот и рев стоял над высотой, стонала земля. Она дрожала, поднималась к небу и уходила из под ног. Было жутко и страшно смотреть на траншею. От близкого удара воронка начинала ползти под ногами. Потом она как качели возвращалась назад и болталась некоторое время. С каждым близким ударом повторялось все снова. Над гребнем высоты, где проходила траншея, к небу стал подниматься огромный столб дыма и рыжей пыли. К полудню рев снарядов достиг бешеной силы. Непрерывные залпы и всплески огня, тяжелые удары и взрывы, облака вздыбленной земли закрыли все пространство над траншеей.
В середине дня немцы вдруг прекратили обстрел. В голове и ушах продолжало гудеть, звенеть, стоял грохот, а глазами глядишь и не видишь ни взрывов ни всполохов. В висках продолжает стучать канонада и каждый ее удар отзывается в голове острой болью. Перерыв продолжался часа два не больше. Видно у немцев подошло обеденное время.
Пока они ели, курили и отдыхали, мы успели перевести дух. Пулеметчики зашевелились, стали выглядывать поверх земли. Некоторые терли в ладонях спелые колоски ржи, сдували шелуху и сыпали зерна в рот. У нас тоже был, так сказать, перерыв на обед. Через некоторое время немцы снова взялись за серьезное дело. Они обрушили на высоту огонь своих батарей. Они били фугасными и осколочными, поливали сверху свистящей шрапнелью. Изредка для большего эффекта они по земле пускали тяжелую болванку, которая брызнув землей при первом ударе, рикошетом взмывала вверх и с раздирающим душу ревом и скрежетом, кувыркаясь и прыгая, неслась по изрытой снарядами земле. Немцы с присущей им настойчивостью, тупым рвением, упорством и знанием дела терзали землю вокруг траншеи. Отрытая по всем правилам саперного искусства, укрепленная боковыми досками и фашинами траншея была набита солдатскими трупами. Перед вечером измотанные тяжелой работой немцы лениво пустили в нашу сторону десяток снарядов и прекратили стрельбу.
Весь день подбитый танк стоял недвижимо как мертвый. К вечеру внутри него что-то стукнуло, лязгнули задвижки люка и из-под брюха танка выползли два танкиста. Они огляделись кругом, поднялись на ноги и побежали в сторону леса. Руки и головы у них были перебинтованы. Траншея, где сидели стрелковые роты, дымилась. От нее шел дым немецкой взрывчатки и легкий пар. Пулеметчики в своих ячейках встали на ноги, стали стряхивать налетевший сверху слой земли и пыли, лица их были землистого цвета. Некоторые уже успели завернуть обрывки газет и дымили махоркой. Многие оглохли и одурели. Но все были невредимы и целы. Вот когда уверовали они ни в бога, а в то, что не остались с пехотой в траншее. Если бы я тогда поддался на их несогласие и нытье, торчали бы они сейчас трупами в траншее, не увидели бы ни солнца ни белого света и не вдыхали бы крепкий запах дыма махорки. А солнце, проглядывая сквозь облако пыли и дыма уже клонилось за вершины высоких деревьев к закату. Роту спасло то, что солдаты зарылись в землю уткнувшись лицом в край ржаного поля. Кто из стрелков в траншее остался в живых, трудно было сказать.

 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 12:41 | Сообщение # 172
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
В траншее могли уцелеть лишь те, кто во время обстрела подался вплотную к рогаткам. Командиры рот видно погибли вместе с солдатами. Те из раненых, кто пытался сразу бежать, попали под огонь и погибли в пути. А те, кто не мог сам подняться на ноги или надеялся переждать об-стрел в траншее, умерли от новых ран. Кроме меня, командира взвода и политрука Сокова офицеров на высоте не оказалось. В стрелковом полку их было много, если считать командира полка, его замов и помов, батальонных и других прочих офицеров. Там в полку сидели артиллеристы, саперы, связисты, химики, оружейники и прочая всякая тыловая братия. Я не говорю о медиках и тех кто дергал вожжами и хлестал кнутами своих костлявых кляч по бокам. Все эти участники во время обстрела укрывались в лесу. С исходных позиций, когда командиры рот поднимали своих солдат и шли вперед, политруки стрелковых рот смылись в тыл под всякими предлогами. Исключением в данном случае был Петр Иваныч Соков. Он хотел было остаться в тылу, но я покрутил головой и он не посмел бросить пулеметную роту. Он пытался задержаться в траншее, боясь что но-чью возле ржи немцы нас обойдут, но перед рассветом почуяв недоброе сам прибежал в роту. Теперь он сидел с моим ординарцем в одной щели.
В штабах и службах полка и среди тех, кто прятался в лесу от обстрела, никто не знал, что делалось сейчас на высоте. Как и кто здесь держал оборону? Кто остался жив в этом грохоте? По всей лестнице командных инстанций повелевали и требовали данных о Пушкарях. На картах района рисовались стрелы, рукой наносили решительные удары, а где эти ударные роты, что они делали в данный момент никто не знал. Никому в голову не приходило, что ушедшие на высоту пребывали уже в ином и лучшем мире. Послать на высоту человека, это значит послать на верную смерть А кто из тех кто скрывался в лесу добровольно пойдет на это. Солдаты обречены. У солдат одна дорога. А зачем например политрук будет подставлять свою шкуру, чтоб в ней появились дырки. Или тот же комбат. Хотя батальон в полном составе ушел на высоту. Командир полка под пятью накатами. А почему комбату не сидеть под тремя в том же лесу. Солдат и ротных пришлют сколько угодно, а комбаты на дороге не валяются. Рапортуя выше они плели догадки и строили версии, стараясь угодить ответами вышестоящим начальникам. Наиболее тертые устраивали свои накаты по соседству с перевязочными пунктами. Пока солдату делали перевязку и вправляли кости, комбат стоял над раненым и задавал ему вопросы. После перевязки с раненым не поговоришь. Он отмахнется рукой и потребует кормежки.
Принуждать раненого нельзя. На кого нарвешься. Этот промолчит. А другой при всех пошлет тебя подальше. Но что мог оказать раздавлен-ный грохотом солдат, переживший смерть, истекающий кровью. Он на фельдшера рычит от боли. Он не помнит как его ранило, а его спрашивают о какой-то обстановке.
– Чего спрашивать? Раз харчей не даете! Мне тепереча не до вашей войны! А пожрать бы надо! Чайку с заваркой и в накладку горячего!
– Где ваш командир роты? – настаивает комбат.
– А где ему быть? Кто его знает? Может убит! А может ногу оторвало! Голову не поднять! Света не видно! Грохот и темнота! А вы свое! Где, да где командир роты?
– А много солдат живых сидят в траншее?
– Подымишь голову, глянешь вправо, влево! Кто его знает, живой он или мертвый? У мертвых тоже открыты глаза! Сбегай сам, посмотри, чего боишься! После таких слов комбат затыкался на время. Раненый солдат знал одно хорошо и точно, ему обязаны сделать перевязку и если зу-бы целы дать похлебки и щепоть махорки закурить. И теперь какой бы ему вопрос не задавали, он отмахивался и знал твердо, что его с мысли не собьешь, он держал в голове твердо намеченный план. Еще несколько солдат сидели на земле и ждали перевязки. Они отвечали неохотно и невпопад. Солдату утомительны были эти вопросы. Если он не знал или не хотел отвечать, он мотал головой, показывал на затылок, что там болит голова. Не видишь, что я контужен. Третий солдат, на которого налетел комбат, отмахнулся от него рукой, как от надоедливой мухи, прилетевшей на запах крови. А последний, с перевязанной рукой, оказался словоохотливым. Он взялся отвечать комбату все как надо. У него в голове была такая стратегия, что лежавшие другие закачали головами.
– Ну и дяла! Ему не меньше чем батальоном надо командовать! Из блиндажа в это время высунулся телефонист.
– Товарищ гвардии капитан! Вас вызывают к телефону! Из полка требуют доклада! Сколько не посылал комбат на высоту своих связных, на-зад никто не вернулся. Это была какая-то прорва, которая поглощала в свое нутро все живое. Не идти же на высоту самому! Почему эти идиоты ротные не могут послать сюда толкового солдата? Должен же комбат знать обстановку! Связные, которых послали на высоту пропали без вести. Один получив ранение в голову вернулся назад ни с чем.
За целый день непрерывного грохота до перевязочного пункта добрались несколько одуревших солдат. Истерзанные, грязные, оглохшие и голодные, они не могли понять о чем их собственно спрашивали. Только глаза их устало и с упреком смотрели на комбата.
– Где командир роты? – срываясь в голосе, закричал он. – Я тебя спрашиваю! – надрывался он.
– Я сидел в окопе. Земля ушла из-под нас!
– Я спрашиваю, где командир роты! Ты понимаешь это?
– Как не понять! Потом как ударит! В глазах потемнело!
– Ну и что дальше?
– Я хотел вылезти, а меня засыпало. Смотрю на небо, а солнца не видно! Да, вроде живой! Утер лицо, посмотрел на руки, а они в крови!
– Командир роты где?
– Какой командир роты? Там земля летит вверх дном! А роты никакой! Комбат вышел из себя. Он ждал что солдат вот-вот окажет о коман-дире роты.
– И больше ничего?
– А чаво еще? Комбат сплюнул и отошел в сторону. На дороге показались новые раненые. Но когда они приблизились, оказалось, что они с другого полка. Из блиндажа выглянул замполит. Комбат подошел к нему и спросил: – Ну что будем делать комиссар? Замполит вышел из блинда-жа и пожал плечами. Комбат не выдержал и заорал: – Кем я командую? Раненые солдаты повернули головы и посмотрели на него. Замполит взял его под руку и увел в блиндаж. А солдаты, сидевшие на земле, продолжали между собой разговор.
– Послушай браток! Иду я по траншее, смотрю в бок отходит узкий проход. Зашел туда, смотрю очко круглое. Из гладких струганных досок сделано. Удобное, чистое и не тесное. Поглядел, подумал и пошел назад. Шарахнет еще в таком гадком месте и будешь болтаться в немецком дерьме. Солдат посмотрел на концы своих почерневших пальцев и продолжал. – Только я вышел обратно, а тут вдруг ударил снаряд и оглушило меня! Он никак не мог понять, что от него хотел крикливый комбат и зачем немцы на переднем крае оборудовали себе отхожее место.
– Видно у немцев слабые желудки! Или едят по многу! – сделал он заключение. Я товарища гвардии капитана хотел спросить про немецкий сортир, да ушел он и слушать не захотел.
День был на исходе. В штабе полка кипела работа. Из дивизии требовали доклада о ходе наступления на высоту. В телефонной перебранке с комбатами постепенно вырисовывалось, что наши взяли высоту, что и требовалось доказать. В ситуации, когда достоверные данные отсутствуют важно доложить и попасть в струю. Тебя потом не забудут, непременно отметят, глядишь и представят к награде. Не будут же писать представление на Ваньку ротного, который отсиживался на высоте. Штабная работа требует изворотливости, ты все время на глазах у начальства. Это не то что ротный, взял ушел на высоту и сидит там. Если ты даже и не в курсе, ты все равно должен придать своим словам уверенность, если хотите лихость, в этом успех продвижения вперед. В донесениях и сводках появились внушительные цифры убитых немцев. А как же без них? Комбат под-считал раненых и донес, что в полосе наступления батальона убито не меньше пятнадцати солдат противника. В полку эту цифру сразу округлили.
– Что они там дуру валяют! Два батальона за целый день боев не могли убить сотню солдат противника? – Могли! Могли!
– А что же ты мне на подпись суешь всего двадцать? Немцы сотнями валяются на высоте, а ты мне двадцать! А на высоте в это время стона-ли и умирали стрелки солдаты. На высоту послали еще одного связного.
– Найди командира пулеметной роты и немедленно его сюда! Скажи командир полка вызывает! Связной солдат добежал до ржи, нашел меня и мы с ним побежали в тылы полка для доклада. Возвращался обратно я один. Немцы пока не стреляли. Я бежал где перебежками, где шел ускоренным шагом, отдыхая. Поднимаясь на высоту, я подошел к траншее и собирался уже ее перешагнуть. Как вдруг услышал гул приближающихся снарядов. Я взглянул в траншею, где сидели солдаты и крикнул им: – Ну-ка! Подвинься! Дай просунуться! Но солдаты даже ухом не повели. Я прыгнул вниз между двух солдат, протиснулся между ними, растолкал их локтями и присел в тесноте. В это время ударили снаряды. Я нагнул го-лову и подался к стенке траншеи. Земля качнулась и задрожала. Снаряды рвались кругом. Когда стрельба утихла, я стряхнул комки земли и пыли с головы и посмотрел на сидящих рядом солдат.
– Вы что? Подвинуться не могли? Вас ногами нужно расталкивать!
– Что смотришь? Солдат сидевший рядом смотрел на меня вполоборота и держал в руках винтовку.
– Чего молчишь? Сообразить не можешь?
– Ему кричат подвинься!
– Снаряды летят! А он шевельнуться не может! Я взглянул на него и тут только заметил, что сидевший рядом со мной солдат как-то странно смотрит. Он уставился на меня не моргая глазами. Я пригляделся, толкнул его плечом и увидел – в открытых глазах его была смерть. Слева тоже сидел паренек с открытыми глазами. Он смотрел перед собой не мигающим взглядом. Дальше еще и еще. Лица их были землистого цвета.
– Кто тут живой? – крикнул я и поднялся на ноги.
Траншея на шевелилась. Солдаты сидели в траншеи привалившись спиной к задней стенке траншеи. Они были мертвы. Плечом к плечу была набита немецкая траншея нашими русскими мертвыми солдатами. Какое военное преимущество получили мы, заняв высоту? Отвлекли на себя часть немецких сил с большим количеством артиллерии? Меня спросили в полку, где сидят батальоны и какой участок занимает пулеметная рота. Есть ли в роте потери? На все вопросы я ответил и добавил в конце, что потерь в роте нет. О батальоне ничего сказать не могу. Он сидит сзади и контакта я с ним не имею. По представлению штаба полка сражение за высоту шло согласно утвержденному плану. А где же наша авиация и артиллерия? – спросите Вы. Этого я сказать не могу, это не в моей компетенции. Мы знали только одно, что войну мы вели людьми, винтовками и пулеметами. В штабах не думали, что мы несем напрасные потери. Главное нужно было выстоять! Выделенная для поддержки артиллерия не стреляла, причин было много. Одна из них – мощный ответный огонь противника по их огневым позициям. Немцы перепахали всю высоту, но атаковать ее пока не решались.
На другой день после короткого и очень мощного обстрела немцы совсем прекратили огонь. Войска не могут вести бой не имея отдыха. Единственно достоверными данными были цифры о количестве поступивших с высоты раненых. Фельдшер считал их тыча пальцем и записывал в свою книгу. С комбата требовали сведения об убитых, а он не мог ответить на этот вопрос. Полковое начальство грозилось и кричало, в полку торопились и отправляли своих связных на высоту. Солдатам сулили награды. Они шли и не доходя высоты погибали, за весь день один из посланных добежал до траншеи и вернулся назад. Ему удалось проскочить под огнем, он спрыгнул в траншею и онемел от ужаса. В траншее сидели убитые солдаты. Связной короткими перебежками пробежал вдоль траншеи и снова спрыгнул в неё.
Он опять лицом к лицу оказался с убитыми. На фронт он только что прибыл и первый раз увидел подобное зрелище. Похолодев от ужаса, что он один оказался среди покойников, он кинулся бежать обратно. Страх и ужас придали ему силы и скорости. Он падал и бежал, кругом не замечая ничего. Ему казалось, что и в лесу повсюду и кругом одни мертвые. Благополучно добежав до полка, он увидел живых и обессиленный свалился на землю. Его подхватили под руки и поволокли в блиндаж. Все замерли от страха и онемели, когда он объявил, что в траншее сидят только убитые. Слезы застилали ему глаза. Его подняли на ноги и подвели к столу командира полка. Он вдруг захрипел, заикал и его вырвало прямо на стол, где лежала разрисованная красными стрелами карта полка. Стрелы исчезли, его подхватили и потащили из блиндажа. Эта страшная весть с быстротой молнии облетела все службы полка. Она поползла по проводам. Два полка солдат, молодых ребят, – как поется в песне, отдали свои жизни.
– Кто же там держит оборону – спросил командир полка. Ответа не последовало. К вечеру после короткого мощного обстрела немцы прекратили стрельбу и отправились на ужин. День для немцев был не легкий. Еще бы после такого напряженного дня стволам орудии нужно дать остыть. Солдатам положен отдых. В лесу тем временем в спешном порядке готовили новую роту. Ее пополнили солдатами с поджившими ранами, подчистили санроту и сотня серых, замшелых, потертых шинелей, потолкавшись в лесу, тронулась на высоту. Ее повел младший лейтенант только что прибывший из тыла с офицерских курсов. На фронте он раньше не был. Мало что понимал в войне и поэтому держался спокойно и пошел на высоту уверенно. Когда последние залпы артиллерии стихли на высоте, я вылез из воронки и перебежал в пулеметную ячейку Парамошкина.
– Как немцы? – спросил я его.
– Все тихо, товарищ лейтенант!
– Это хорошо! Я крикнул ординарца, который с политруком Соковым сидел в щели на двоих и велел ему привести связного для отправки в тыл.
– Пойдешь в полк! – оказал я связному.
– Доложишь что рота держит оборону, потерь в роте нет. Немец пока не атакует. В стрелковых ротах большие потери. Пусть мне дадут телефонную связь. Найди нашего старшину. Пусть берет хлеб и кормежку. С ним и вернешься назад, – Все понял?
– Ясно, товарищ лейтенант!
– Ну давай, вали!
Вскоре в пулеметную роту дали связь. Телефонист устроился в воронке около трупа. Я ушел проверять пулеметы. Я переходил от одного пулемета к другому, говорил с солдатами, с кем шутил, на кого рычал и одергивал и солдаты на обижались. Солдаты знали что это за дело и что я рычу без злобы. Я осмотрел все пулеметы и предупредил солдат.
– Из пулеметов не стрелять! Себя не обнаруживать! Если немцы пойдут в атаку начнет Парамошкин! После него начнете вести огонь! Вернувшись назад, я увидел своего политрука. Он сидел на краю своего окопа. – Где ты пропадал?
– Я здесь в щели с ординарцем сидел! Как там у ребят на точках?
– Раненые нет! Все живы здоровы!
– А где будет наше КП?
– Какое КП?
– Ну, где будем строить землянку! Я видел вон там у сарая готовые бревна.
– Ты толкуешь дело! Только за одну ночь нам ее не осилить. Так что наберись пока терпения, пару дней придется посидеть в открытой щели. Сегодня же под землянку начнем копать котлован. Вон там в воронке, где сидит телефонист. Вот ты этим делом и займись!
– Пусть труп уберут! А то он завтра на солнце пустит дух!
– И вот еще что! Я пойду к пулеметчикам на правый фланг, пусть мне сначала отроют щель!
– Где рыть?
– Вон там около пулеметного окопа Парамошкина.
– Будут звонить из полка, скажи потерь нет. Где мы сидим, по телефону не рассказывай. Разговаривай потише. Немцы могут рядом быть, во ржи.
– Я скоро вернусь.
– Да передай старшине пусть в роту доставит воды. Вода нужна для пулеметов и для людей. День будет жаркий. Видел сегодня как пекло. Только что проверял пулеметы во взводе старшего лейтенанта, из кожухов вылили воду. Спрашиваю его: – Почему в пулеметах нет воды? Как будешь стрелять? Если кожуха пустые. Молчит. Спрашиваю Балашова. Он вроде толковый и серьезный парень.
– Как получилось Балашов, что оба пулемета без воды остались.
– Командир взвода заболел! – отвечает. Просил пить. Вот мы ему и слили.
– Вот такие дела политрук! Я хотел уже встать и уйти, но политрук забеспокоился, засуетился, огляделся по сторонам, подвинулся ко мне и осипшим голосом сказал:
– Я хочу тебе кое что сказать. Дело серьезное!
Петя достал кисет. Свернув цигарку спустился в окоп, чиркнул спичкой, прикурил, вылез наверх и держа папироску в рукаве добавил!
– Он подцепил заразную болезнь!
– Какую-какую? – Я снял пилотку, разгладил волосы и посмотрел на него.
– Говори я слушаю!
– Помнишь? – начал он в полголоса.
– Там на последнем месте обороны, где мы недели две стояли под дождем. Ну где я ночью уходил проверять посты.
– Ну и что?
– Так вот! Никакого указания политотдела не было. Мы со старшим лейтенантом просто ходили к бабам.
– К каким бабам? Если до ближайшей деревни в тыл не меньше десяти верст. Пешком не обернешься. Ночи сейчас короткие.
– Да нет! Мы в деревню не ходили.
– А куда же вы ходили?
– Помнишь? Когда ты его со связным отправил во взвод, солдаты ему сказали, что рано утром в тот день в нейтральной полосе они видели дым. Дым шел как вроде из трубы. Старший лейтенант взял бинокль и весь день пролежал наблюдая за тем местом. Там в лощине, около оврага, недалеко от нашей передовой была землянка. К вечеру он увидел как около нее мелькнула женщина. Ночью он один пошел туда. В землянке их было две. Одна молодая, а другая постарше. Вернувшись к себе в окопы он солдатам ничего не сказал. На следующий день он встретил меня и предложил:
– Есть две бабы политрук. Одна молодая – это моя. Для тебя есть постарше. Если согласен на постарше, сегодня ночью пойдем. Ротному ни-чего не говори, а то он сразу отошьет нас обоих.
– Я согласился на постарше. Мы договорились встретиться вечером в пулеметной ячейке. Погода была дождливой. Немцы не стреляли. Ты спал. На передовой было тихо. Но я все равно боялся. Ничего не сделаешь! Охота пуще страха! Потом походил-походил – привык! Две недели ходили мы туда. А вечером, когда пришли в лес под Пушкари, он сказал мне, что подцепил заразную болезнь.
– Посоветуй, что делать?
– Ты лучше меня знаешь, что за это бывает. Такие вещи на фронте рассматривают как самострел. Его вылечат и отдадут под суд.
– В том то и дело! Он просил поговорить с тобой. Он хочет пойти к фельдшеру и договориться с ним частным порядком. Как ты на это смотришь?
– Я отпущу его на один день. Но запомни! Я знать ничего не знаю на счет его болезни! Ты с ним куролесил, ты и расхлебывай.
– У меня и своих дел в роте по горло! В санчасть поведешь его ты. Даю вам на это ночь до рассвета! К утру вместе с ним вернешься назад.
Я поднялся, позвал своего ординарца и шагнув в темноту ушел на правый фланг роты. Ночью Парамошкин и его расчет вырыли для меня уз-кую щель и прикрыли ее соломой.
– Это зачем? – спросил я, вернувшись назад. Зачем солому сверху настелили?
– Вы же сами сказали, что завтра будет жарко. Вот мы и накрыли ее сверху соломой. Тень будет, товарищ лейтенант!
Я хмыкнул под нос и покачал головой, – завтра будет жарко в смысле обстрела!
– Ладно! Пусть будет тень! Ты всегда что нибудь придумаешь!
«Главное не надо сразу отметать солдатскую инициативу», – подумал я. Солома будет лезть в глаза, набьется за воротник. Важно, что солдаты о чем-то думают. Не все выбило из них. От страха не одурели. Завтра опять захлебнется земля. Как оно будет? Ночью немец не стрелял. Вылазок в нашу сторону не было. На высоте тихо и спокойно. Пахло немецкой взрывчаткой. Потом стало заметно холодать. Часа через два появился туман. Он полз из низины. Воздух стал влажным, видимость пропала. Я, ординарец и несколько солдат сидели на краю окопа и тихо разговаривали. Почти рядом послышались голоса. В ночном полупрозрачном воздухе голоса прослушивались издалека. Поблизости от нас никого не было. Я поднялся на ноги, посмотрел в ту сторону поверх земли, долго приглядывался, но никого не увидел. Снова послышался разговор двух солдат. Каждое сказанное им слово поражало ясностью и отчетливостью. Казалось, что они стоят в трех метрах сзади и разговаривают. Мы сидели молча и слушали каждое слово.
– Сколько нашего брата погибло здесь!
– Стоит ли эта деревня такой цены?
– Людей бросают вперед без счета!
– Я раньше этого не понимал. А теперь прозрел и все стало ясно?
– Все делают на авось! – и говорящие смолкли.
Но через некоторое время опять послышались голоса.
– В обозе держат коров. Начальство молочком и сметанкой питается.
– Друг надысь рассказывал, сливки на трофейном сепараторе крутят.
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 12:44 | Сообщение # 173
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
В небо взмыла немецкая осветительная ракета. Яркий свет ее завис и замерцал над головой.
Потом он быстро побежал по лицам сидевших, по стенкам окопа и скрылся за рожь. Голоса пропали. Ветер сдул их куда-то в сторону. Свежий человек не может так рассказывать, подумал я. Это разговор бывалых солдат. Свежего человека хватает на неделю. Пока он приглядится, считай его уже нет. Здесь на передовой говорили обо всем. Только в присутствии телефонистов старались не сболтнуть лишнего. Однажды произошел такой случай. Старшина рассказывал. Ребята слышали, как тот в полку докладывал о разговорах на передовой.
– Ну и что? – спросил я.
– Не стало его!
– А что с ним случилось? – спросил я старшину.
– Он говорят погиб на передовой во время обстрела. А другой говорил, что он подорвался на мине. Перед обстрелом оборвался телефонный провод. Он пошел на линию и подорвался на мине.
– Откуда там взялась мина? – не унимался я.
– Может забыли саперы! А может какая немецкая была.
– Возможно-возможно! Ночью немец дал нам передышку. Пришел старшина раздал кормежку. Темная ночь, а светло как днем. Немец на всю ночь включает ракетное освещение. Светит как надо. Нам за счет немцев светло. Пройдя еще раз вдоль роты и закончив все неотложные дела я вернулся и себе, подошел к отрытому для меня окопу, сбросил на дно солому и спустился вниз. Я лег на дно, зевнул глубоко, потянул в себя прохладного воздуха, закрыл глаза и мгновенно уснул. Политрук Соков к утру не вернулся обратно. Ординарец оставил воронку, где дремали связные взводов и телефонист и перебрался в свободную щель, где до этого сидел политрук Соков. Он хотел быть поближе к ротному. С момента, когда лейтенант ложился и засыпал, он, ординарец оставался дежурить. Для него с этой минуты наступал самый ответственный момент. Он вел наблюдение и отвечал за всю пулеметную роту. Спали они обычно по очереди, иногда ротный ложился спать прямо на землю. Сейчас у него отрыта узкая щель. В ней можно протянуть даже ноги и спать не боясь пуль и осколков. Ординарец по опыту знал, что лейтенанту долго спать не дадут. Ночью будут звать к телефону. Утренний рассвет самое ответственное и тревожное время. От фрицев можно ждать всего. Они могут провернуть всякую гадость и каверзу. Подползут подлые тихо, лягут и затаятся. А потом с рассветом встанут и пойдут вперёд.
Ротный был уверен в своем ординарце. От его расторопного взгляда и чутких ушей ничего не уйдет. У него, как выражался ротный, не плохая смекалка, есть чутье на немцев и сообразительный котелок. И поэтому, набегавшись, ротный валился спать не сообразуясь с предрассветной порой. На сон и на отдых ему давалось ограниченное время. Вон политрук. Тот мог и день и ночь спать сколько угодно, сколько ему влезет. Но спал политрук только ночью. Дней под обстрелом он боялся даже закрывать глаза. А они с ротным набегаются и только под утро ткнутся по очереди и уснут. Но бывало и так. Когда ложились спать они сразу двое. Прибегут в пулеметный расчет, сделает ротный проверку пулемету и лентам, даст пулеметчикам нагоняй за разные неполадки, а потом скажет им – Братцы! Вы подежурьте! А мы с ординарцем ляжем вот здесь и поспим. Мы вторые сутки не занимались этим делом. Пулеметчики любили, когда ротный после нагоняя прямо в пулеметной ячейке устраивался спать.
– Намаялся! – говорили они.
Сядут молча и махрятиной не дымят. Не портят нам воздух с ротным. И в этот раз, когда позиций немцев еще не видно, ротный свалился в окоп и заснул. Пришло утро ясное тихое и безоблачное. Немцы кое где зашевелились. В конце траншеи были видны их каски. Проснувшись, они пустили в нашу сторону одинокий снаряд. Туман дрогнул. Взрыв раскатистым эхом отозвался за лесом. Потом после долгой паузы, которую им отвели на завтрак со шнапсом, они перекурили и пустили по высоте еще три снаряда подряд. Теперь началась их работа. Снаряды остервенело завывая замелькали черными точками, их было видно на фоне светлого неба. Они наклонились навстречу земли прошуршав как змеи. И вот высота вздрогнула и заколотилась в судороге. Я проснулся, поднялся, осмотрелся кругом и махнул ординарцу вниз рукой. Это означало, что он свободен от дежурства и может если хочет ложиться спать. День обещал быть без особых забот. Поревет, погрохочет, побрызгает землей. Все живое уже убралось и пригнулось по щелям. Солдаты притулились к стенкам окопа и притихли. Третий день обстрела. Считай они уже привыкли к нему. Многие, кто дежурил ночью устраивались поудобнее на дне окопа и закрывали глаза. К этому привыкнешь, если привык к обстрелу и хочется спать. Немец пока сидит надежно и не лезет вперед. Он будет бить еще дня два. Потом может, сунется на высоту. Ему нужно знать наверняка, что все убиты или сидят полуживые. Пулеметчикам повезло. На их позиции не упал еще ни один снаряд.
Взрывы вздымались, но не ближе десяти метров. Сначала было жутко и страшно, земля ходила под ногами, бросала на несколько метров окоп. При каждом таком мощном ударе человеческое тело сжимается, суставы рук и ног стягивает в единый комок. Ты искривляешься как сжатая пружина. Хлесткими до боли в голове ударами выбивает последние мозги. Ты хочешь расслабиться, а новые удары следуют один за другим, еще больше тебя сжимает и расслабиться не дает. Люди трясутся, бьются всем телом, стучат зубами, и начинают дуреть. Некоторые охают, крестятся, читают молитвы, беззвучно шевеля губами. Весь день немцы продолжали изрыгать смертельный огонь. Высота окуталась облаком земли и дыма. Жизнь или смерть! Орел или решка? Сколько не крути, сколько не гадай, ответа не получишь! Все делается проще! Вперед о смерти знать не дано! Снаряд хряпнул так близко, что у щели, где я сидел, отвалилась земля. Второй ударил рядом с пулеметом, сбросил о него охапку соломы и заскрежетал осколками по стальному щиту. Немец перенес огонь почти к самой кромке ржи.
«Ну все!» – подумал я, – «теперь нужно ждать смерти!»
Чтобы как-то все это выдержать, я обратил свой взор к давно умершему отцу. Я мысленно просил его – «Помоги мне отец! Скажи что делать?»
Артиллерийский обстрел в Пушкарях был самым кошмарным, какие мне приходилось видеть и испытывать на себе. Я перепробовал все. И молился, и матерился! Не сама смерть, которая грозила сверкнуть перед глазами была мне страшна, а бесконечные взрывы и завывания снарядов, всполохи огня перед глазами, удары земли, от которых внутри все обрывалось. Я уже не понимал, месиво там или еще живые органы и кишки. Соков всегда носил на голове каску. Он боялся прямого попадания в голову. Какая разница, куда попадет! Я достаю из кармана две сложенные бумажки попавшиеся мне под руку. Я держу последнее письмо из дома и машинально начинаю его рвать на мелкие клочки. Потом я рвал донесение, которое я написал в полк. Пусть все останется на земле, я подкидываю горсть изорванных на части бумажек и налетевший ветер разметал их в од-но мгновение над землей. Я приподнялся и вдруг я вижу своего пулеметчика Парамошкина, он быстро оборачивается и спокойно смотрит мне в глаза. У него встревожено лицо.
– Немцы идут! – думаю я. И это выводит меня из оцепенения. Я начинаю ровно дышать, чувствую тошнотворный запах немецкой взрывчатки и делаю знак Парамошкину, что мол немцы идут? Нет качает он головой. Я ему махаю ладонью и сам спускаюсь в окоп.
– Ну и денек! Чуть сам с ума не спятил! – вздыхая, говорю я вслух. Вспомнил, как я бегал в полк, как на обратном пути попал в траншею за-битую солдатскими трупами. Лес большой. Я точно не знал где находиться блиндаж командного пункта. Я пробежал почти весь лес. На дороге увидал лошадь и телегу. На ней сидели раненые. Повозочный остановил лошадь и кнутом показал мне в нужном направлении. Туда в лес вела узкая непролазная тропинка.
– Здесь пешей гораздо ближе! Чем кругом в объезд вокруг болота. – сказал он мне.
– Блиндаж полка сразу найдете! Он стоит у большой сосны. Вон телефонный провод туда натянут. В самом деле, не успел я немного пройти и свернуть у сосны, шагнув в лес с тропинки, как за деревьями увидел бугор замаскированных накатов. Да! – подумал я, штаб полка надежно укрыт. Сюда не танк, ни пехота со стороны дороги не подойдет. Поставь пушку в кустах напротив, имей возле себя ящик картечи, здесь можно си-деть до конца войны. И на самом деле. Когда я с тропинки поднялся немного в гору, на ее краю я увидел зарытые в землю полковые пушки. Вот где они облюбовали место себе на войне! Охраняет лес вместо того, чтобы прикрывать огнем свою пехоту. Вот так! Кому война! А кому хреновина одна! На высоте по-прежнему ревела канонада. Я вспомнил трупы с открытыми глазами, среди которых сидел на обратном пути. По спине прошел мороз и я подумал, неужель погибнет вся рота? К вечеру обстрел затих. Нас основательно засыпало землей. Окопы и щели пришлось от земли очищать лопатами. Через некоторое время прибежал политрук.
– Ты мой приказ не выполнил! – успел я сказать ему на ходу. Я собирался пойти и проверить роту. Следом за политруком прибежал старшина. Он принес кормежку и воды для пулеметов. Старший лейтенант тоже вернулся, но не заходил ко мне и сразу подался в свой взвод. Старшина стал кормить людей, раздавать хлеб, похлебку и махорку. Я прошел по всем пулеметным расчетам, потерь в роте не было. Ночь прошла спокойно. Ночью я приказал всем по очереди спать. – Немцы завтра должны пойти в атаку! К рассвету опять все притихли в ожидании нового дня. Утром, как всегда после первого и еще трех снарядов началась распашка высоты. Не снижая темпа, они били по высоте до обеда. В этот раз, когда обычно стрельба стихала, немцы вдруг усилили обстрел. Они сосредоточили по высоте такой ураганный огонь, что все кругом забилось и задрожало. Высоту затянуло густым облаком летящей земли, высоту била предсмертная судорога. Я сразу понял, что наступил решающий момент.
Немцы обрушили на высоту лавину снарядов, за ней последует атака пехоты и танков. Наши пулеметы молчали. Четыре пулемета, накануне проверенные, были готовы отбить любую атаку немецкой пехоты. Я сам проверял каждый пулемет. Сейчас я лежал на спине на дне своей узкой щели и прислушивался к разрывам. Земля плыла из-под меня вместе в окопом. Я прислушался, хотел уловить человеческие голоса, но в реве сна-рядов ничего не было слышно. Если обстрел прекратиться, внезапно оборвется и из ближайшего окопа мои солдаты подадут голоса, значит немец пошел в атаку. И они его подпустят на прицеле. Но пока немец бьет, пока летит земля, нужно набраться терпения и спокойно дожидаться начала. Сейчас снаряды рвутся с перелетом. Но вот несколько снарядов как бы сорвались с высоты и вскинули землю у самого окопа. Они стали рваться в расположении роты. Что это! Я вскочил я на ноги, простая случайность? Неправильный прицел по уровню? Или обычный недолет? Или немцы опять перенесли огонь ближе к ржаному полю? Разрывы стали приближаться к пулеметных ячейкам. Там где стоял пулеметы, там где из окопа выглядывал я, кругом летела земля и шуршали осколки.
– Нет! – подумал я, – немцы не должны изменить прицел. Но что им стоит дернуть лимб на одно маленькое деление ближе, на 0,01. Ведь это сделать просто. Если немецкая пехота на подхода и уже ползет вверх по ржи, то арт-подготовка сейчас оборвется. За короткое время немцы не сумеют обработать узкую полосу вдоль ржи. Если немцы бросят на высоту сотни две или три своей пехоты, четыре пулемета «Максим» вполне достаточно, чтобы ее положить и отправить на тот свет. Все они лягут в земле едва сделав несколько шагов вперед. Но немцы могут пойти в атаку с танками. Как я раньше об этом не подумал. В голове замелькали картины прошлого, когда приходилось видеть и встречаться с немецкими танка-ми. После неожиданной мысли о танках время как будто остановилось. Я посмотрел на край обвалившегося своего окопа и с особой ясностью представил приближение немецких танков. Они там внизу, на том краю ржи, тихо ворча, расползаются по низине. Солдаты стрелки, кто из них еще жив, увидев танки, сбегут с высоты и здесь останутся одни пулеметчики. Стрелкам легко. Сбежал с высоты под горку, добежал до леса и ложись. Танки в лес не пойдут.
430
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 22:23 | Сообщение # 174
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Выглянув из окопа, я увидел разрывы снарядов, летящие куски земли и осколки. Мысли о танках не давали мне покоя. Могли бы наши по-ставить артзаградогонь в полосе наступления немцев. Я лихорадочно перебирал варианты, пытаясь найти подходящий ответ. Что придумать? Ка-кой номер выкинуть? От ударов снарядов шумело в голове и стучало в висках. Дышать было нечем. Как же старики мои солдаты, сидят и ничего! Я моложе их, здоровый и сильный не находил себе места. Нужно на что-то решиться, твердил я про себя. Сейчас я услышу отчаянный крик моих солдат – «танки!». С необычайной быстротой летело время. Я выглянул за бруствер, окинул взглядом поле ржи и снова пригнулся. Низко над землей летели осколки. Что делать? Я один живой ничего на стою, если погибнут мои солдаты. Что стоит комбат или командир полка, если они сидят в лесу под накатами, а войска солдат у них нет, все перебиты. Жалкая горстка стрелков лежит где-то под самыми рогатинами. Чем собственно заняты наши любимые полководцы? Каждому свое! Единственная их заслуга – удержать остатки солдат на высоте. Но как они это сделают? Кричать – «Мать твою… Давай вперед! Ни шагу назад!» А кому и куда кричать? Телефоны оборваны. Позиций немецких батарей подавлять не умели, или боялись, или не хотела. Бросали под огонь без счета солдатскую массу, она ничего не стоила, запасы ее были огромны.
Я выглянул поверх земли и увидел Парамошкина. Он стоял припав к пулемету и смотрел куда-то вперед. Он стоял не шевелился и склонил голову на бок. Сразу мелькнула мысль – He убило его? Но присыпанная землей фигура его шевельнулась и как бы чего-то вынюхивая, повернулась в мою сторону. Я увидел его спокойное лицо. Солдат улыбнулся, увидев меня, помахал мне рукой и снова припал к пулемету. Пулеметная ячейка его находилась рядом со мной. Это было самое высокое место на краю ржаного поля. Отсюда хорошо просматривалась вся волнистая рожь и лежащая за полем в низине лощина. В этой лощине могли появиться немецкие танки. Сухая спелая рожь, высушенная августовским солнцем, при каждом новой разрыве металась и шуршала Спокойное лицо Парамошкина припавшего к своему пулемету подсказало, что танков в лощине нет. Но меня беспокоило другое, что накануне ночью, обходя своих солдат по фронту я не предупредил их о возможном появлении немецких тан-ков. По реву снарядов и по поведению Парамошкина можно было предположить, что пулеметчики готовы встретить немцев. Я выглянул ещё раз из окопа, взглянул на рожь и в сознании моем промелькнула быстрая мысль. При появлении танков можно поджечь рожь. Танки по горящему полю не пойдут. Огонь побежит им навстречу. Сколько пережил и передумал я, а решение простое! Артподготовка немцев внезапно оборвалась. Вой прекратился, грохот повис в воздухе. Резкая тишина отозвалась болью в ушах. Сколько нужно выпустить снарядов, чтобы над высотой закрыть солнечный свет? На высоте стоял полумрак. Огромное облако земли, пыли и дыма медленно ползло в сторону леса. Это грозное, черное облако хорошо было видно издалека. Оно закрыло полнеба. Немцы наверно любовались им. Они с удовольствием потирали руки. А наши, которые сидели в лесу, ногтями скребли свои затылки.
– «А кто там остался на высоте?». Немцы видели, что русская артиллерия молчит, ответного огня не открывает, ружейных выстрелов не слышно, на высоте все подавлено и мертво. Им видно было в бинокли, что траншея дымилась в безмолвии. Высоту можно брать голыми руками. И это подхлестнуло немцев. После четырех дней массированного обстрела немцы решили бросить на высоту пехотную роту солдат из того расчета, чтобы равномерно занять полосу по фронту. На высоту пошло сотни полторы немецких солдат. Они скрытно подобрались по ржаному полю, за-легли и затаились. Теперь осталось только встать на ноги и сделать полсотни шагов. Минута затишья тянулась недолго. Те и другие, каждый ждал своего!
– Не ложный ли это обрыв обстрела, – подумал я, – как бы нам самим не промахнуться, не выдать случайно себя. Выпрыгнув из своей ячейки, я в два прыжка оказался в окопе Парамошкина. Посветлевшее небо осветило изрытую землю. Я взглянул вперед и поверх волнистого желтого поля замелькали немецкие темные каски. Немцы стали приподниматься и выглядывать поверх ржи. На короткое время показывались их напряженные лица. Они снова припадали к земле и прятались во ржи. Танков не было видно. Я спрыгнул в окоп к Парамошкину, он без слов понял мое движение, и навалился на пулемет. Взяв прицел на полкорпуса пригнутых к земле немцев так чтоб пули пошли на уровне живота, я довернул уровень превышения на лимбе и взглянул на заряжающего. Солдат ответил мне не мигающим взглядом. Он держал свисающую ленту в руках и готов был подавать ее к пулемету. Немцы уже тронулись с места, можно было открывать огонь. Впереди во весь рост по ржи на меня шел первый немец. Я встретился с ним взглядом. Что подумал он в этот момент, увидев перед собой русского офицера.
Я нажал на гашетку – из пулемета вырвалось пламя. Пулемет застучал выплескивая свинец и смерть. Немец споткнулся, вскинул руками, он получил ее вместо железного креста. Шел он впереди у всех на глазах, хотел показать свою храбрость. Он стоил того, потому что сзади него тащи-лось горбатое воинство. Справа ударил еще пулемет. Через мгновение за ним включился третий. Четвертый после короткой очереди заткнулся. Получилась задержка, подумал я, попала земля или перекосился патрон. Парамошкин, готовый перехватить пулемет, стоял около. Он смотрел по-верх ржи и подавал мне советы. – Ниже 0.02 лейтенант! Немцы пригнулись! Теперь над землей неслась лавина свинца. Рожь впереди зашаталась, забилась и под ударами свинца, вскидываясь вверх, стала ложиться. Я боялся отказа, случайной задержки, которых в пулемете было двадцать шесть. Двадцать шесть допустимых, а сверх того и не предусмотренных. Любая из них могла случиться в бою, когда выпускаешь целую ленту. Малейший затык в стрельбе в такую минуту мог придать немцам смелости ринуться вперед. Они были от нас на расстоянии десяти шагов. Был слышен звон и металлический треск, когда пули ударяли по немецким каскам. Первое, что нужно сделать – это их положить. А когда они лягут и уткнуться головой в землю, они наши, дело плевое – неторопясь убавить прицел и расстрелять их в упор. Если дать очередь в такого лежащего и поддеть его снизу свинцом, у пуль хватит мощи, чтобы подкинуть его вверх и перевернуть на спину. Пулемет, из которого я бил, был старой и по-трепанной машиной. Но сейчас он работал как штык. Немцы не ожидали здесь встретить пулеметный огонь. Они не думали, что на краю ржаного поля стоят пулеметы. Они приняли могильную тишину за могильный покой. Первые пули их ошарашили и им от них деваться было некуда. Они сразу запнулись, опустились на землю и залегли. Я сделал короткий перерыв в стрельбе, быстро довернул уровень прицела и, нажав на спуск, медленно повел пулеметом из стороны в сторону. Теперь пули шли по самой земле, они стригли стебли, резали и рвали животы и плечи немцам. Рожь падала и ложилась, ее сносили свинцовые плети. Показались темные бугорки лежащих на земле немцев. Я полоснул им по спинам. Я нажимал на гашетку, а пулемет замолчал. Дрожь его сразу утихла. От него шел горячий пар. В кожухе кипела вода. Я взглянул на солдата подающего ленту. Он растопырил пальцы, показывая, что первая лента кончилась.
– Подавай вторую! – боднул я головой в сторону пулемета, и сказал: – Парамошкин заряжай! Парамошкин метнулся вперед к пулемету, а я отвалился спиной к задней стенке окопа. Парамошкин щелчком открыл затворную крышку, протащил конец новой ленты в приемник, стукнул ку-лаком по верхней крышке, передернул ручкой затвора и сказал: – Можно приступлять! Я показал рукой на пар выходящий из кожуха и посмотрел на прокосы сделанные при стрельбе из пулемета. Впереди на подстриженном косогоре лежали немцы, захлебывались своей кровью и прощались с жизнью. Не все пули попадают в голову и сердце. Человек прошитый десятками пуль может лежать долго в полном сознании. Мы свое дело сделали. За траншею набитую трупами они вполне расплатились. Важно теперь лежащим немцам дать немного времени обо всем подумать. Парамошкин взглянул на меня, спрашивая глазами почему мол не стреляем.
– Пусть немного охладиться – сказал я и приставил к глазам бинокль. Теперь с большим увеличением я мог рассмотреть, что делается на скошенном поле. Парамошкин извлек из мешка портянку, намочил ее водой из фляги и приложил к пулемету. Потом он долил холодной воды в кожух, заглушил отверстие пробкой и приготовился вести огонь. Я тем временем оглядел все поле, перевел бинокль на пулеметы справа и слева, увидел спокойные лица своих солдат и взглянул в сторону четвертого пулемета, у которого ковырялись солдаты, передергивая затвор.
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 22:26 | Сообщение # 175
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
– Давай Парамошкин! Парамошкин нагнулся, сморщил нос и нажал на гашетку. Стрелял он длинными очередями, делал короткие паузы, старался не допустить перегрева. Он мысленно каждый раз намечал себе новое место, тщательно прицеливался и пускал туда длинную порцию свинца. Два других пулемета, следуя его примеру, перешли на стрельбу очередями. Еще минута и вторая лента подошла к концу. Я велел сбросить гашетку и стал прислушиваться к голосу других пулеметов. Заработал четвертый. Они били ровно, по ритму стрельбы можно было сказать, что ничего опасного на других участках нет. Они положили немцев как и здесь. Двести пятьдесят патрон в минуту при стрельбе из четырех пулеметов, это тысяча пуль на полторы сотни немцев. А мы дали уже по две ленты, на каждую из этих допотопных машин. Если из «Максима» выпустить по две ленты беглым огнем, то можно пожечь стволы. Их нужно менять. Один, два ствола на каждый пулемет положено иметь в запасе. Немецкие пулеметы с металлической лентой имели воздушное охлаждение, они чаще стреляли короткими очередями.
Я огляделся кругом, похвалил Парамошкина за исправный пулемет и услышал нервный бой четвертого пулемета. Это бил пулемет старшего лейтенанта. В чем дело? – подумал я. Почему он кудахчет как курица? По звуку было слышно, что часть патрон не доходили в патронник. Я крикнул ординарца. Голова его мгновенно показалась над землей. Он легко, как перышко, вылетел из окопа и скатился кубарем в пулеметный окоп. – Слушаю вас, товарищ лейтенант!
– Пошли связного, пусть узнает, почему не работал пулемет? В чем там дело? У них земля в коробке с лентой.
Ординарец перебежал в воронку и оттуда выбежал связной солдат. Я откинулся на заднюю стенку окопа и подумал: – В самые критичные минуты, когда все висит на волоске, когда складывается исключительно тяжелая обстановка, рота всегда стояла железно. Мне самому давалось это не легко. Не так просто, не только одним усилием воли, но и затратой душевных внутренних сил. Но стоило преодолеть решительные моменты, немного расслабиться, как во всем теле появлялась какая-то неприятная дрожь. Дрожь, не дрожь, а озноб точно. Вот и сейчас я почувствовал его. Длилось это состояние не долго, всего несколько коротких минут, а потом бесследно исчезало. Страх и опасность люди переживают по разному. Одних трясет до, других – во время опасности, а у меня озноб бывает потом. Здесь на передовой я не знал людей, которые ничего не боялись. Опасность и близость смерти солдаты воспринимали все, но страх внешне проявлялся у всех по разному. Смерть нависала над всеми. На глазах погибали десятки и сотни людей. Одни тряслись, другие теряли разум, а я чаще становился злой. Некоторые не владели собой заранее предчувствуя опасность. Другие усилием воли заставляли смотреть своей судьбе прямо в глаза. Многие впадали в уныние и апатию. Одних трясучая болезнь била на глазах у всех, над ними смеялись, а другие умели скрывать свое мондраже. Пугало еще и то, что появлялись безысходные мысли. Как держаться все другие? Не пора ли бежать назад? Если лейтенант вместе с ними и политрук сидит в щели, значит ничего опасного нет, страх и сомнения напрасны. Были среди солдат и отчаянные элементы. Но это было с ними не часто и не всегда, а иногда. Частенько эти храбрецы вздрагивали и пригибались, кланялись земле и даже падали в окопе плашмя. А все, кто потрусливей в это время стояли, смотрели на них сверху вниз и нахально улыбались. Но наступал решительный момент, когда самый сильный и свирепый обстрел заставлял всех вдавливаться в землю. Вон Парамошкин, стоит у пулемета, шмыгает носом и деловито улыбается у всех на виду.
А снаряды ревут, головы не оторвешь от дна окопа. Он и в первый день обстрела, когда все тряслись и жались к земле, стоял на ногах и покуривал. Ему было все нипочем. А неделю назад! Парамошкин вздрагивал от каждого редкого удара. Видно в сырость и дождь он не хотел умирать. Не хотел в грязной и липкой глине валяться. А здесь на высоте сухая земля, грело солнышко, дышать было трудно. Здесь он не думал о смерти. Он единственный не лег и не спрятался на дно окопа. Он стоял привалившись к щиту пулемета и пока неистовствовали немцы, наблюдал за полоской ржи и за лощиной. Но его об этом никто не просил. Сейчас он шутит и улыбается. Остальным при обстреле было не до смеха. Парамошкин был мастак на разные анекдотики и неприличные словечки. Теперь, когда под косогором лежало сотни полторы немецкой пехоты, он сыпал неумолкая, строчил как из пулемета, строил всякие рожи и корчил физиомордии. Сегодня он был в ударе и на виду у всех. Политрук из своей щели не показывался. Связные из воронки высунули голову, а он стоял перед ними, целился пальцем в лежащих немцев и с натугой раскатисто портил воздух.
– Кто кого заглушит! – пояснял он своему заряжающему и разинувшим рот связным солдатам. Солдаты смотрели, вздыхали и улыбались. А Парамошкин войдя в раж выворачивал словечки и сыпал прибаутки. Обычно, когда он надоедал, солдаты одергивали его. – Ладно кончай трещать! И без тебя уши заложило! В голове гудит! Но сегодня во время обстрела Парамошкин превзошел себя. Он первый увидел поднявшихся нем-цев и обеспечил исправность пулемета с запасом на всю стрельбу. Слова и шуточки летели у него как немецкие снаряды, залпами. Солдаты начинали уже вздрагивать всем телом, заливаясь раскатистым смехом. А Парамошкин только этого и ждал. Он был доволен, сиял как новый пятиалтынный, у него блестели глаза. Вот настоящая награда солдату за бесстрашие и хладнокровие. Получить такое внимание после боя – одно удовольствие! Увидеть физиономии пулеметчиков с разинутыми ртами, вот высшая награда, что там медаль. Медали носили тыловики. Они к ним липли как мухи. А здесь без медали видели все его у пулемета. Сам лейтенант, командир роты помахал ему рукой. Он давно ждал такого момента. Что там в болоте, на старом участке обороны, где под дождем сидели все как мокрые твари. Там ни к чему было геройство, там все от страха на-пускали в штаны. Здесь на высоте он показал себя во всей красоте, хотя не совершил ничего героического. Как человек он был добрый и уважительный. Как солдат он был старательный и бесстрашный.
Политрука Сокова он называл политпомом, а свой пулемет – фельдфебелем.
– Ну что, Парамошкин! фельдфебель твой не подкачал!
Фельдфебелем пулемет он прозвал из-за одного случая. Было это в обороне около Белого. Парамошкин снял одиночным выстрелом бежав-шего по дороге немецкого фельдфебеля. Их было двое. Офицер и фельдфебель. Они спрыгнули с подбитого самолета. Офицер не дотянул до земли разбился – высота была мала, а фельдфебель достал земли и приземлился. Скинул парашют и кинулся бежать. Он пытался добраться до ней-тральной полосы, чтобы удрать к своим. Тогда похлопал Парамошкин по кожуху своего пулемета, припал к прицелу и одиночным выстрелом уложил бежавшего немца, пошли посмотреть, а немец оказался фельдфебелем. Так и прозвал он свой пулемет этим именем.
А теперь перед ротой лежала целая сотня. И его работа была здесь. Парамошкин посматривал в прокосы ржи и если замечал малейшее движение одиночными выстрелами добивал его. Немцы пытались подобраться из лощины, чтобы забрать раненых. но получив порцию свинца откатились назад. Артиллерия немцев молчала. Политрук Соков лежал в своей узкой щели. Во время обстрела его било и бросало вместе с землей. Не один он терял сознание, когда тело сжималось в комок. Каждый солдат роты чувствовал что летит в бездну. Бывали моменты, когда исчезало и меркло пространство, когда земля и небо менялись местами. Сколько нужно было иметь душевных сил, чтобы выдержать все эти страшные удары, нестерпимый рев и нескончаемый грохот. Каждый короткий миг Соков прощался с жизнью. Не один раз покидала его надежда и он говорил себе – Все! В любую секунду он мог исчезнуть не успев крикнуть слово – Мама! В такие мгновения никто не думает о других. Только бы пронесло! Только бы не меня! Соков не думал о солдатах. Есть они еще? Или нет никого! Теперь, когда обстрел стих, когда взахлеб били пулеметы, Соков понял, что немцы пошли на высоту. Он поднялся, осторожно выглянул и посмотрел поверх земли и прикинул. Ему нужно было знать – кто, кого? Он не стал проявлять особой прыти, как это сделал лейтенант. Лейтенант молодой. Ему все хочется и не сидится спокойно на одной месте. А он, Соков, как-никак на пять лет старше. Он в жизни никогда не рисковал и не понимал, когда это делали другие. Он больше думал, чем что-либо делал. Он остался в своей ячейке и стал следить, как обернется атака немцев. Сам он никак не влиял на ход стрельбы. Стрелять должны солдаты, для этого они обучены и это их святое дело.
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 22:28 | Сообщение # 176
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
А он, Соков, стрелять не любил. Он как попал на фронт, то не разу не подходил к пулемету. Вон Кувшинов, бывший командир роты, полез один раз и схлопотал себе пулю в висок. Нет, его к пулемету и под наганом не заставишь пойти. Одно то, что он находился в роте было вполне достаточно. Он политрук в душе с этим не был согласен. Он на этот счет имел свое совершенно противоположное мнение. Могли же они с лейтенантом, расположив пулеметы на высоте, уйти куда-нибудь в лес и там пережидать обстрелы. Там в надежном укрытии, под тремя накатами тол-стых бревен легче было дышать. Все же потолок над головой! Для чего он политрук торчит здесь, как пушечное мясо. Это дело солдат. Сидеть в открытой ячейке под таким обстрелом и когда у тебя на голове одна только каска, было невыносимо. Все умные люди окопались в лесу. Сидят в блиндажах, ждут ночной передышки. Ночью в траншею протянут связь и можно спросить, как дела на высоте и сколько убитых. Не обязательно самому бегать на высоту. Если не терпится – возьми и сбегай! Но меня не трожь. Пулеметчики на месте! А это самое главное! А где политрук и ротный сидят – никому до этого дела нет! И никого не касается! Ротные политруки и офицеры батальона, все сидят в лесу и никто их за это не преследует! А мы все-таки – полковые! Рота подчинена полку! Его попытка завести разговор, высказать свое мнение лейтенанту сразу потерпела неудачу. Лейтенант не дослушал до конца и сразу пресек обдуманный и намеченный им разговор.
– После каждого обстрела я буду бегать на высоту, а вы с мордастым старшим лейтенантом опять наладите к бабам шпоры точить?
– Мне важно, чтобы солдаты видели своими глазами, что командир и политрук роты сидят на высоте и вместе с солдатами жизнью риску-ют. – Раз мы вместе с ними, то значит дело важное! Нужно высоту держать! – У солдата уверенность появляется когда он верит в себя! – А кто в себя не верит – тот богу молиться! – Кто нас толкает туда? – Мертвые, нас живых посылают на смерть туда! Соков сидел в щели и оглядывался по сторонам. Лейтенант его ни о чем не просил и совсем не беспокоил. «Важно что ты сидишь в щели!» – сказал он, – «Больше мне от тебя ничего не надо!» Полтрук знал, что в лес ему не уйти. Самовольный уход мог повлечь неприятности. Лейтенант ему этого не простит. Лейтенант не стесняться и говорил ему в глаза.
– Все собратья твои, дорогой Петя, отъявленные шкуры. – А ты хоть и положительный человек, но тоже в любой момент норовишь убежать из роты.
– Вот, посидишь на высоте, понюхаешь трупный запах, потом можешь рассказывать пионерам, что ты воевал.
– Надо знать, как достается нашим солдатам!
– Сиди в щели! Не переживай и не бойся! Снаряд в щель не попадет! Тебя не убьёт! Это я тебе гарантирую! Потом хоть будет, что вспомнить про войну! А к чему эти слова? Пошел бы сейчас в политодел, зашел к ротному старшине, поговорил о том, о сём и к вечеру вернулся! Лейтенант неправильно понимает роль политрука в роте. Он с жаром всегда доказывает, что политрук должен быть всегда с солдатами. Не только на кухне, как он выражается, но и в окопах.
– Никому не секрет! – кипятиться лейтенант, – Что солдат в минуту опасности разворачивает тряпицу или вынимает из-за пазухи всякие кре-стики и разные иконки. Вот тебе и твердый дух и стойкость в бою! Ты политрук должен служить примером безбожия и безстрашия! А я, извини, не видел ни одного из вас, который не прятался километров за пять во время боя. У вас появляется прыть только около кухни! Офицеры в ротах, батальонах и полках должны прикасаться к пище после солдат, из того же солдатского котла и получать хлебово тоже не до сыта. А твои друзья в силу человеческой слабости набивают себе желудок сполна. Возникает вопрос, кто должен служить примером честности. Мне важно, чтобы и ты сидел в роте. Пусть видят все, что война не только удел солдат и Ваньки ротного. Сиди и ничего не делай. Я сам со всем управлюсь и сделаю. Обстановка требует, чтобы вся рота приготовилась к смерти! Но и после этих слов политрук не был согласен с лейтенантом. Вон политруки стрелко-вых рот всю войну отсиживаются в тылах полка и никто их за это не гоняет. Пришлют в роту молоденького лейтенанта, тот ни войны, ни порядков, ни жизни не знает. Где уж там ему за политруком смотреть. Увел этот лейтенант свою роту на высоту, а политрук его сидит спокойно около кухни. И сейчас на высоте их трое. Но кто это оценит? Ценность имеет сама жизнь, а не похвала начальства посмертно. Соков хорошо разбирался в стержневых и главных вопросах. Ему как нигде пришлось пережить страшные муки. Вероятность прямого попадания, как утверждает лейтенант, чрезвычайно мала. Но какое это имеет значение, когда все гудит кругом и грохочет. Он Соков этому не верит. Соков видел траншею забитую мертвыми. Два батальона и одни трупы! А как спастись от шрапнели в открытом окопе? Рванет бризантный снаряд и пойдут осколки вниз до дна окопа веером. Соков боялся, что немцы после отбитой атаки теперь ударят ближе, по самому краю ржи. И он решил пока еще не поздно перебежать куда-нибудь в укрытие, чтоб голова не торчала снаружи. Нужно найти укрытие над головой Он вспомнил о подбитом танке, который стоял у разбитого сарая. Под днищем танка будет вполне безопасно. Почему он раньше об этом не подумал?
Под брюхом танка никакая шрапнель не возьмет. От боковых осколков можно укрыться за колесами и гусеницами. Решение созрело сразу. Он решил немедленно перебежать туда. Лейтенант торчит в окопе у пулемета, это его личное дело. Стрелять из пулемета должен наводчик, а не командир пулеметной роты. Политрук Соков решительно поднялся, вылез на поверхность земли, поправил свою каску, выбрал наиболее короткое направление и пригнувшись побежал к танку. Пробегая мимо лейтенанта, он буркнул ка ходу: – Я под танком буду!
– Не советую! – ответил я. Но политрук торопился и не стал ждать доказательств. Он махнул рукой и побежал дальше.
– Ну и дурак! – сказал я ему в догонку. – Первый снаряд будет его!
Я не стал останавливать Сокова окриком. Я знал этого человека насквозь. Он был глуп и упрям. Если он выбрал путь, то его не свернешь с дороги. Его может выгнать оттуда только немецкий снаряд. Ладно! – подумал я. При первой же опасности прибежит обратно! Наверно лежал и целый день об этой думал, только боялся голову поднять. Пусть испытает сам. Залез же он в первый день к стрелкам в траншею. Или однажды, когда я поддался его упрямству и чуть не сгорел под стогом льна. Пусть бежит! Он и тогда искал укрытия над головой. Щель это вещь! Она в самых безвыходных и тяжелых ситуациях спасала не раз людям жизнь. Блиндажи в четыре наката разваливались, а солдату в щели хоть бы хны! Но вот немцы снова начали обстрел. Они пустили сначала один снаряд, как бы нас предупреждая, потом еще три. Я показал Парамошкину на разрывы и улыбаясь сказал:
– Особенно не высовывайся! Зашевелятся фрицы! Не торопись! Стреляй помалу! Точнее целься! Рожу не высовывай! – Слышал мой приказ!
Грубые слова Парамошкину были по сердцу. Он не любил вежливого и учтивого обхождения. Он считал так, если ему говорили – «Вы», то значит он где-то проштрафился или сделал промашку. Он не любил мягких и культурных слов. Я выпрыгнул из пулеметного окопа и перебежал в свою щель. Во время обстрела лучше рассредоточиться. Ординарец увидев, что я вернулся к себе, занял свободную щель, где до этого сидел политрук Соков. Вскоре послышался резкий нарастающий гул немецких снарядов. Немцы нанесли несколько массированных ударов по высоте. С каждой секундой нарастало напряжение и удары. Но немцы не тронули края скошенного поля, они не догадались, что пулеметы стоят здесь впритык.
Последний залп загрохотал особенно остервенело и громко. Потом все притихло. Немцы видно побоялись нашей атаки и ударили по высоте. Мы сидели настороже, ожидая, что пойдут они. В общем друг друга боялись. Немцы больше не стреляли. В воронку вернулся связной. Он мне со-общил, что пулемет исправили. Политрука Сокова ранило в ногу 163.

__________________________________
163Соков — Список потерь с 01.07.41 по 10.11.1942 года.
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 22:36 | Сообщение # 177
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Он лежал под танком и ждал конца обстрела. Ныла нога, шла темная кровь. Политрук осторожно выполз из-под танка и подал свой голос. Он крикнул несколько раз, его никто не услышал. Тогда он закричал еще громче. Я сразу понял, кто там кричит. Но не узнал голоса политрука. Я велел ординарцу взять с собой плащнакидку и трех солдат
– Беги к танку! Там политрук орет! Положите его и за четыре угла подымите на руки. И бегом сюда! Вскоре они принесли Петра Иваныча. Он лежал на палатке бледный, держа ногу на весу.
– Наложите жгут! И сильно не затягивайте! Пусть помаленьку сочиться кровь! Это полезней, чем перетянуть ему ногу сразу. Сделайте пере-вязку! – Все четверо бегом в санроту! Через час вы должны быть там! Солдаты взялись за углы палатки и политрук, покачиваясь, поплыл над зем-лей. С передовой еще никого вот так по-графски не отправляли раненым в санчасть. Я подошел к воронке и спросил связного, что там было с пулеметом?
– Земля в коробку с патронами попала. Заклинивало ствол.
– А что там с людьми?
– С людьми все в порядке!
– А мне передали, что у вас там несколько раненых?
– Командир взвода ничего не сказал. Я посмотрел на связного, присел на край окопа и подумал, если командир взвода молчит, то от него ни-чего не добьешься. Надо самому идти во взвод. И тронув его за плечо, направился к четвертому пулемету. Пулемет старшего лейтенанта стоял на отшибе. Немцы на этом участке в атаку не пошли. Когда мы с солдатом добежали до взвода, старший лейтенант сидел на краю окопа и курил. Он пристегивал к поясному ремню снятую с головы после обстрела каску. На голове у него была надета фуражка! Это типичная привычка артиллери-стов. У них так обычно на поясном ремне таскали стальные каски. У пулемета ковырялся Балашов. Помкомвзвод Балашов, увидев меня, забеспокоился, виновато опустил голову. Я не стал донимать его вопросами почему но стрелял пулемет. Это я и сам могу установить, проверив ленту и ствол. Меня удивило другое. Почему в пулеметном окопе их двое. Где наводчик и весь пулеметный расчет?
Окоп был совершенно цел. Прямого попадания не видно.
– Где остальные, Балашов?
– Где пулеметный расчет? Я тебя кажись опрашиваю!
Балашов посмотрел на старшего лейтенанта, потом в сторону ржаного поля, подумал что-то и приглушенным голосом сказал, – Старший лейтенант послал их под бугор за трофеями. Велел с убитых собрать. – Не вернулись они!
– За какими трофеями?
– С убитых немцев, товарищ лейтенант! Я сразу вспомнил как тщательно целился Парамошкин, когда замечал шевеление во ржи. Он целился думая что это немцы, а там ползали наш солдаты. А Паракошкин бил их наметанным глазом.
– Быстро назад! Что духу есть! Передай Парамошкину прекратить всякий огонь! Потом оббежишь все пулеметы и передай мой приказ не стрелять! Связной метнулся из окопа и побежал вдоль передовой.
– А теперь с тобой!
– Я хотел достать трофей, чтобы расплатиться с военфельдшером. Он обещал достать лекарства. Сказанное старшим лейтенантом я пропустил мимо ушей.
– Ну Балашов! Ты подвел всю роту!
– Я тоже виноват, что оставил этого прохвоста здесь без присмотра.
– Ухарь-купец! За какие-то вшивые немецкие часы отправил на тот свет троих пулеметчиков! – Сам не полез!
– Послал умирать солдат! У них среди тылового сброда все так делают! – Они солдат за людей не считают!
– Извини лейтенант! Я понял свою ошибку! Разреши я сам вытащу раненых?!
– Как интересно ты будешь смотреть в глаза всей роте? – Картуз сними! Каску надень! Иди! А я посмотри как ты с этим справишься. Тут по-сижу, подожду пока ты вернешься!
– А ты Балашов кончай ковыряться в пулемете. Займись полной разборкой, даю тебе разрешение! Мы с тобой потом поговорим! Старший лейтенант снял с головы свой картуз, отстегнул от поясного ремня новенькую каску, надвинул ее поглубже и полез вперед. Больше я его не видел. Его могли подстрелить немцы. Или видя свое безвыходное положение он сам сдался им. Он видно не знал, что немцы пленных с плохой болезнью расстреливали на месте. Мы знали это от немецких пленных. Я просидел в окопе до самой ночи. Трое раненых солдат выползли назад самостоятельно. Старшего лейтенанта они не видели. Мы его списали, как пропавшего без вести.
Политрук Соков благополучно добрался до медсанбата. Потом, как я узнал, его отправили в эвакогоспиталь в город Торжок. Из Торжка его эвакуировали в Иваново и, потеряв ногу, на фронт он больше не вернулся. Жил он в Москве на Магистральной улице, а в последнее время пере-ехал в Строгино.
Пулеметная рота держала под обстрелом все косогоры и низины бугра. Днем пулеметчики стреляли одиночными, чтобы не выявлять себя. А к вечеру они, усталые, назначали часовых и ложились спать. Немцы воспользовались ночным затишьем стали выволакивать трупы и раненых. Пусть заберут тех и других. В такую жару и без вони трупов дышать нечем. С одной стороны из траншеи шел трупный дух, а тут под самым носом пустили вонь откормленные немцы. Итак солдат мутит и рвет. Смердящий дух полз со всех сторон, если было безветренно. Я приказал пулеметчикам ночью не стрелять. По пламени вспышек немцы могут засечь где мы сидим. Для стрельбы ночью нужно иметь запасные позиции.
Пулеметчики сами понимали, что вести огонь просто так ни к чему. На каждую пулеметную очередь немцы отвечали орудийной стрельбой. В эту ночь до самого «морген фрю» немцы сидели молча. С этого дня на высоте воцарило спокойствие. «Морген фрю» – по высоте немцы пускали один снаряд и за ним три другие и до рассвета больше не стреляли. «Морген Фрю!» Господа фрицы! Вы опять жрете? – кричали пулеметчики в сторону низины прикрыв ладонями, как рупором рот. Солдаты пулеметчики знали некоторые слова по-немецки. Трупный запах подобрался к пулеметным ячейкам. Отвратительно противный запах и вонь заполнили все низины, воронки и окопы. Особенно сильным он был, когда стихал но-чью ветер, когда воздух стоял неподвижным. Он полз по земле и стелился низом. Он в душу вселял какой-то ужас, забирался в голодное нутро, выворачивал кишки и мутил сознание. Одно дело говорить, а другое тянуть его носом и хватать ртом. Так продолжалось несколько дней. Ночью на высоту проложили телефонный провод, принесли кормежку, подобрали раненых. Теперь над высотой пули посвистывали. В эту ночь пополнения на высоту не дали. Телефонист связался с полком и меня вызвали на провод. У телефона был сам командир полка.
– Тебе нужно собрать всех стрелков и взять их под свое начало! – Собери остатки стрелковых рот, назначь старших, определи им участки обороны и поставь боевую задачу!
– И смотри, чтоб никто не сбежал с высоты! Пополнения больше не будет!
– Хорошо! – сказал я. Но прежде вы мне пришлете письменный приказ о назначении меня командиром батальона. В приказе укажите, что Кождан от должности отстранен. Отстранение и назначение согласуете, как положено, с дивизией.
– Ты что спятил? Какой тебе еще приказ, раз я говорю тебе собрать стрелков. Какой тебе еще письменный приказ, когда ты и так отвечаешь за свой участок обороны.
– За участок пулеметной роты! – уточнил я. А за стрелков, которые в лес бегут, я не отвечаю. Без письменного приказа стрелков на высоте собирать не буду.
– Какой тебе еще приказ?
– Без приказа я им никто. И потом вы забыли? Как бой, давай лейтенант собирай и отвечай за стрелков. Ты вроде комбат. Ты за всех отвечаешь. А как отвели во второй эшелон, так ты не комбат, на это место назначен Кождан. У вас там в лесу сидят два комбата. Они наверно завшивели от безделья!
– Кончай демагогию! – закричал командир полка.
– Хорошо я молчу. Говорите вы. Только собирать остатки двух батальонов я не буду. Вы не даете мне слова сказать.
– Ну говори! Еще в чем дело?
– Дело в том, что все политруки стрелковых рот прячутся в лесу с начала наступления. Ни комбаты, ни они, ни разу здесь не были. Бросили солдат и что они сейчас там делает никто толком не знает.
– Я не собираюсь за других пахать! За здорово живешь отвечать за пехоту. Будет письменный приказ – я их командир, я всех загоню в переднюю траншею! Убегут стрелки с высоты – пусть бегут! Я их стрелять не буду! Командир полка не спросил об атаке немцев. Сам я не стал соваться с докладом. Он не захотел продолжать разговор, я тоже промолчал. Меня теперь нахрапом и на испуг не возьмешь! Прошли первые месяцы войны, когда мной вертели как хотели. Убежит какой стрелок с высоты. Поймают его как дезертира. Меня за это под суд отдадут. Почему не на-мылить рыло Ваньке ротному. Командир полка был недоволен. Он кинул трубку в руки телефонисту и спросил начальника штаба, который сидел у стола напротив его.
– А там кто нибудь есть живой кроме этого лейтенанта?
– Кроме него, нет никого!
– Вот сволочь! В живых один остался!
– А что он говорит?
– Требует письменного приказа о назначении комбатом.
Этот разговор мне потом передали офицеры штаба. Фраза брошенная командиром полка – «Вот сволочь один остался!» – облетела все службы и тыловые подразделения полка. Улыбались офицеры, ординарцы и писаря – «Вот сволочь, один в живых остался!» После этого телефонного звонка командир полка устроил облаву по всем землянкам в лесу и за лесом. По его приказу обшарили все тыловые подразделения и кухни. Из леса выволокли двух комбатов, батальонных офицеров и политруков стрелковых рот. Собранные топтались возле полкового блиндажа, ожидая грозного решения. Комбатов и их помов отправили в дивизию. Куда девались они потом, осталось неизвестно. Четырем политрукам приказали идти на высоту. Их предупредили на счет трибунала Остатки стрелков ночью окопались ближе к пулеметчикам. Связной из полка довел политруков до траншеи и вернулся обратно. Политрукам приказали неотлучно сидеть в окопах вместе с солдатами. Они разыскали остатки рот, поговорили с солдатами и узнали, что совсем недалеко сидят пулеметчики и у них есть землянка. Меня в это время не было на месте, я ходил по роте и проверял пулеметы. На месте воронки мы построили землянку. Теперь она была готова и в ней отдыхали свободные от дежурства смены, землянка была не-большой, но достаточно глубокой. Поверх трех накатов из бревен была насыпана земля и укрыта ржаной соломой. Возвращаясь от дежурных расчетов, я подошел к ротной землянке и увидел странную картину. Растерянный часовой и отдыхавшие в землянке солдаты сидели снаружи у входа. Что за чертовщина! – подумал я. Почему солдаты вылезли наверх и не отдыхают?
– Вы чего торчите в проходе? – спросил я их. – Солдаты молчали. Взглянув вниз в проход я заметил, что в землянке находились какие-то люди. Оттуда из входа доносились незнакомые голоса. Оказалось, что офицеры, которых выдворили из леса, без особых усилий выставили наружу моих солдат. Я покачал головой. Мне стало даже жарко. Я услышал снизу, из-за висевшей плащпалатки на входе знакомый голос. Это был Савенков. Меня передернуло от предстоящей встречи.
– Кто там? Командир роты пришел? Заходи! Выставив пулеметчиков из землянки наверх, они теперь приглашали меня спуститься к ним. Я спрыгнул в ход сообщения, перешагнул ступеньку, по которым выходя из землянки подымался спокойно, и отдернул занавеску висевшую над дверью. В глубине землянки, при свете мигающей коптилки на нарах сидели чужие люди. Твердый ком подкатился к горлу. Солдаты сверху смотрели на меня. Что-то теперь будет? Это подхлестнуло меня. Я повернулся назад и закричал на часового.
– По какому праву ты допустил в землянка посторонних людей?
Солдат стоял и моргал глазами. Потом он набрал воздуха во внутрь и нерешительно проговорил:
– Они сами! Я не мог ничего! Они офицеры!
– Какое мне дело до офицеров, которые болтались где-то в лесу!
– Если они из стрелковых рот, то пусть идут к своим солдатам!
– Ты лейтенант чего шумишь?
– У меня фамилия такая!
– Спускайся сюда, здесь и поговорим! В землянке мерцал огонек коптилки. В мигающем свете были видны желтые, вытянутые лица непрошеных гостей.
– По приказу вам следует сидеть со своими солдатами! Здесь место для пулеметчиков. Прямо из леса и под накаты! Не жирно ли будет?
– Ладно лейтенант не горячись! Все поместимся здесь!
Один из прибывших постарше годами махнул рукой /Что мол с ним разговаривать! /, сказал:
– Каждый мальчишка будет на нас кричать! Мы отсюда никуда не пойдем! Он посмотрел на меня и добавил:
– Ну что?
Я отдышался. Вздохнул глубоко, немного помолчал и успокоился. Злость моя постепенно прошла и я спокойно ровным и твердым голосом сказал:
– Я могу приказать поставить сверху на землянку пулемет и дать из него очередь трассирующих. Завтра утром артиллерия немцев разворотит землянку так, что от вас мокрого пятна здесь не останется! Но я этого делать не буду. Это нечеловечно! – Вчера мне звонил командир полка. Требовал, чтобы я принял на высоте всех стрелков под свое начало. Я отказался. Если я дам ему согласие, то каждый из вас пойдет в траншею и будет там с трупами сидеть! – Ну что? – сказал я, передразнив пожилого. – Ладно уйдем! – сказал кто-то.
– Сидите! Сидите! Я еще не кончил!
– Кой кто из ваших солдат утром уходят в лес и днем там отсиживаются.
– Ладно мы пошли!
– Сидите! А на счет вас, я вам так скажу! Если я приму стрелков, я буду вынужден официально подать рапорт на проведение расследования, почему вы до сих пор отсиживались в лесу. Мягко выражаясь, вы прятали свои шкуры. И ясно, что рапорту будет дан официальный ход. И будьте уверены под трибунал вы все попадете.
– Вы люди взрослые, как вон тот сказал, постарше меня. Вы все понимаете.
– И поэтому идите отсюда по тихому, по хорошему. Топайте отсюда! – и я отдернул занавеску.
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 23:25 | Сообщение # 178
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Я пропустил их мимо себя. Они заторопились, на лицах у них было недоумение и страх. Страх – куда деваться. Они поднялись по ступенькам и исчезли в ночной темноте. Но лесная братия как я узнал позже, к солдатам не пошла. Они залезли под танк. Этого разговора они мне не простят. С командиром полка вышло не так, он недоволен и эти обозлились. Дураки! Вроде моего Пети – подумал я. В окопы к солдатам не пошли, а в новых окопах, как знать, самое безопасное место. Утром по танку ударили снаряды и там появились раненые. Савенкова ранило в руку. Я видел его, как он радостный покидал высоту.
Прошло два три дня, стороны заметно устали. Страсти улеглись. В атаку никто не собирался. Пусть солдаты покопаются в земле. Пусть ос-мыслят и поймут пережитое. Пусть успокоятся и скажут себе – Вот мы остались живы! Жизнь солдатская короткая, как детская распашонка!
На высоте, где когда-то стояла деревня Пушкари, наступило затишье. Немцы присмирели. По ночам светили ракетами, из артиллерии почти не стреляли. Иногда они пускали один, два снаряда, как прежде. Из пулеметов тоже постреливали с умыслом. Иногда дадут очередь трассирующих в нашу сторону, но пустят ее метра на два выше нашей головы. Смотрите, мол, мы вас не трогаем! Славяне все понимали, им разжевывать не стоило. Они тоже пускали поверху в ответ. Пусть начальство смотрит, что мы, мол, воюем!
Та и другая сторона приступили к земляным работам. Немцы рыли хода сообщения. По утрам мы видели свежие выбросы земли с их стороны. Днем тоже кое-где мелькали лопаты. Траншею с трупами наши стрелки засыпали землей. Убитые, как сидели, так и остались в сидячем положении. Никто не рыл для них братской могилы. Славяне делали все без лишних затрат своих сил. А какие силы у солдата? Существует впроголодь, воюет не на стах, а на смерть. Тут ни физических, ни духовных сил никаких не осталось. Да еще рой окопы и хода сообщения. У мертвых все было закончено. У живых остались свои заботы. Стрелков на высоте осталось немного. Вскоре на высоту стрелкам дали командира роты и вместе с ним явился новый командир батальона. Это был старший лейтенант Карпов, я знал его раньше, он с батальоном оставался на участке где мы сидели под дождем. Он собрал солдат, наметил участки обороны и приказал рыть хода сообщения и строить землянки. От разбитого сарая не осталось ничего. Бревна быстро растаскали.
Саперы полка, сидевшие в лесу, получили приказ вязать рогатки проволочного заграждения. Днем, в лесу они рубили колья, связывали их в крестовины, ставили между рогатин четырехметровые слеги и обвязывали колючей проволокой. Готовые рогатины подносили к высоте и оставляли внизу. Однажды ночью, когда все рогатины были готовы, их подняли на высоту и поставили перед окопами стрелков. Правый фланг был закрыт от немцев проволочным заграждением. Полковые саперы все сделали тихо. Это была скрытая ночная операция. Немец мог в любую минуту бросить ракету в небо и обнаружить у себя под носом людей и открыл бы стрельбу. Местность была изрыта воронками. При внезапном обстреле можно было укрыться в любую из них. Но саперам казалось, что их послали на верную смерть. Это их второй выход на передовую. Первый раз они в городе Белом копали подкоп под больницу. А теперь второй был здесь в Пушкарях. Да и что было бояться? Передовая для них была непостижима. У них одна мысль – поскорей убраться в лес. Саперы торопились и нервничали. Руки у них тряслись. Колючая проволока цеплялась за одежду. Рогатки несли на себе. Под ногами земля не ровная, того и гляди нога подвернется. Но в ночной темноте их немцы не. заметили. Немцы стреляли поверху, на всякий случай, чтобы не заснуть. Не то что у нас! У них был заведен порядок – часовой извещал выстрелом, что он не спит на посту. Саперы, работавшие в темноте, падали на землю при таких случайных выстрелах. Они подолгу лежали, думая, что их засекли. Мы говорили им, – Не бойтесь! Пули будут идти высоко над головой! Если немцы кого ранят из вас, мы им врежем из пулеметов. Но саперы не слушали, они этому просто не верили. Они лежали, уткнувшись на земле, шло время и стрельба не возобновлялась. Саперы боязливо вставали, всматривались в темноту и продолжали работы. Наутро немцы увидели новенькое проволочное заграждение у наших.
– Фрицы небось ахнули! – поговаривали солдаты между собой. Еще бы! Свеженькие рогаточки обтянутые проволочкой! Немецкие офицеры небось от зависти напустили в штаны! Рассвирепели увидев проволоку т Куда смотрели их вояки? Прозевали! Проспали фрицы! Сидят как дураки! Иван за одну ночь колючий забор поставил! Вот тебе вшивый фриц и руссише швайне! Русский солдат за одну ночь может обделать и не такие делишки. Но новизна быстро прошла, солдатское ликование утихло. К рогаткам привыкли. На них перестали смотреть.
Рогатки сделали свое черное дело. Часовые на постах, полагаясь на колючую проволоку, совсем разомлели. У них ослабло зрение, притупился слух, они присаживались поудобнее и вскоре засыпали до утра. Кому охота торчать в окопе, таращить глаза пока от немецких ракет в глазах не запрыгают огненные черти. Сел, притулился в окопе, закрыл глаза, чтобы ползучая световая ракета не лезла в глаза и слушай когда начнется стрельба или выйдет перестрелка, за проволокой можно сидеть и не пялить глаза на немцев. А стрельба с появлением проволоки совсем прекратилась. В последние дни немцы и ракеты перестали бросать. С наступление темноты бросит пару и до утра успокоиться. Ему тоже надоело смотреть на мигающий огонь.
Так было и в эту темную ночь. С вечера для порядка немец посветил нейтральную полосу и притих, как обычно. Солдаты поскребли затылки, погоняли надоедливых вшей и поворочавшись немного заклевали касками. Ночь была темная и безлунная. С вечера небо затянуло черными тучами. Сначала покрапал маленько дождь, а потом над высотой простерлась какая-то мрачная тишина. До утра все было без тревог, без задиринки. Ни одного выстрела до самого утра. Часовые сидели в передних стрелковых ячейках, поджав ноги под себя и привалившись к шершавой стенке окопа. Они нехотя изредка поднимали тяжелые веки, смотрели снизу на верхний край, окопа и на кусок черного неба. По цвету облаков, а их пока еще не было видно, нужно было определить когда приблизится рассвет. Но главное было не в рассвете, главное нужно было, определить, когда придет старшина. В животе давно ныло, иногда как ножом скребло. Перевалившись на другой бок и найдя удобную опору, часовые закрывали глаза и погружались в забытье, в ожидании черпака баланды, куска хлеба и щепоти махорки. Кому охота пялить глаза в такую кромешную тьму. Целую неделю копали землю при скудной еде. Тут не только спать, тут ноги протянешь! Да еще на посту стоять! Куда только начальство смотрит! Если с вечера сразу не заснул, тут в голову разные мысли лезут! Хорошо когда заступил на пост, присел и тут же заснул. Проснулся а тут старшина с кормежкой явился! А то сидишь и возвращаешься мысленно к мирной жизни, осознаешь что осталось тебе жить всего ничего, плюнешь на все, глаза сами закрываются. Доживешь до утра, услышишь котелки загремели, считай что жив опять! Вон, говорят, вчера миной во сне одного убило! А во сне мирная жизнь становиться еще ярче и милей. Запахнет вдруг теплым ржаным хлебом, захрустит на зубах крепкий, своего просола огурец, а от домашних кислых щей такой запах пойдеть, такой полыхнет аромат, что проглотишь слюну и губами причмокнешь! Навалился на щи, налупился их до отвалу и повалился на боковую. После такой еды сняться тебе всякие неземные сны. А тут торчишь в земляной дыре и не знаешь жив завтра будешь? Когда небо чуть затянуло серой дымкой рассвета, когда можно взглянуть на приличное расстояние перед собой, часовой встал на ноги, выглянул поверх земли и ахнул. Рогаток с проволокой перед окопами не было. За одну ночь их как будто языком слизнуло. Вот те и щи со свининой!
Солдат побежал к командиру роты. Ротный выслушал его и не поверил.
– Как это так? Рогаток нет?
Командир роты выскочил из землянки и посмотрел за бруствер. Рогаток на месте не было. Они действительно исчезли. Тут не было никаких сомнений. Хотя не хотелось верить и все это казалось похожим на сон. Как рогатки с колючей проволокой могли пропасть? Их было десяток и они были связаны между собой. Может их саперы ночью сняли? Солдаты показали в сторону немцев. Рогатки с проволокой в двадцати метрах стояли от них. Командир стрелковой роты выглянул туда, они во всей своей красоте стояли перед немецкими окопами. Немцы ночью подползли, привязали к рогаткам канаты и при помощи лебедок их уволокли к себе. В первый момент командир роты растерялся, хотел что-то сказать и не мог. Все утро потом он ходил по ходам сообщения и окопам, но не ругался и не кричал на своих солдат. Бросаться на них было поздно и бесполезно. Что они могли поделать если бы и увидели как уползают рогатки. Стреляй, не стреляй – потерянного не вернешь! Немцы сделали подлое дело и теперь ликовали, посматривая на славян. Кому-то из них пришла в голову подлая идея. О том, что немцы уволокли ночью проволочное заграждение в полку узнали позже. Пока ротный торчал в окопе высматривал и обдумывал как ему быть, солдаты раззвонили по всей роте. Вся рота вылезла по-смотреть. У телефонистов сперло дыхание, они передали эту новость своим тыловым дружкам. Так что новость, да еще такая, облетела мгновенно весь полк. Через некоторое время на высоту прибежал комбат. К вечеру, когда новость, как змея, доползла до дивизии, разразился настоящий скандал. Кто-то прибавил от себя, что ночью из роты перебежало к немцам несколько солдат. После этого в дивизии взбеленились. Комбат лично пересчитал по пальцам всех солдат. Солдаты оказались на месте. Первая грязная версия отвалилась.
– А что на счёт рогаток?
– Этот факт подтвердился!
Из дивизии последовал грозный приказ:
– Любой ценой вернусь рогатки на место! Стрелковой роте дали команду в окопах ставить столбы. Коловорот в виде горизонтального бревна с крестовинами упрется в вертикальные бревна. Рогатки можно будет подцепить и наматывая веревки утащить обратно. Но немцы были не дураки. Они связали рогатки стальными тросами и тросы завели в окопы и закрепили их. А чтобы к проволочному заграждению не подошли, перед ним поставили мины. Рогатая операция провалилась. Один солдат при подходе к проволоке подорвался, остальные повернули обратно. А в общем это происшествие всколыхнуло всю дивизию. Сначала ругались и грозились, потом стали шутить и посмеиваться. Настроение передалось с передовой. Сначала стали смеяться солдаты, потом захихикали в полку, начальство снисходительно стало посмеиваться в дивизии улыбались и качали головами. Народ оживился сбросил дремоту. И только одному человеку было не до смеха, – командиру стрелковой роты. Когда его вызывали в батальон, все радостно улыбались, потом начинали смеяться, некоторые особенно смешливые держались за животы.
– Это он? – спрашивали они друг друга. – Это тот самый?
Им было смешно, а ему от этого смеха хоть в петлю лезь. – Анекдот! Это у него немцы проволоку уволокли? Веселый смех и ехидные словечки сыпались отовсюду где б он не проходил. Потом улыбки и смешки перебрались в полк и дивизию. Из полка. кто был посмелей и пока немец не стрелял, бегали в роту посмотреть, где стояли рогатки и где они теперь. Такого за всю войну не увидишь! Бегали потому, что на высоте стояла гробовая тишина. Некоторые, которые все же побаивались звонили по телефону и давали советы как быть.
– Слушай лейтенант! Их нужно облить бензином и поджечь! Пусть сгорят! Никому, так никому! Лейтенант всех терпеливо слушал, никому не перечил, но уловив в телефонных звонках забаву и потеху, перестал подходить к телефону и отвечать на вопросы. Немцы ликовали во всю! Первое время по ночам они усиленно освещали передний край ракетами. Но видя, что русские с потерей рогаток смерились, тоже успокоились и перестали светить. Улеглись страсти, утихла брань, прекратился смех на передке и в полку забыли про проволоку и в дивизии. Время лучший фактор. Оно свое дело сделало.
Солдаты на передовой разошлись по своим окопам, разбрелись по землянкам, незаметно стали впадать в тихую и размерную жизнь. Делать вроде было нечего, суетиться незачем, охранять колючие рогатки не надо. Посмеялись, погудели, помахали кулаками в сторону немцев и от сердца отлегло. Командир роты прославился на всю дивизию. И потом спустя время, когда его вызывали к телефону он готов был покорно выносить все, любые замечания, разносы и втыки, только бы не вспоминали злополучные рогатки. А виноваты были во всем саперы. Они не закрепили рогатки на месте, не заминировали подходы к ним. Вчера один из зевак солдат высунул свою физиономию поверх окопа и ему пулей задело ухо. Комбат прочитал по этому поводу командиру роты мораль, почему он не бережет своих солдат.
– На передовой сейчас каждый человек дорог! Я из-за тебя в полку схлопотал выговор! Не знаю! Понимаешь ты это? Лейтенант ничего не ответил. Да! Времена изменились! Поутихла стрельба! С командира роты стали спрашивать за любые потери. У одного из солдат расстроился желудок. По телефону кто-то из штабных закричал: – Что они у вас там жрут? Опять дристуны появились в санчасти! Ротный молчал, слушал и думал, – Кормите получше они и не будут жевать перепрелую рожь. Командир стрелковой роты частенько заходил ко мне поговорить о делах, рассказать о своих неудачах, жаловался на свое житье. Я понимал его. Я тоже начинал войну, как и он в одиночку. Мне тоже было трудно и многое не понятно.
– Не убьет через полгода! Все само встанет на свои места! А сейчас не отчаивайся! Меня тоже ничему не учили, а орать и грозить было кому. Солдаты не только жевали проросшую рожь, они засыпали в траншеи убитых и вытряхивали из их мешков всякую всячину, что пахло съестным. Разве за ними усмотришь?
Случилось в Пушкарях и еще одно происшествие. Намотали немцы на железку большой моток провода и забросили его ночью к окопам стрелков. От клубка отходила изолированная жила телефонного провода. Она тянулась вдоль линии окоп, а затем уходила в нейтральную полосу и далее к немцам. Все думали, что этот моток и провод остался как обрывок старой немецкой линии связи. Многие ходили мимо, видели его и не обращали внимания. Однажды при повреждении нашей линии связи, телефонисту понадобился кусок телефонного провода для надставки. Он вылез из окопа на поверхность земли и потянул на себя немецкий провод. Провод не поддался.
Тогда он решил проверить, наша ли это связь и куда она идет. И каково же его было удивление, когда в телефонную трубку он услышал немецкую речь. Когда же немцы оставили здесь свою связь? Солдаты дежурившие рядом в окопе, тут же усекли что к чему. Один попридержал телефониста, другой быстро сбегал в землянку, принес катушку телефонного провода, нарастил немецкую связь и подтянул с катушки провод в окоп. Солдаты включили аппарат и тут же образовали живую очередь. Переговорный пункт заработал. Они начали с немцами переговоры.
– Алё! Алё! и сыпали в трубку ругательства и разные знакомые немецкие словечки.
– Фриц ферштеен! Хенде хох! Гитлер капут!
А от туда неслось:
– Руссише швайне! Иван капут! Дратвер… цап-царап.
Переговоры шли на самом высоком солдатском уровне. Начальство об этом не знало. Солдаты знали, что как только оно засечет международные переговоры, то их всех сразу вытурят из окопа, а телефонисту сделают втык. Солдаты насыпали телефонисту махорки, подарили старую немецкую зажигалку, чтобы он сидел, не рыпался и молчал. А они по очереди прикладывались к телефонной трубке и учили немцев ругаться матерщиной. Один крутил ручку в аппарате, а другой в это время придумывал хлесткую фразу, чтоб немцам от нее стало тошно. Он искал подходящее слово, силился и носом сопел. У стоящего сзади лопалось терпение, он выхватывал трубку и с хода выпаливал немецкие слова.
– Фриц! Гутен таг! Швейне! Давай цурюк на хаузе! Дейчланд! Ферштеен? Морген фрю, алес капут!
К вечеру это мероприятие прекратили. Солдат разогнали. Командиру роты сделали втык. Что это за высота? Опять учудили! Что там за солдаты? Мать их, твою так! Опять натворили!
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 23:37 | Сообщение # 179
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Глава 17. Станция Земцы

Сентябрь 1942 года


В боях за Пушкари наши полки понесли большие потери. Мы захватили высоту, оседлали дорогу, инициатива, как говорят, перешла в наши руки, но в стрелковых ротах осталось мало солдат. Когда в 45 полку подсчитали наличие активных штыков, то эту цифру тут же засекретили. Штабникам запретили вслух говорить о ней.
На высоте кроме пулемётчиков остался десяток солдат. ни сидели подавленные, с тупым безразличием. Ничего нового, что могло пробудить их, не происходило, боеспособность их в расчёт можно было не брать.Пулемётчики ожевыдохлись и устали. Бесконечные обстрелы вымотали людей, ударь немец ещё раз по высоте, нажми разок, как следует, и всё полетело бы к чёртовой матери. Сколько можно было терпеть?
На войне в сорок втором основную тяжесть борьбы несли на себе солдаты пехоты. Нашу артиллерию тогда никто из нас всерьёз в расчёт не принимал. Была ли она вообще? Для нас это была загадка. Куда она била? И била ли вообще? Я, например, ни разу не видел, чтобы над немецкими окопами разорвался хоть один снаряд. Артиллеристы у нас в дивизии числились, ездили цугом, катали свои пушки четвёрками, прятались где-то в лесу за лесом от них было пользы, как раненому порошки от кашля
В связи с нехваткой солдат на передке, медсанбат и санроту ещё раз почистили. Наскребли десяток с затянувшимися ранами, комиссовали и отправили на высоту. В санбате остались лежать только тяжёлые. Они были нетранспортабельны, их в тыл нельзя было везти. Жизнь некоторых из них отсчитывала последние часы и минуты. Они своё великое дело сделали и их оставили в покое На высоте этим десятком солдат не заткнёшь пустые места. Ночью можно было пройти на высоту с любой стороны \i незаметно Не возьмут же, например, ездового обозника от живой лошади и не отправят на передовую в качестве солдата стрелка. Кто будет таскать барахло и дёргать вожжами? А потом доберутся, гляди, и до интендантов, и те со своих мест полетят! Нет уж! Тут святое и тёплое место! Здесь брюхатых трогать нельзя! Тылы и полковые службы были в полном комплекте, ока стояли в лесу под Пушкарями,и потерь почтине имели. Как-то раз убило одного и двух лошадей и вся остальная братия отделалась лёгким испугом
Разинул рот – сам виноват. Как-то перед рассветом меня вызвали в штаб полка. Я сбежал с высоты, прошёл по лесной тропинке, потом свернул на дорогу и долго шёл, цепляя за корни деревьев ногами, было ещё совсем темно. Пока я шёл, стало светать. Но свет в лесную глушь приходит не сразу. Листва и деревья наверху сереют, а внизу, под кроной, на дороге ещё темно. «Ну вот и землянки,» – подумал я, сворачивая по тропе с дороги.
– На тебя приказ пришёл! посиди! Сейчас начальство освободится! – объявил мне писарь, мордастый солдат, когда я поравнялся с землянкой начальника штаба.
Я огляделся. Кругом землянки и блиндажи, вкопанные в землю под бугром в лесной заросли. На каждой из них толстые брёвна в четыре на-ката. Полковые сапёры поработали на славу. Вот так в тылах полка работали, копали, пилили, и таскали, укладывали брёвна наши полковые сапёры всю войну. Эпизодически вязали рогатки и выносили их на передовую. и то это делали самые нижние чины.
Тут жили штабные, политработники, связисты, снабженцы, складские, обозные, портняжные, сапожные умельцы, писаря и парикмахеры. Они возили, варили, кормили, седлали лошадей, кроили из мягкого хрома начальству сапоги, из добротного сукна строчили в талию шинели, занимались стрижкой, брижкой и брызганьем одеколоном после бритья. Начальство было не против горячего компрессика, массажика с помадой и одеколоном. Каждому угоди! Такая у тыловой братии служба. Это не из винтовки стрелять! Волшебное мастерство в пальцах иметь следует Вон лейтенанта-пулемётчика вызвали в штаб – весь грязный, в глине, ему не нужно делать завивку, перед ним не надо хребет сгибать, из пузырька лосьоном шипеть. А парикмахер Кац, наш старый знакомый, перед начальством лез из кожи, шипел своей брызгалкой, расчёсывал кудри и гладил расчёской круглые лысины. Попробуй не угоди. Поутру все вылезали из землянок, не то, что на передовой спи, сколько влезет, чистили зубы и умывались привезённой в бочке студёной водой. Не торопясь отправлялись на завтрак, выкуривали после завтрака по папироске и переговаривались, ковыряя в зубах. Кой-кому уже с утра топили баньки, служивые парились, хлестались вениками, жарили вшей, меняли нательное бельё, выполняли, так сказать, свой воинский долг согласно установленной очереди потом баньку проветрят, раскочегарят ещё раз, и в неё пойдёт начальство, и ему придётся обливаться потом.
– Ты чего задумался? Ты по вызову, лейтенант?
– Пришёл!
– Ну-ну! Пойдём в землянку! На тебя приказ пришёл!
За что? где я сделал промашку? Я сплюнул на землю и выругался.
– Ты чем-то расстроен? Тебе присвоено очередное звание старший лейтенант! Запиши! Приказ 41 армии № 0186 от 27.07.42 года. Я хотел было возразить:
– Мы же не 41-ой, а 22-ой армии!
– Это не твоего ума дело! Тебе сказали сорок первой, запиши и отвали! подожди! Поздравляю тебя от имени командования! Давай руку!\par\Я вышел из землянки, поддел ногой пустую консервную банку. На душе у меня было нехорошо. Перед глазами траншея, забитая убитыми солдатами. Я вздохнул глубоко. Что сделаешь? Каждому своё! Поддев сапогом ещё одну пустую банку, мне пришла идея. Я поднял её, зашёл к старшине, вырезал из жести кубики с загибами, проткнул ножом петлицу и укрепил кубари. Теперь я был по всем правилам гвардии старший лейтенант. Старшина протянул мне кружку. Мы чокнулись с ним, и он поздравил меня с присвоением воинского звания.
Я не спросил, откуда достал он четвертинку водки. Обменял у тыловиков. Летом нам водки не давали.
Вскоре я вернулся на высоту. Мне за Пушкари звание! А солдатам что? О наградах и медалях в штабах для солдат и не заикались. Дело это варилось в тайне. Что кому было положено, это был секрет. Наверное, должны были сказать: «Представь одного или двух солдат к награде». Конечно, самолёт мы не сбили, танк не подожгли. Но удержать Пушкари под таким неистовым огнём могли только люди героически стойкие, преодолевшие небытие многих сотен, которые остались в траншее смерть. На следующий день старшина принёс на передовую колоссальное известие. В лес подошла свежая дивизия. Нас будут менять, и мы отправляемся в тыл на формировку. Вот такое сообщение сразу поставило на ноги всех моих солдат.
Ночью эта дивизия вывела своих солдат на передовую. Мы проворно собрали свои вещички, долго не думая, передали свои окопы, указали сектора обстрела, разъяснили, где находятся немцы, кивнули головой на траншею с засыпанными трупами и сняли пулемёты. А что? Пусть знают, что тут было до них! похлопав по плечу и пожелав им всего хорошего, мы по-быстрому сбежали с высоты и с лёгким сердцем пошли по лесной дороге. Мы были счастливы, что, наконец, навсегда покинули это проклятое место. Мы не верили, что на какое-то время уходим от войны, что избавились от смертельной тоски и опасности. С немцами мы ещё встретимся. Но это будет не завтра, а когда-то потом.
Впереди у нас сейчас целая жизнь! Без войны, без страха и смертельной угрозы! Наше счастье было так велико, что нам казалось, что мы плывём по дороге. Мы избавились от бесконечного грохота, визга и воя снарядов. Мы уходим в глубокий тыл, где нет войны. Где спокойно течёт мирная жизнь, где каждый день проходит неторопливо. Интересно, как там? Хорошо воевать, когда ты превосходишь огнём и оружием противни-ка. Когда беснуются взрывы и в судорогах бьётся земля. Солдаты на передке вылезают на поверхность, стоят и смотрят, как корчатся немцы в дыму.
В Пушкарях, в сорок втором корчились мы, а немцы, простите, стояли поверх земли и смотрели. Тогда оно было именно так! В сорок втором воевали немцы, а мы, так сказать, обливались кровью. Тот, кто не был на войне, на переднем крае, тот не знает, чего нам стоила тогда война. Совсем не многие перешагнули рубеж сорок второго. Я не имею в виду участников, которые отсиживались в тылу. Я делю людей на две группы. Я имею в виду солдат и офицеров, которые были в ротах, и тех, кто у них сидел за спиной в тылу. Война для тех и других была разная, они о ней и говорят, и помнят по-разному.
Теперь мы шли по лесной дороге, и ветки хлестали нам в лицо. В лесу было прохладно, темно и сыро. Нам было приятно от этих ударов. Здесь всё нам казалось особенным и новым. И ветки, хлеставшие по глазам, и брызги болотной воды при переходе болотин, и запах свежей хвои. А вообще, идёшь в темноте, и ничего не видать. Хорошо! К новому состоянию нужно привыкнуть. Мы засиделись в окопах и ходить разучились. Мы то ступаем по твёрдой земле, то хлюпаем сапогами по болотной жиже. Но почему мы торопимся, куда мы спешим? Кто нас гонит вперёд? Когда у нас есть впереди несколько месяцев, а это целая вечность! Наконец-то мы вылезли из небытия, наконец, мы живые и расправили плечи. Здесь легко и свободно дышится. Мышцы и жилы можно расслабить и спокойно идти.
Я подаю команду убавить шаг, и солдаты, сбавив темп, идут медленно. Нужно потянуть эти первые минуты, думаю я. Потом они не будут так чувствительны. Одна дорога сливается с другой, по этой ещё километра два идти. И вот мы подходим к блиндажу штаба полка. Работников штаба в блиндажах уже нет. Они снялись раньше. Нас у штабных землянок встречает старшина. Добраться до места сосредоточения мы можем и сами. Тут же стоит ротная повозка, запряжённая лошадью, на неё мы грузим свои пулемёты. Я сел на лавочку около землянки и закурил, а старшина с солдатами стал грузить и распределять вещи на телеге.
Докурив, я придавил ногой окурок. Погрузка закончена. Повозка двинулась и покатила по лесной дороге. Мы шли за повозкой сзади. Ночь была тихая и по-летнему тёмная. Впереди фыркала лошадь, скрипела телега, стучали колёса, попадая на корни деревьев. Мы молча шли, поглядывая по сторонам. В пути повозку не раз приходилось подталкивать в гору. Мы подхватывали её и перетаскивали через рытвины и болотины.
– Эй! Навались! – кричал старшина. Лошадь храпела, ходила из стороны в сторону, хлюпала жижа, отдувались солдаты, взбирались на бугор и ускоряли шаг. Лошадь под горку катила без понукания. Сколько времени мы так шли, трудно сказать. Мы отвыкли от переходов, потеряли чувство времени. Мы засиделись в обороне. Ноги наши затекли в Пушкарях. Тёмные прогалки леса медленно уплывают назад. Дорога то скатывается вниз, то снова медленно поднимается в гору. Где-то в лесу, не доходя до Нелидова, должна собраться вся наша дивизия. Лес иногда отступал от дороги. Непроглядные поля и одинокие чёрные избы без света и лая собак уходили назад вместе с дорогой. Кругом темнота, кусты и канавы, рытвины избитой дороги и тихий ночной, без шорохов, ветер. осмотришь на небо, там звёзды горят. Оступишься на дороге – так и идёшь, уперев взгляд под ноги Спины солдат покачиваются вразброд, солдаты идут кто как, без всякого строя и не в ногу. На войне всегда ходят именно так, где двое, где трое, а где гуськом друг за другом. Прикидываю в уме, идти ещё километров восемь. Вот – думаю – жизнь! Какая она разная для каждого на войне!
Когда я сидел на лавочке около землянки и курил, увидел – напротив висит что-то белое. Говорю старшине: «Сходи, посмотри! Штабные бельишко своё стиранное забыли. Забери! Лишние кальсоны и рубашка для солдат пригодятся!». Старшина пошёл посмотреть и говорит: «Товарищ гвардии старший лейтенант! Это бабское бельё какой-то штабной крали!» Видно, впопыхах без порток убежала. Мы, конечно, засмеялись. Нам это потеха. А чья-то ППЖ без фильдеперсовых штанов и фильдекосовой рубашки осталась. Вот полковые, и на войне без этого жить не могут! Да! Кому война, а кому хреновина одна! Часа два мы протопали по ночной дороге. В конце пути нас окликнули в темноте.
– Сворачивай в лес! Стоянка два дня! Располагайся, славяне!
 
icvДата: Вторник, 09.02.2016, 23:50 | Сообщение # 180
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Мы свернули с дорожной насыпи, съехали вниз, перемахнули через канаву и вошли под тёмные ели. Повозка запрыгала, затарахтела лошадь несколько раз дёрнулась и покатила куда-то вниз темноту Где-то в темноте, между стволов огромных елей мы остановились. Лошадь шумно дышала, а у нас были приятные мысли, что мы в глубоком тылу сегодня ночуем Мы были привычны ко всему. Мы не стали в потёмках искать сухого и высокого места. Мы просто потопали на месте ногами, под елями вроде сухо, кто где стоял, повалились на землю. В темноте леса всё кажется тесным и нереально близким. Ночью в лесу скрадывается пространство. Вот твои ноги и руки, вот толсты ствол могучей ели, вот лежит твой сосед, такой же солдат. Дальше смотри, всё равно ничего не увидишь. Слышишь и чувствуешь глубокое дыхание лошади, позвякивание стальной уздечки, да хруст веток под ногами идущих людей. Кругом в лесу стояли обозы, ходили, сидели и лежали люди.
Старшина, забрав термос и мешок для хлеба, вместе с повозочным ушёл куда-то в темноту. Где-то там в лесу дымила и пускала запах полковая кухня. Лес был наполнен запахом дыма и сыростью с привкусом прелой болотной листвы. Пахло людьми и лошадиным навозом. Процедура раздачи пищи в темноте у старшины не вызвала затруднений и не отняла много времени. На этот счёт у него была набита рука и намётан глаз. Он мог, не глядя, осязая на вес и на ощупь, прикинув вес пайки в шершавой ладони, всё жидкое, твёрдое, чёрствое и россыпью в виде порошка разделить с точностью до грамма. Солдаты знали, что всё, что получено и принесено в термосе и мешке, всё старшина разделит и раздаст солдатам поровну. Этого требовал от него ротный. Солдаты быстро управились с едой, достали кисеты, оторвали газетной бумажки и задымили махоркой. Они сегодня прошли не большой путь, но без привычки, видно, заметно устали. Много недель сидели, согнувшись, в земле, от ходьбы и от маршей отвыкли. Солдаты были довольны, что их в лесу встретили хлебом и похлёбкой. Видно, наш полковник, командир дивизии, Ерофей Владимирович Добровольский накрутил хвоста интендантской братии. Внимание для солдата имеет большое значение. Как его встретить? Котелком или матюгом? Раньше, при Березине, это практиковали. Своих чувств солдаты вслух не высказывали, они лишь по необходимости перебрасывались скупыми словами. И в этой сдержанной солдатской беседе можно было уловить, что на душе у каждого спокойно и хорошо. Вскоре все повалились спать.
Утром, когда рассвело, мы увидели вокруг себя войско, лежащее на земле вповалку. При свете дня лес заметно поредел. Земля из узкой и тесной раздалась вглубь и вширь. Солдаты лежали, кто на спине, разинув рот, кто на боку, поджав под себя колени. Казалось, что огромное пространство леса завалено телами убитых, они лежали неподвижно. Только лошади ворочали мордами да помахивали хвостами.
Старшина поднялся на ноги раньше всех. Это была его святая обязанность. Он забрал свои мешки и ушёл толкаться на кухню. Повозочный зауздал лошадь и ушёл искать водопой. Я поднялся на ноги, посмотрел на лежащих солдат и решил сделать подъём. Пусть привыкают к походной жизни. Хватит валяться. Нужно чистить оружие, приводить в порядок личные вещи, пересчитать боеприпасы и сдать их в боеснабжение, чтобы на себе лишнего не тащить. Нужно договориться с полковым начальством о выделении роте ещё одной повозки для размещения пулемётов и комплекта коробок к ним: на одной кляче всего этого на большое расстояние не увезёшь. Одна заезженная лошадёнка не потянет всего. В общем, два дня, которые дали на сборы, – только-только для засидевшихся в окопах солдат.
На второй день стоянки стало известно, что немец сбил с высоты Пушкарей сменивших нас солдат. Теперь они лезут на высоту и пытаются сбить немцев оттуда. Да! Нам повезло! Как всё это случилось? Подробностей никто из штабных не знал. Вскоре по Нелидовской дороге мимо нас потащились подводы с ранеными. Мы вышли на дорогу из леса, стояли и смотрели на забинтованных собратьев из пушкарей. Из повозок торчали обмотанные бинтами руки и ноги. Здесь были молодые бледные и старые, покрытые морщинами, небритые солдатские лица. Обмотанные потемневшими от крови бинтами, они лежали и сидели на телегах. Они тряслись и болтались на тарахтевших по дороге телегах. Они раскачивались и подпрыгивали на ухабах, стонали и охали, кричали и ругались на повозочного. Обоз состоял из десятка подвод. Здесь были запряжённые парой, длинные, как открытые гробы, армейские повозки. Среди них вперемежку тащились и куцые деревенские скрипучие телеги. Обоз медленно про-двигался вперёд. Дорога была одна для всех. И для нас живых, и для них раненых. Она извивалась по топким болотам и лесам, вползала на бугры, скатывалась в низины и уходила к Нелидово. Кто сразу после войны проехал по этой дороге, тот знает, что она собой представляла в те дни войны. Около Нелидова она переваливала через железнодорожную насыпь и забиралась всё выше к Торжку. Туда лежал путь обоза с ранеными.
Мы первый раз видели эвакуацию раненых. Нам не приходилось бывать на дорогах вдали от фронта. По сути, это был наш первый отход в глубокий тыл. Мы смотрели и думали, что вот так и нас когда-нибудь повезут по такой же изрытой дороге. Будут трясти по буграм, гатям и ямам, протащат через леса за дальний горизонт. И где-то на перевалочной базе у заброшенного полустанка запихнут в эшелон.
Раненых сопровождал фельдшер. Два санитара, брюхатых, как бабы, шли позади него. Лошади, ступая, кивали головами. Повозочные шли сбоку, причмокивая и подёргивая вожжами. Лица у них были деловые, без сожаления и признаков жалости. Они не обращали внимания на стоны, и жалобы. Просьбы измученных разбитой дорогой людей их не касались.
– Придержи хоть под горку! – просили раненые. – Полегче через канаву! – причитали они.
А повозочный подёргивал вожжи, чтобы с хода перемахнуть через канаву. Я стоял и смотрел на обозных хмырей, и мне почему-то вспомнились злые лица московских извозчиков. Такой, не колеблясь, мог запросто заехать оглоблей в лицо.
– А ну! Берегись! – закричал повозочный, когда поравнялся с нами, – Чаво рты разинули? Эй, берегись! А то зашибу!
– Я тебе зашибу! Тыловая крыса! – выскочил на дорогу и закричал в ответ Парамошкин, – Куда гонишь, навозная куча? Людей везёшь, а не дрова на кухню!
Повозочный никак не ожидал встретить здесь от стоявших солдат встречный отпор. Ему и в голову не пришло, что эти, так сказать, любопытные, только что вышли из ада, с той высоты Пушкарей. Он, вероятно, подумал, что они из тех тыловиков, что никогда не видели раненых. Его лисья морда сразу преобразилась. Из властной и нахальной она стала угодливой и пугливой. Он притормозил лошадь, и повозка, наехав на выбоину, встала. Повозочный вытер лоб рукавом, привалился к телеге, как-то сгорбился и оторопело смотрел на стоявших солдат. Он сразу понял, что имел дело с фронтовиками. Из-под круглой каски выглядывали его маленькие бегающие глазки.
– Смотри, лошадиный помёт, каску держит на голове! А винтовка под ранеными в повозке! Они и винтовку, подлец, разучился таскать! А тоже, гнида, подаёт зычный голос! Повесить его вот на этой самой сосне!
Я посмотрел на передок телеги, дуло винтовки действительно торчало над бортом. В голову колонны заторопился фельдшер.
– Кончайте ругаться! – сказал я своим.
– Помогите раненым! Дайте им из фляжек воды!
Ко мне подошёл фельдшер. Он был худ и высок. И поэтому, видно, казался сгорбленным. Короткая шинель до колен, как у меня, на голове пилотка со звёздочкой и зелёные со змеёй петлицы.
– Что-нибудь случилось? – спросил он.
Мы поздоровались. Я сказал:
– Нет, ничего! Земляки, по-видимому, встретились!
– Пока вперёд не трогай! – сказал он повозочному, – Пусть остальные подтянутся, и раненые отдохнут!
– Что там, в Пушкарях? – спросил я.
Лошади подходили и вставали друг за другом. Фельдшер обернулся и сказал:
– Никто точно не знает, что там происходит. Кругом всё гудит и трясётся земля. Мы были внизу, подбирали раненых. Вы знаете, просто ужас! Земля летит из-под ног! Вот, эти первые, которых мы подобрали. Они тоже ничего не могут сказать. На высоту пошли связные, но оттуда никто не вернулся. Просто кошмар!
Мы стояли и смотрели на раненых. Солдат, что сидел впереди, повернул голову в нашу сторону и осипшим, хриплым голосом спросил:
– У вас, братцы, курево есть? Руки мне порвало! Сверните цигарку и суньте мне в рот! Курить охота! Терпения никакого нету! А тут видишь, во! – и он показал замотанные бинтами руки.
Здесь были разные люди и разные судьбы. Люди, оторванные от земли, безразличные к свету и ясному светлому небу. Они были измучены тяготами войны и своими кровавыми ранами.
– Ты чего, брат, плачешь? Сильно болит? Успокойся, не надо! Потерпи, браток! Радуйся, что ещё жив! Рана не голова, зашьют и подлечат!
У пожилого солдата, сидевшего в подводе с перевязанной ногой по щекам катились крупные слёзы. Он плакал беззвучно и совсем не всхлипывал. Он сморщил небритое, забрызганное грязью лицо.
– У меня там сына убило! Мальчонку маво! Теперь я остался один!
Наши слова разбередили его душу, задели за живое его страшную рану, которая никогда не заживёт. И он не сдерживаясь,затрясся весь и застонал. У меня ком подкатил к горлу. Такого солдату не пережить! Пулемётчики подошли ближе к повозкам. Кто помогал повернуться на месте, кого нужно было переложить на другой бок, кто давал пить из своей фляжки, кто крутил цигарки из обрывков газетных листков. К ним тянулись руки и глаза, полные благодарности. Мы хорошо понимали, что удар немцы готовили нам, а приняли его на себя эти люди. Они пострадали за нас. Как нам были близки и понятны эти страдания и муки!
Лошади медленно тронулись и, кивая головами, пошли. Мимо нас прошли последние подводы. Потом разойдутся, растрясут свою кровавую поклажу, и понесутся над дорогой хриплые крики, стоны и голоса; так устроен наш мир. Да! На войне русские солдаты стояли насмерть! К вечеру мы получили приказ на маршрут. Две подводы, гружёные пулемётами и лентами с патронами в закрытых коробках, пилами, топорами и другим солдатским хозяйством, тронулись из леса, выехали на дорогу и покатили в сторону Нелидова. Мы шли той самой избитой дорогой, по которой накануне уехали раненые. Тут один путь для живых, и кто смотрит в могилу. Была осень. Дни стояли тёплые и солнечные.
Через некоторое время, миновав нелидовские леса, дорога вырвалась на открытые просторы. Кругом непаханые поля. Деревни в десяток домов. Где-то впереди, в районе станции Земцы, располагался наш новый район сосредоточения.
Рота шла по дороге, в ходьбу мы постепенно втянулись. Дорога медленно, но упорно поднималась в гору. Был солнечный яркий день. Вдруг откуда-то справа раздался паровозный гудок. Всеми забытый и когда-то хорошо знакомый, он заливался и летел призывно нам навстречу. От неожиданности мы даже встали. Солдаты переглянулись и заулыбались. Но вот гудок вдруг смолк. Мы подумали, что произошла ошибка. Что-то другое приняли за гудок. А может, нам это только показалось? Вот ведь стоим и ничего! А когда идёшь, и топот ног мешает уловить неясный звук, да ещё непривычный. Но вот он снова и ещё голосистей возник где-то за бугром и понёсся над дорогой. Он летел, разрезая мирную тишину, обгонял взбитую ногами пыль на дороге которую лёгким ветром уносило куда-то в сторону Он заглушал топот солдатских сапог и скрип идущих наших повозок. Непонятное душевное волнение, что-то давно забытое и потерянное оживало внутри. Гудок паровоза вернул молодых к их юности, а пожилых солдат к дням ушедшей жизни. Полотна железной дороги и паровоза нам не было видно, но мы чувствовали его где-то рядом. Мы шли по дороге и слушали старую песенку, давно забытую музыку паровозного гудка. А он переливался, замолкал и снова заливался. Отчётливо были слышны позвякивания цепей, лязганье букс и свистки вагонных сцепщиков. Было душно, и жарило солнце. Мы шли по булыжной дороге, здесь был настоящий глубокий и мирный тыл. Хотя у тыловиков он считается фронтовой полосой, и они числятся, как и мы, в действующей армии.
Сколько раз мы мечтали взглянуть на картину мирного тыла. Сколько раз пересказывали друг другу солдаты мелкие подробности довоенной мирной жизни. Интересно, как здесь в тылу? Как живут люди, что они делают, о чём они думают, какие они? Здесь им не грозит ни смерть, ни обстрелы. Впереди по дороге показались дома. Дорога к середине деревни поднималась несколько вверх и потом, перевалив возвышение, вместе с домами уходила под горку вниз. Через некоторое время мы вступили в деревню. Справа и слева от дороги – сараи, заборы, огороды и дома. Железнодорожной станции мы так и не увидели. Она осталась где-то сзади и в стороне. Мирных жителей в деревне не было. Мы с любопытством глазели и искали людей. Мы долгое время их не видели. Какие они? Окопы, вши, грохот снарядов, летящая земля, осколки и пули, убитые и раненые в крови. А здесь светит солнце, вдоль дороги тихая деревенька, непаханые поля и паровозные гудки. По всем признакам, жителей в этой деревне нет. Они выселены, как говорят, эвакуированы. Огороды не ухоженные, собак, кур и людей нигде не видать. Но в домах кто-то живёт. Дома в деревне не пустовали. Здесь размещались какие-то тыловые службы. Когда мы прошли несколько домов, то увидели, что от дома к дому перетянуты телефонные провода. Кое-где у дверей, под навесом крыш стоят часовые. У одного большого дома сзади, со стороны огорода, стояла высокая металлическая антенна. Она была поставлена на трубочных опорах и растянута стальными растяжками. Там, за домом, прислонившись к стене, стояла крытая грузовая машина.
Мы входили в середину деревни. Повозки наших ушли далеко вперёд, лошади с горки дёрнули и покатили рысью. И вдруг там, впереди, чуть выше над домами, в прозрачном воздухе под облаками, мы увидели немецкие самолёты. Они беззвучно плыли в нашу сторону. Они шли как-то боком, ровным строем и не торопясь. Увидев самолёты, мы остановились и стали изучать их направление. Нам нужно было решить, идти спокойно по дороге или немедленно свернуть в проулок между домами, отойти от деревни и лечь в чистом поле. Попробуй, узнай, куда они летят и куда повернут. Но мы, зная повадки немцев и не раз побывав под бомбёжкой, тоже косили глазами, прикидывая, куда нам бежать. Важно было не прозевать момента. Выбрать правильное направление. Решить, где они нанесут свой первый удар. Нужно было успеть свернуть в боковую и вовремя отбежать от дороги. В деревне оставаться нельзя. Выгодней лежать в открытом поле. Немцы не свернут ради кучки людей, если увидят сверху нас. А когда лежишь или сидишь, тебя сверху не обнаружат.Важно не бегать и не метаться, когда самолёты идут на тебя. И вот ведущий «Юнкерс» наклонился к земле, сделал небольшой доворот и пошёл над дорогой. Чёрные точки бомб оторвались и стремительно понеслись к земле. Но мы в этом разбирались не хуже немцев. Мы были шустры и быстры, соображали мгновенно. Мы метнулись в сторону, пробежали вдоль забора и уже лежали на приличном расстоянии от огородов. Кругом открытое поле и нам было отлично видно, как рвутся бомбы, как дым застилает дорогу, как вверх поднялась земля и вместе с ней вскинулась щепа и охапки соломы. Немцы снизились и ревя прошли вдоль деревни, отвернули в сторону и навалились на станцию, где стояли вагоны. Паровоз завизжал, стал подавать частые гудки воздушной тревоги. И вот он умолк – бомбы уже сыпались на полотно железной дороги. Взрывы следовали один за другим. Когда бомбёжка кончилась, паровоз как-то жалостно прогудел. Парамошкин поднялся на ноги и с напускным серьёзным видом обратился к одному из лежащих солдат:
– Сапунов! Лежишь?!! Немцы чуть паровоз не прикончили! Вставай! Хватит сопеть! Пошли!
У нас был в роте пулемётчик Сапунов Тимофей. Никто его никогда не задевал и не трогал. Он был спокойный парень и серьёзный. Самолёты ушли, мы поднялись медленно и пошли в деревню. Завернув из проулка на дорогу, мы увидели повсюду свежие воронки от бомб. От них ещё шёл сизый дым. Пройдя несколько вперёд, мы подошли к дому без передней стены. Она во время бомбёжки от дома отвалилась, а вся остальная внутренняя часть совершенно не пострадала и осталась целой. Переднюю стену вырвало по самые углы. Мы смотрели во внутреннюю часть дома. Вот дым несколько рассеялся, и большая комната осветилась солнечным светом. Обстановка в избе стояла на месте. У боковой стены – две железные кровати. На них – набитые соломой подушки и серые солдатские одеяла. На подушках – белые наволочки. У дверей на вешалке – офицерские шинели и фуражки. На широкой деревенской лавке у стены – телефонные аппараты, и к ним из распахнутого окна с улицы тянулись пучком телефонные провода. Здесь же, на лавке, застыла фигура солдата. Он сидел, несколько отвалившись к стене. Он не шевелился и не дышал. Он был мёртв. Посередине избы стоял деревянный стол с точёными круглыми ножками. За ним, склонившись над бумагами, сидели двое военных, по облику – офицеры. Они как бы прислонились к столу. Они сидели напротив друг друга и тоже были мертвы. В один миг погибли трое, не поднимая головы. Они, вероятно, не слышали гула моторов, и когда сверху сыпались бомбы. Часовой, стоявший снаружи, возможно отошёл и не видел, что идут самолёты, не подал сигнал воздушной тревоги, а может, с перепугу и убежал куда. Освещённая солнцем комната казалась театральной сценой. Над сценой только что подняли занавес, артисты застыли каждый в своей приготовленной позе. Сейчас свистнет паровоз, они шевельнутся, каждый скажет свою приготовленную реплику, и последний акт пьесы начнётся на сцене. В этой пьесе про войну не было только зрителей, сидящих в душном зале. ней участвовали все, кто играли, и кто стоял на дороге посередине деревни.Каждый в этом акте играл свою роль. Немцы завывали и бомбили, мы бегали в проулок и лежали в поле, так сказать, за кулисами, а ведущие актёры успели сыграть свою последнюю роль. Они на театральных подмостках показывали современную пьесу, как на фронте умирали тыловые работники. Разница была только в том, что на передовой солдаты в землю ложились тысячами, а здесь всего трое. В этой колоссальной разнице был огромный смысл. Явились солдаты, прибежали часовые. Мы оглядели их с ног до головы и тронулись по дороге.
– Теперь похоронный марш будут играть! – вставил Парамошкин.
Мы прошли деревню, ещё километров шесть и свернули с дороги в общипанный лес. Здесь в лесу где-то будет наше место стоянки. Было видно, что в лесу до нас стояли воинские части. Здесь они пополнялись людьми, получали оружие и меняли обмундирование. Повсюду в лесу были видны бугорки неглубоких землянок. Между землянок шли утоптанные тропинки и разбитые, с глубокими рытвинами, дороги. Кустарник был начисто вырублен, нижние ветви деревьев обломаны. До нижних ветвей хвои можно было достать, если забраться на плечи другого. Всё это было обломано на дрова. Но в целях маскировки сосняк рубить не разрешали. Местность вокруг землянок была сильно замусорена. В канавах и ямах валялись пустые ржавые банки, грязное рваное тряпьё, помятые и дырявые каски, разбитые и порванные противогазы, истрёпанные сапоги и другое солдатское барахло.
Несколько дней у нас ушло на очистку землянок от мусора, на рытьё новых отхожих мест, на заготовку свежего лапника в дальнем лесу. Нары в землянках мы застелили свежей хвоёй, думали, что избавимся от чужих, оставленных здесь вшей. Дали солдатам несколько дней с дороги отдохнуть. Стали строить баню, решили как люди помыться.
Однажды в землянку, где мы сидели, пришёл связной из штаба полка и сообщил мне вслух, что я должен явиться в дивизию.
– Вас из полка забирают!
Солдаты заволновались. А связной сказал, чтобы я отправлялся прямо сейчас. Грустное было расставание с солдатами. Парамошкин протиснулся вперёд и глубоко вздыхал. Я долго жал ему руку. – Что поделаешь, Парамоша! Приказ есть приказ! Пришёл старшина, подошёл Балашов, потом все по очереди подходили и качали головами. Все они понимали, что расстаёмся навсегда. Много было пройдено, пережито и сделано! Без них я один – ничего! Они знали, что я их берёг и ценил, если когда и ворчал на них. Мы жили одной семьёй. Вместе сидели в окопах. Вместе подвергались опасности и смерти. Кого им теперь дадут?
 
icvДата: Среда, 10.02.2016, 00:08 | Сообщение # 181
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Сначала я зашёл в штаб полка, а затем отправился в штаб дивизии. В небольшой деревушке за лесом я разыскал начальника штаба. Он объявил мне, что я назначен начальником штаба отдельного пулемётного батальона. Батальон будет входить наравне с полками в дивизию, и из этого следовало, что боевые задачи нам будет ставить командир дивизии полковник Добровольский и его штаб. Запомнилось мне имя полковника – Ерофей.
Служба на переднем крае и сидение с солдатами в окопах отошла для меня на задний план, так думал я. Теперь я не Ванька-ротный, не простой смертный, как многие тысячи, теперь, если можно так сказать, я штабная крыса и тыловик. «Ну что?» – сказал я сам себе – «Раньше ты их терпеть не мог, а теперь сам влез в их шкуру, и тебе не плохо!».
Я перешагнул через рубеж и оставил его позади, где сплошным потоком лилась человеческая кровь, где исчезали тысячи жизней, не оставляя следов и могил. «Откажись!» – говорил я сам себе – «Зачем шило на мыло менять! С шилом к начальству в душу не залезешь!». «Ладно, посмотрим!» – отвечал я, подумав. Батальон формируется заново. Он войдёт в состав дивизии наравне со стрелковыми полками. По огневой мощи батальон будет превосходить любой стрелковый полк. В боях за Пушкари они усмотрели непреложный и неоспоримый факт. Без пулемётной роты, полагаясь на одну пехоту, высоты дивизии не удержать. Взвесив все «за» и «против» и оценив боеспособность пулемётчиков, командование приняло решение создать отдельный пулемётный батальон.
4-ый отдельный Гв. пульбатальон в своём составе должен иметь четыре пулемётных роты полного состава. Офицеров, знающих хорошо пулемётное дело и технику, в дивизии не было, и мне поручили комплектование штата из прибывающих с пополнением людей. До назначения комбата всеми делами по формированию буду заниматься я.
Мне показали по карте отведённый район и лесной участок, где будет располагаться и стоять батальон, где и когда я буду получать людей, где находятся склады снабжения, где мы будем получать оружие, боеприпасы, обозное имущество, повозки, лошадей, фураж, продукты питания и обмундирование для солдат. Война, которая потом начнётся, для меня, по-видимому, не кончилась совсем. Сейчас я буду заниматься хозяйственными делами, а потом пулемётные роты будут бросать с участка на участок, и на передок придётся выводить их мне. Сходить на передовую и пробыть там день или два – это совсем не то, что сидеть в роте безвылазно. Одно дело – побывать в роте, а другое дело – сидеть с солдатами в окопах и обеспечивать «Ни шагу назад!». Я становился тыловиком. Так, во всяком случае, мне казалось. Возможно, из меня и не получится типичный тыловик, для этого нужно иметь чувство ужаса и страха, чтобы не загреметь на передовую. Они себя считали фронтовиками и официально были приписаны к действующей армии и находились на фронте, хотя линия фронта и находилась где-то там впереди.
Таких фронтовиков, дотянувших до конца войны, в тылах за линией фронта сидело множество. Они имели боевые награды, и никто не считал себя тыловиком. Я стал тыловиком, но несколько отличался от них, потому как вышел из роты. А мои эти новые сослуживцы, штабнички и тыловички, вообще не знали, что такое война, они держались прочно за свои насиженные места друг за друга О пулях и грохоте, о холоде и голоде, об окровавленных солдатах и о трупном запахе они не имели представления. Войну, как она есть, они домысливали понаслышке. Да и характер у меня был испорчен войной, стал прямой, несгибаемый и неуживчивый. За матушку правду я лез напролом. Много обид и несправедливости пришлось пережить. А другой защиты не было. Но кое-чем я должен был теперь походить на тыловиков. Мне нужна стала парная баня, чистое бельё, новое обмундирование. Запачканным окопной глиной, в нечищеных сапогах я не мог являться на глаза начальству. Покажись в своём прежнем виде – и на тебя вшивый писарь будет с презрением смотреть. Здесь внешний вид ценился выше, чем боевой опыт окопника. А к тем, кто ходил и не вздрагивал при ударе немецкой бомбы, проявлялась неприязнь и отчуждённость.
– Ну вот, тыловой работничек! – говорил я сам себе, – Хотя ты и не привык кланяться, но всё равно придётся нагибаться тебе под низкими потолками деревенских изб. Не будет у тебя забот о куске хлеба или стрельнуть покурить. В кармане у тебя пачка «Беломора» и ты дуешь дым через верхнюю губу. В твоих руках судьбы сотен людей и ты решаешь, кого куда, кому идти в обоз, а кому к пулемётам. Мальчишки, прибывающие на фронт, были в массе своей солдаты-романтики. Им бы поскорей построчить из пулемёта. Война им казалась весёлой игрой.
Приходила маршевая рота, и среди солдат в строю я видел разных людей. Здесь были пожилые, уставшие от жизни люди и неспокойные молодые живые глаза. Из-за их спина, из-за задних рядов выглядывали прохиндейские и нахальные рожи. Нужно было суметь разобраться и решить, кого куда. Нужно было проныр и пройдох не допустить к солдатским пайкам и кухням. Только глазом моргни – они тут же прилипнут к солдатским повозкам, их потом силой от них не отдерёшь. Штат батальона большой, а время на знакомство с людьми ограничено. Нужно всё делать быстро, почти на ходу, и решить, кто будет пулемёты таскать, кто будет дёргать вожжами, кому достанутся кухни, черпаки и термоса, кто будет делить солдатские краюхи хлеба и рассыпать по кучкам махорку. В этом человеческом потоке и судьбах людей нужно быстро и умело по совести разобраться и поставить точку.
– Для нашей работы, – пытался внушить мне присланный в батальон интендант, – Нужны не честные дураки, а смышлёные и ловкие люди! Проходимцы, если хотите!
– Ну-ну! Ты не очень! – одёрнул я его сразу.
Он, видно, решил меня сразу проверить.
– Вы, товарищ гвардии старший лейтенант, боевой офицер! И, простите меня, Вы в нашем деле ничего не смыслите. Послушайте меня, старика! Я как-никак тёртый калач! Не вмешивайтесь Вы в наше тёмное дело! Мы сделаем всё, как следует! Нам нужны на складах и на кухне знающие и умеющие люди. Я хорошо знаю, кто подойдёт нам, а кто нет.
Я сопоставил его слова с тем, как нас на передке кормили. Я не терпел ловкачей и проныр, которые пробивали себе дорогу за счёт солдатского желудка. Во мне ещё осталась непримиримость к этим скользким людям. С некоторых пор я стал замечать, что в тыловые подразделения стали просачиваться, минуя штаб, разные угодные интенданту людишки. Тогда при первой же встрече я предупредил интенданта, людей, взятых и не оформленных приказом по батальону, немедленно отправить обратно. – Если я завтра проверю, и у вас окажутся неоформленные лица, Вы будете иметь объяснение с начальником штаба дивизии. Никто не имеет права брать людей самовольно со стороны! После этого разговора всё стало на свои положенные места. Первая брань лучше последней!
Батальон продолжил формировку. Прибыл еврей начфин, получили лошадей и повозки. Лесные прогалки, вначале безлюдные, теперь огласились говором солдат. Живая ватага ходила и топталась на месте. Кроме офицеров штаба дивизии, которых я знал теперь хорошо в лицо, у меня появились знакомые лица в полках, тылах и на складах. Я часто встречался с ними при оформлении накладных, документов и разных бумаг. Они говорили о своих делах, обсуждали новости и ходившие анекдоты в дивизии и делились своим мнением. В потоке людей, которые прибывали как пополнение из тыла, жили свои разговоры, понятия и взгляды на войне. В тылу было голодно, и многие думали, что, попав на фронт, они отъедятся на фронтовом пайке. Сама война им казалась нетрудным делом. Такую они её видели в кино. Словяне-новобранцы – легковерный народ. Им всё доступно и просто. Если ему в деревне не давали от души порезвиться и помять кулаки, то он сможет здесь приложить свои руки о немецкую рожу. Они страшно удивлялись рассказам фронтовиков про войну. В их сознании перемешали неприятные новости о войне и о немцах, о колоссальных наших потерях.
– А какого же… там говорят? – Поживёшь – сам увидишь!
В солдатской массе шли неторопливые разговоры о жизни и обо всём. Солдаты – народ суетливый, строили землянки, топили бани, бегали голыми получать чистое бельё. В лесу слышались удары топоров, треск разбиваемых ящиков, доставали оружие, вынимали патроны, грохотали повозки, подвозили амуницию, примеряли сапоги и шинели. Иногда за говором людей слышались пулемётные очереди – проверяли пулемёты. Лес шумел голосами людей, фырканьем лошадей и трескотнёй ружейных выстрелов. Солдатская масса, внешне серая и одинаковая, по-разному жила и работала в лесу. Одни ходили, как сонные мухи, другие быстро мелькали между землянок и стволов. Новому человеку вся эта толкотня и беспорядок были непостижимы. Почему они все толкаются и суетятся, как встревоженный перед грозой муравейник? Где здесь территория роты, где тут расположены тыловики и обозники? Солдатские землянки и офицерские блиндажи, склады, стойла для лошадей и бревенчатые срубы – всё это перемешалось и было разбросано в беспорядке в лесу. Явных границ между ними не было видно. Но солдаты хорошо разбирались в хаосе и толкотне. Они с первого дня усвоили, где их землянка, а где идёт делёж продуктов, и гремят котелки. Вот по лесу петляет избитая повозками дорога, вот от неё в сторону пошла узкая, убитая солдатскими ногами тропа, здесь и сворачивай. Ещё пару шагов – и твоя ротная землянка. Отсюда они бегут, позвякивая пустыми котелками, сюда они обратно медленно бредут, занятые едой и мыслями. Кое-где около землянок торчат часовые. Но стоят они на часах не для того, чтобы охранять солдатские землянки. Их главной задачей является вовремя засечь появление на дороге высокого начальства. Часовые не обращают внимания на снующих солдат. Словяне одинаково серые. Кому они нужны? Важно не прозевать штабных из дивизии. Часовые всегда начеку, если на дороге появилась фигура в ладно сшитой шинели с чисто выбритым лицом. Кому нужна такая охрана? Солдаты шныряют и вертятся вокруг целый день. Кто тут свои, кто тут чужие? Идёт, пугливо не озирается – значит, свой. Все тут свои, все тут наши! Да и какая разница, если придёт чужой из полка? Может, пришёл найти земляка, хочет навестить, знать, давно не видел.
Отдельно за лесом в маленькой деревушке стоял штаб дивизии. Туда без дела никого не пускали. На постах стояли солдаты охранной роты. Они занимались только одним этим, самым важным, делом. Они знали в лицо, кого пропущать, а кого гнать в три шеи.
По другую сторону леса пролегала железная дорога. По ней подвозилось снаряжение, и снабжались войска всем необходимым. На лесном участке пути, в промежутке между станциями, на перегоне, прямо под откос насыпи шла разгрузка вагонов. Вдоль полотна вправо и влево складывали ящики, тюки и мешки. Их сверху для маскировки забрасывали ветками и небольшими обрубленными деревьями. Если сверху взглянуть, то среди редкого леса увидишь сплошные завалы. Что здесь где лежит, опытным глазом не разберёшь. Земля вдоль насыпи была поделена на квадраты. Каждая такая площадка была огорожена колючей проволокой. В одну из них сносили ящики с консервами, в другую отправлялась мука, в третью шло обмундирование, а там, на отшибе, хранились боеприпасы. На разгрузку вагонов посылали наших солдат. На разгрузку в основном ходили стрелки из полков, пулемётчиков на эти работы не посылали. Ящики и тюки носили на спинах и на руках, укладывали в штабеля и забрасывали деревьями. Повсюду в лесу вдоль железной дороги можно было видеть бугры и завалы. Но под завалами и кучами не везде лежало добро, многие из них были пустые. Эшелон обычно подавали ночью. Разгрузку успевали закончить до утра.
С рассветом жизнь за проволокой прекращалась. Всё живое до появления немецкой авиации успевало убраться в лес. Часовые на постах прятались в узкие щели. С утра, как обычно, над районом разгрузки зависал немецкий «костыль». Он долго кружил и урчал в вышине, переваливаясь с боку на бок, высматривал и вынюхивал, где и как что лежит. А когда убирался за горизонт, из-за леса ему на смену выплывали погруженные группы бомбардировщиков «Юнкерс». Они, не снижая высоты, при первом заходе расходились в стороны и сыпали бомбы по площадям. После их первой бомбёжки в воздухе появлялась немецкая «рама», она снимала на плёнку попадания и причинённый ущерб. Лес, где стояли солдаты, немцы не бомбили. Основным занятием немцев была перевалочная база. Самолёты-разведчики появлялись в небе и вели дневной постоянный поиск. С рассветом при появлении самолётов-разведчиков, всякие хождения в лесу прекращались. Взрывы и грохот приучали новобранцев не особенно бояться. Под бомбёжкой можно было предварительно обстрелять своих солдат. А это был немаловажный фактор воинского духа. Иногда они налетали на лес, где стояли солдаты. Местами над лесом они сбрасывали до полусотни бомб. Но так как перед началом налёта солдаты успевали разбежаться по щелям и покинуть свои землянки, потерь среди личного состава почти не было. За всё время стоянки появилось несколько легкораненых. Первые налёты для новичков были страшны своим неотразимым грохотом. Но шло время, словяне понемногу привыкали.
Немецкие самолёты чаще налетали на армейские склады. Они дорожили временем, пока стояли погожие дни. А осень, известно – переменчивая пора. Сегодня ясно и тихо, а завтра нахмурилось небо и хлещет ветер и дождь. При бомбёжке около железнодорожного полотна немцам иногда удавалось нащупать штабеля снарядов и бочки с бензином. При первом удачном ударе в воздух поднималось пламя, и слышались раскатистые взрывы. А когда бомбили ящики с консервами и тюки с обмундированием, в воздух летели обрывки досок, земля и тряпьё. Сверху, с самолётов, никакого эффекта не было видно. Зато солдаты ждали второго момента с нетерпением. Они потирали руки нетерпеливо, ждали, когда маленько стемнеет (к вечеру немецкие самолёты не летали), чтобы броситься и бежать туда. Авось, взрывной волной за проволоку выбросило съестное. За колючую проволоку иногда летели банки консервов, целые килограммы сливочного масла, веером разбрасывались сухари, печенье, мыло и сахар. Дни без бомбёжек для солдат были скучными и неинтересными. Всё поступающее добро уходило со складов своим путём и порядком и солдатам ничего не перепадало. А когда ящики взмывали вверх и рассыпались в воздухе, душа от счастья уходила в пятки. А на пасмурную, нелётную погоду смотреть было противно.
Вот и сегодня было исключительное попадание. А то эти идиоты немцы рыщут, где бы чего поджечь! Им давай чёрный дым до небес и яркое пламя. А в ум не возьмут, кому от этого польза! Сегодня немцы – просто молодцы! Стоит их похвалить за такую работу! Сегодня за проволоку полетел целый ворох ящиков с консервами и другое. Вот сволочи! Наконец-то попали! Сегодня за колючей проволокой вечером будет ползать весь шустрый народ. Такие моменты особенно приятны и памятны для солдата. Сегодня к колючей проволоке словяне поползут вперегонки. На фронте к колючей проволоке они так шустро не подбираются. Уходить с постов на вылазку было нельзя. За самовольную отлучку сажали под арест. Попасть под арест в такие дни – не нужно на плечах иметь головы! В ротах уже дознались о самовольных отлучках под проволоку. К вечеру командиры рот ходили по землянкам и проверяли наличие солдат. Испытать своё счастье хотелось всем и каждому, но не всем попадались под руки банки консервов и куски съестного. Удачливых было немного. Их можно сосчитать по пальцам, они были у всех на виду. Они ходили по лесу со вздутыми заплечными мешками. В землянке на нарах мешок нельзя оставлять. Он всегда за спиной и в очереди на кухню мешок торчит на спине горбом
Основная масса солдат прибыла из тыла. Первые дни они чувствовали себя голодными и завидовали тем, у которых в мешках что-то лежало. И вот в землянках стали твориться воровские делишки. Утром то в одной, то в другой землянке возникала брань, и слышались крики. Причём безо всяких видимых причин вся землянка солдат поднималась на ноги, срывалась с места и высыпала наружу. Солдаты все разом вместе начинали орать и галдеть. Командиры стрелковых рот вначале не понимали, что собственно, творилось. Всё это возникло неподалёку от нас, где жили стрелки. У нас в батальоне всё было спокойно, потому что наши солдаты на разгрузку не посылались и на вылазки за продуктами не ходили. На крики и шум выбегали ротные и подавали команды строиться, чтобы успокоить своих солдат. В строю выяснялось, что кто-то ночью лёг рядом сзади на нары, порезал мешок и забрал у спящего продукты.
– Что ж, по-вашему, в землянках появились жулики? Чтобы сразу пресечь перебранку и смуту, офицеры рот строили своих солдат и начинали досмотр вещей в солдатских мешках. Из мешков вываливалось всё на землю кучей. И когда у кого-то обнаруживали консервы в мешке, гвалт начинался снова. Раздавалась команда «Смирно!», и подозреваемого уводили в землянку к командиру роты. Там солдата подвергали строгому допросу, но находились живые свидетели, которые эти две банки у солдата видели раньше. Действительно, в этом деле было много загадочного. Но воровство и порезы мешков не прекратились. Они продолжались в других полках и ротах. То в одном, то в другом полку появлялись скандалы и утихали. Но так как пропадали только добытые за проволокой продукты у солдат, то им орать и жаловаться запретили. Пригрозили, что выяснят и будут сажать за самоволку. После этого все сразу успокоились.
Прошло много дней. Однажды я возвращался верхом из дивизии и по дороге заехал в свой бывший полк.
– Товарищ Гвардии старший лейтенант! – услышал я знакомый голос.
– А! Старый знакомый! Как у тебя идут дела?
– Возьмите меня отседова! – он почесал ногтями небритую щёку и вопросительно посмотрел на меня.
– Сразу, сходу обещать не могу. Мне надо со штабом полка об этом договориться! Зайди ко мне как-нибудь! Ты знаешь, где мы находимся! Поговорим! Может, что сделаю для тебя. У тебя что-то случилось?
– Не могу! Нельзя мне здесь больше оставаться!
– Ну и дела!
Через пару дней Парамошкин зашёл и разыскал меня. Мы с ним сели около землянки на лавочку, и он мне поведал свою беду.
– Это мы потрясли в стрелковых ротах мешочников. вы мне дали слово, что про это никому ни гу-гу!
– Как договорились! – ответил я.\par– Попал я по глупости в нехорошую компанию. Познакомился я со старшиной Гердой чисто случайно. Он зашёл к нашему старшине, а я там в это время был. Наш старшина отошёл куда-то ненадолго, а старшина Герда меня и подцепил. Пригласил зайти, поговорить, мол, надо. Я думал, он меня где в тылы устроит служить. Пошёл. Первый мешок в землянке стрелков он сам разрезал. Мы стояли в сторонке, учились у него. Жертву он заранее присматривал, глазомерно оценивал, толкал нечаянно плечом, ощупывал руками мешок, похлопывал по плечу. Всё делалось тонко и искусно, как на Сухаревском рынке в былые времена, чтоб солдат с консервами ни о чём не догадался. Мешочнику дарма давали закурить. Почему-то в добыче продуктов за проволокой особо отличались нацмены. Или им просто везло, или у них в темноте глаза острее и зорче. Добытые продукты они не ели и берегли их на чёрный день. Словяне, те продукты съедали, не доходя до землянок. А у этих в мешках по пустому котелку бренчали банки, сухари, сахар.
Старшина Герда потом рассказывал нам.
– Стоишь в толкучке на кухне, привались на мешок и ласково поглаживай рукой. Сильно не дави, перебирай сквозь материю содержимое пальцами. Нащупаешь банки с говядиной, так и засосёт всё внутри. У нас в полку пулемётчиков на работы не водили, из расположения под проволоку уйти было нельзя. На дороге стояли полковые из охраны. А если бежать кругом, то пока доберёшься, придёшь туда к шапочному разбору. Вот мы и клюнули на предложение Герды. Отойдёшь в сторонку из очереди, а у самого слюнки текут.
– И что ж, у старшины Герды были подручные?
– Нас было трое. Я, Герда и ещё один солдат. Иногда вцепишься обеими руками в мешок, а тебя за шиворот тянут сзади, выживают из очереди. Орут, дураки, ты, мол, здесь не стоял. Поогрызаешься для вида, ослабишь руки и вылетишь, как пробка. Внимание толпы в такие моменты приковано на кухне, на поваре-жулике. Несправедливо! Кто-то таскает в заплечном мешке дармовые продукты, а кто-то с пустым желудком всю ночь от этой мысли ворочается. Чем меньше есть солдат еды, тем легче встретит час беды! – сказал я. И добавил: «Где-то слышал или прочитал, сейчас не помню».\par– А у тебя, друг, беда от еды! – Мы солдатский паёк не трогаем! то его, то его! Он тебе и закурить не даст, не то что наши словяне Старшина говорил так, мы как вроде революционеры! Хотим несчастных освободить от гнёта, каким они придавлены со стороны спины пыльным мешком. Мы не трогаем солдатского пайка, как это делают жулики-интенданты. Мы готовы возмездие им воздать! Никто из нас не обижал пайковой едой простого солдата. Такой закон войны! Солдат тоже чувствует пустоту в желудке, как и все его собратья. А иначе нельзя. Имей солдат при себе запас продуктов, он тут же их съест. Впроголодь держать нашего брата полезно и нужно. Куда старшина, туда и они. Жисть впро-голодь заставляет солдатиков шевелить мозгами и ногами.
– А что заставило вас обирать мешочников?
– Как что? Пропустишь сквозь зубы кухонную жижу, и такой появляется зверский аппетит, а тут перед тобой мешочник гремит консервами. Взял бы и расстрелял! Конечно! Нас можно судить за это. Но того, что было, теперь не вернёшь! Солдат чего боится? Что перед смертью не поел и будет мучаться, умирая впроголодь. Перед самой ей хорошо поесть досыта! Посмотрите кругом, кто ковыряет в зубах, а кто сплёвывает через зубы. От одного только вида солдатской похлёбки мурашки по спине ползут.
А брали мешки мы так. Из землянок на свет божий солдат выгоняют на работу несколько раз. Они толпой вылезают наружу, строятся, а потом по дороге, как стадо баранов, идут на разгрузку. Возвращались они табуном. Толкаются в проходе землянки, работают локтями, хотят поскорей место на нарах занять. Лежать было тесно. Умещались на боку. Укладывались торопливо, ворочались недолго, засыпали сразу и крепко. Все похожи друг на друга: грязные, мятые, небритые и нечёсаные. Солдаты были из нового набора. Старшины и сержанты солдат в лицо не знали. При выдаче пищи ротного старшину не интересовала фамилия. Они считали людей по пустым выставленным котелкам. Если число котелков со списком взвода совпадало, то старшина подавал команду: «Давай, наливай!». Варево разливалось быстро, повара на этом деле насобачились и руку набили быстро. Так что урвать с кухни лишнюю порцию не удавалось никому. Солдат стоял и глядел, когда над его котелком мелькнёт половник повара. Он по всплеску, на глаз, знал густоту своей порции. Нам оставалось одно – ждать вечера. Проще было в землянку затесаться с толпой пришедших с работы. Вместе с ними лезешь на нары и ложишься позади облюбованного. Когда все уснули, достаёшь бритву, делаешь надрез. На груди у тебя свой, приготовленный для перегрузки мешок. Перекладываешь банки в свой нагрудный, подымаешься и встаёшь. Люди, не просыпаясь, подвигаются на свободное пространство.
Выйти наружу было легко. Ночью частенько выбегали солдаты, если с вечера надуются чаю. Кипячёной воды в землянке хватало. ля этой цели стояли термоса. Пей, сколько хошь! Воды никому не жалко. Промывай себе кишки и мозги!В одну и ту же землянку мы больше разу не заходили. Выбирали другую. Но вылазки давали немного. У нас появилась уверенность, что мы можем потрясти интендантов. Помните, я говорил, возмездие? Старшина Герда, как руководитель могучей кучки, пока мы шлялись, извлёк из своей головы новую идею, разработал крупного масштаба план. Доводку деталей плана и рекогносцировку объекта он взял на себя, а мы, как всегда, работали на подхвате. Тонкий стратег, изворотливый тактик, чуткий психолог, он вёл нас к великой цели. Он имел когда-то дело с воровским миром, занимался умственной работой и решением пространственных задач. Умственная работа не вызывала у него никаких затруднений. В душе он был артист и тонко играл в жизни, как на сцене.
«Братишки!» – так называл он нас, – «Что ж вы головы повесили, соколики мои, или выпить захотели, алкоголики?» – тянул он басом. Мы слушались и уважали его.
Откровенно, мы и побаивались его. Лишние слова он не бросал, скажет, и всё вроде на месте. Он никогда не кричал на нас, заботился, мог отдать нам все свои запасы, но только главное, что он держал в неприкосновенности, – это власть над нами. Я рассказываю всё начистоту!
– Ладно, я верю. Парамошкин-Парамошкин! Был ты исправный и храбрый солдат, а в кого ты превратился? Но ты не рассказал мне самого главного, про бочку со спиртом.
– Теперь про бочку! Старшина Герда в полку служил на вещевом складе. Он часто захаживал к нашему старшине, там мы и познакомились Не помню, как это случилось, что он прибрал нас к своим рукам.
 
icvДата: Среда, 10.02.2016, 00:20 | Сообщение # 182
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
– Да, жалко мне тебя! – сказал я, – В полку ты был хорошим солдатом! Избаловался ты теперь на тёмных делишках, пропадёшь!
– Пропаду, товарищ Гвардии старший лейтенант!
– Так что, эпопея со спиртом – тоже ваших рук дело?
– Наше! Куда денешься? Я расскажу Вам всё по порядку. Дело это требовало исключительного чутья, непреклонной воли и предельного настроя. В таком деле одной прыткостью ничего не возьмёшь. Здесь нужен аналитический ум, полёт мысли и самообладание, как говорил нам старшина Герда. Тут нужна солидность властный голос, зычный и раскатистый. На простой налёт Герда не пошёл. Он решил взять со склада спирт и съестное на виду у охраны. Мы одни, без него, не потянули бы этой операции. Мы могли легко справиться с несколькими мешочниками и ротозеями, а тут стояла вооружённая охрана. Когда Герда изложил нам свой план, мы сразу поняли его талант и полёт мысли.
«Хватит мелочиться!» – сказал он нам – «Завтра пойдёте в разведку! Часовым на глаза не показываться! Физиономии свои не выпяливать напоказ! Будете ползать за проволокой, вроде как крохоборы!». Сам он установил пути подъезда и вынужденного отхода, места, где стояла охрана и щели, где во время бомбёжки прятались они. Немцы каждый день бомбили базу, от воя и взрыва бомб у часовых притупились мозги. Мы видели, как они прятались в укрытиях. Одного из нас старшина произвёл в сержанты, а сам нацепил знаки различия майора. Он носил офицерское обмундирование, шинель у него была сшита у полкового портного. Для этого случая он надел хромовые сапоги. Нужно было показаться у главных ворот, где стоял часовой, и были землянки. Старшина в чине майора играл роль начальника гарнизона, а я и сержант – свиту его охраны. Момент посещения склада был выбран самим старшиной. Немцы с утра налетели на базу. Складское начальство сбежало подальше в лес.
Когда кругом посыпались бомбы, мы вошли на территорию склада, нас было трое. Мы неожиданно появились перед часовым, сидевшим в щели. Майор напустил на себя ярость и свирепость и стал поносить сержанта и меня:
«Почему на складах не стоят часовые?» – орал майор, а осколки и куски земли летели над нами. «Слушаюсь, товарищ майор!» – отвечал сержант – «Будет исполнено!». «Люди охраны забились в щели, а вам, разгильдяям всё нипочём! Отдам всех под суд! Всех пересажаю! В пехоту на передовую отправлю!». Демонстрация перед часовым удалась. Часовой, разинув рот, глазел на майора. Осколки и земля долетали до нас. Мы вздрагивали и пригибались, а майор стоял, выпятив грудь, и их не замечал. Часовой тоже приседал раз от раза, он выглядывал и смотрел на усатого майора, а майор размахивал руками и грозился нас посадить. Через некоторое время мы удалились со склада. Отойдя немного, мы легли в канаву, чтобы перевести дух и перекурить. Я посмотрел на Герду, он был весьма вспотевший. «Пора!» – сказал он мне, и я побежал за лошадью, стоявшей в кустах в стороне от дороги. Я подогнал подводу, мы сели в неё – и прямо на склад. Первое, что сделал майор, теперь он набросился на часового. «Опять сидишь в яме!» Майор, ещё больше распаляясь, подошёл к часовому, взял у него винтовку и передал её мне. «Сержант, снимите с него ремень, арестованному не положено брюхо перепоясывать!» – и он объявил солдату трое суток аресту, а сержанту сказал, что он пойдёт под суд. «Отведёшь его на гарнизонную гауптвахту!» – качнув головой в сторону солдата, приказал он мне – «Передашь начальнику караула, что я трое суток дал! И не забудь взять расписку! Знаю я вас, проходимцев. Отпустишь дорогой, а потом вас ищи! Давай иди!». Мы вышли со склада, я повёл солдата по дороге. Пока мы медленно шли, над нами с рёвом проносились немецкие «Юнкерсы». Мы припадали к земли или вовсе ложились в придорожную канаву. Часовые, стоявшие по углам заграждения, не знаю, видели или нет спокойно выехавшую и нагруженную повозку. Мне было видно хорошо идущих за ней людей. Как только повозка исчезла из вида, я заорал на солдата: «Ложись! Самолёт прёт на нас!» Солдат прыгнул в канаву и уткнулся в землю лицом, а я бросил его ремень и винтовку и драпанул по кустам. Когда мы собрались у старшины Герды в землянке, вкатили бочку и внесли два ящика говяжьих консервов, часовые тревоги на складе не подняли. Кажется, всё обошлось благополучно. Мы уже ликовали и почёсывали пальцами под скулой, но Герда разочаровал нас: «Спирта ни грамма никому! Я же говорил, что нужно воздать велико благодарно тем потерпевшим братьям-словянам, у которых вы резали мешки».
Целых два дня мы принюхивались к заветной бочке и смотрели с завистью, как старшина наливал термоса. «Не только вам, но и мне нельзя до поры прикасаться к спирту. Нужно иметь выдержку!». Мы ничего не понимали. В каждой солдатской землянке стояли термоса с кипячёной водой. Начальство опасалось эпидемии кишечных заболеваний. Место в лесу было низкое, заболоченное и сильно загаженное. Доставкой кипячёной воды занимались повозочные. С вечера они получали кипяток, и солдаты на ночь гоняли чаи. К утру остывшая вода оставалась в термосах для питья. Лес был захламлён разными отбросами, солдатам запрещали черпать воду из луж.
И вот, однажды утром, в одной из солдатских землянок вскочил с нар солдат и решил испить остывшей водицы. Черпнул кружкой, потянул в себя, и дух перехватило. А когда отдышался, полез в мешок за котелком. Чуть звякнул им, как на нарах ещё две головы поднялись и вылупили глаза. Солдаты – народ решительный. Не успел один отойти от термоса с наполненным котелком, как в тот же миг у термоса оказались ещё двое. Ни-кто никого не спрашивал, откуда спиртное, никто никого не будил. Что это за Христово чудо свалилось на их землянку? С вечера в термосе была вода, к утру чистой слезой пробивает спиртом. Все успели хлебнуть, а некоторые и нализаться. Ещё через час волшебная жидкость из солдатских котелков попала в соседнюю роту. Шёл бойкий обмен на сахар и на махорку. Все почему-то шептались, делали серьёзные лица, а рожи у всех были красные и с них не сходили улыбки. Когда всё было выпито, обмен и выдача в долг прекратились, солдатики были уже во хмелю. Кто кого угощал и поил, кто сколько выпил, кто первый открыл это чудо, и было ли оно вообще – никто не мог сказать. Ещё через час у всех на душе стало жарко.
Офицеры рот сначала удивились, что солдаты с раннего утра затянули песни. Но солдаты не изверги и не злодеи, они помнят и ценят своих ротных офицеров. Они через ординарцев уже передали им налитую по горлышко завинченную фляжку. Днём спирт появился ещё в одном полку. А к вечеру весь лес обсуждал необычное происшествие. Когда в политотделе узнали про спирт, и к ним доползла весёлая весть, стали искать, где спирт появился в самом начале. Хотели найти первоисточник. Но после долгих спросов и поисков ничего не нашли. В этой десятитысячной солдатской массе отыскать руку агента и вражеского лазутчика не смогли. Пришли к выводу, что пьяные снабженцы потеряли бочку со спиртом, следуя по дороге, а теперь молчат. Хмельного и пьянок больше не обнаружили. На этом поиски прекратили, но спирт тихой сапой помаленьку продолжал ползти.
Прошло ещё несколько дней. Однажды утром на перевалочную базу был подан эшелон с боеприпасами под разгрузку. Товарных вагонов было немного, всего десятка полтора. В вагонах лежали ящики со снарядами, минами и патронами. Но половина вагонов, что была в голове состава, была нагружена реактивными снарядами М-20 / «Катюш»/. Разгрузкой этих вагонов должны были заниматься сами ракетчики. Наших солдат к секретному грузу не подпускали. Около вагонов стояла специальная охрана. Реактивные установки в то время на фронте применялись не часто. Боевым частям они не подчинялись и находились в ведении штаба армии и фронта. Их держали в резерве и выбрасывали вперёд только на самые ответственные участки фронта. Обычно к линии огня они подвигались скрытно. Подъехав, выпускали залп и сразу уезжали в тыл. Для разгрузки обычных боеприпасов на перевалочную базу направляли наших солдат. И в этот раз стрелковые роты были посланы к вагонам, стоявшим в хвосте состава.
Небо совсем просветлело, когда паровоз, расцепив эшелон на две части и отогнав их несколько друг от друга, ушёл куда-то на перегон. Вагоны с реактивными снарядами стояли отдельно под охраной. А те, что были с обычными боеприпасами, их стали разгружать наши солдаты. С вагонов сорвали пломбы, открыли двери, положили покатые сходни, сняли верхние ящики, уложили их на спины солдатам; небо совсем просветлело. Вдали послышался гул немецких самолётов. Немцы как будто ждали этого момента. Солдаты побросали на землю ящики и разбежались, кто куда. Самолёты спокойно, не торопясь, пролетели над эшелоном, расцепленным на две части. Первую порцию фугасок и зажигалок они бросили туда, куда убежали солдаты.Два самолёта впереди и сзади с первого захода разбомбили полотно. Состав оказался отрезанным. Обе отдельные части вагонов были обречены. Немцы сделали заход, сбросили бомбы и развернулись снова. Они снизились над полотном, прошли вдоль вагонов, над вагонами взметнулись всполохи пламени, послышались частые взрывы, и вагоны пустили дым. Сквозь стенки, окна и двери стали пробиваться языки пламени. Горели ящики со снарядами и минами. Но вот показался густой чёрный дым, и воздух сотрясли мощные взрывы. Для немцев этот налёт был очень удачным, снимки получились эффектными. Мы стояли на опушке леса и смотрели, как взрывались снаряды и мины. Вот один из вагонов вздрогнул, приподнялся над полотном, окутался дымом и мощный взрыв разбросал его на куски.
В другом подожжённом вагоне, по-видимому, лежали винтовочные патроны, потому что оттуда послышалась частая беспорядочная стрельба. Но вот и в вагонах, где лежали реактивные снаряды, окна и двери тоже лизнуло пламя. Сейчас вагоны взметнутся, подымутся над землёй, раздастся мощный неистовый взрыв, и он разнесёт всё кругом: и рельсы, и шпалы, и насыпь, и проволочные заграждения полетят в стороны. Мы пригнулись, ожидая взрыва, и смотрели туда. Он мог прокатиться над лесом каждую секунду. Но к нашему удивлению взрыва не последовало. Из горящих вагонов стали вылетать подожженные реактивные снаряды.
– Вот это веешь! – воскликнул кто-то из стоявших на опушке солдат.
Когда такой снаряд вылетал на простор из горящего вагона, сзади остервенело скрежетало и било огромной силы длинное пламя тягового за-ряда. Один снаряд выскочил и сразу взмыл вверх, описывая плавную дугу. Потом он приблизился к земле, скользнул легко по ней и стал рыскать, в кого бы угодить. Снаряд, скользя по земле, разгонялся ещё быстрее и со страшным рёвом, запрокинувшись носом вверх, снова взмывал в воздух и пролетал над лесом, где, разинув варежки, стояли мы. Следующий снаряд из вагона вывалился плашмя на землю. Он, подпрыгивая над ней, стал поднимать облака пыли, песка и гравия с полотна дороги. Вот его хвост приподнялся, голова зарылась в землю. Сейчас он взорвётся – мелькнуло у нас в голове. Но он не взорвался, он несколько раз ковырнулся и, замотав, как бык, головой, ринулся вперёд и исчез в облаке пыли и дыма.
– Они без взрывателей! – крикнул кто-то.
Мы стояли у своей землянки и смотрели на горящие вагоны и на вылетающие оттуда огненные чудовища, которые со скрежетом и воем про-летали метрах в ста от нас по кривой. Снаряды вылетали из вагонов, ударялись о землю, подпрыгивали вдруг на месте и, задрав своё рыло, неслись с рёвом вверх. Их вагонов они вылетали в разные направления. Многие теперь, скользя по буграм и кочкам, неслись прямо на нас. Они бросались из стороны в сторону, обжигая за собой деревья и траву. Они громыхали и дико ревели уже у наших землянок в лесу. Они наводили ужас и страх на людей. Они ползли и вертелись на месте, вдруг замирали, потом вмиг оживали и снова бросались вперёд. Лес огласился рёвом и скрежетом, они неслись на наши землянки. Представляете, такая огненная чушка пролетает у вас над головой. Или ещё хуже, когда она проскакивает между ногами у бегущего по дороге солдата, обдавая его жаром и пламенем. Ну, а если пролетит под брюхом у привязанной к телеге лошади, что будет тогда? Можно себе представить, что творится с перепуганным животным или с обезумевшим от страха бегущим по дороге человеком. А когда такой «зрячий» снаряд залетал в проход землянки, где на нарах и на полу сидели и лежали солдаты, что там творилось? Один снаряд угодил в извилистый ход сообщения, где обычно прятались солдаты при налётах немецкой авиации. Представляете себе, когда такая огненная стрела мчится по ходу сообщения, обходя все извилины и скребя по дну головой? Как оттуда выскакивают братья-славяне. Куда там быстрота стаи пингвинов, когда они удирают из воды от моржей. В конце окопа эта штучка роет носом землю, бьётся и бушует, беснуется в неистовой силе и, встав на дыбы, обдав огнём и жаром всё сзади себя, прыгает к вершине деревьев и взлетает куда-то в вышину.
Представляете, если сотня таких снарядов носятся с бешеной скоростью по лесу, одержимо ревут, прыгают и мчатся в сплошном хаосе и беспорядке. Вот в немецкие окопы запустить бы таких с десяток! Славный бы был переполох! А что творилось с нашими солдатами, которые только то прибыли и ни разу не побывали под хорошим обстрелом! Человек не знает, что может случиться, куда он может спрятаться, где уберечься. Людям казалось, что весь лес охвачен рёвом и пламенем, что земля вокруг взбесилась, что кругом всё гибнет и сгорает в огне. Какую можно было подать солдатам разумную команду, крикнуть что-то толковое? Мы стояли около своей землянки и непрерывно вертели головами, ожидая каждую секунду подлёта снаряда с любой стороны. Но в какие-то моменты мы забывали даже о снарядах, когда перед нашими глазами возникали страшные и смешные сцены. За одним солдатом вокруг насыпи землянки целых несколько кругов гонялся реактивный снаряд. А когда солдат выдохся и, обезумев от ужаса, полез на дерево, снаряд задрожал, словно почуяв, что жертва ушла от него, что сумела улизнуть куда-то. Снаряд заворчал, мотнул головой, прицелился, выбросил пламя и полетел в соседнюю роту.
Подобные моменты были настолько поразительны и необычны, что солдаты стали роптать о сверхъестественной силе. У солдат создалось впечатление, что эти металлические цилиндры живые и способны осязать, зреть и дышать необузданной огненной злобой и силой. Но вот скрежет и рёв постепенно начали стихать. Все облегчённо вздохнули. По звукам и рёву в лесу мы сразу почувствовали, а затем осознали, что новых их нет, и наступает спад. Новые пришельцы не появлялись, а у этих кончился заряд. Хвостатое пламя остепенилось, заметно поникло и только сопело. У снарядов больше не было силы взлетать. Они ползали по земле, многие неподвижно лежали, дрожали мелкой дрожью и бились в смертельной агонии. Они не в силах были податься вперед. Другие успели оцепенеть, и из их хвостатого оперения понемногу выплёскивалось яркое пламя. У не-которых стабилизаторы попали в лужи, они шипели и пускали пары. Силы сдвинуться с места у них уже не было. Тяговый заряд сгорел и иссяк.
Солдаты сразу воспряли духом, разогнули олени, расправилиплечи, послышались разные шуточки, матерные словечки. Конечно, не всех охватила паника, безудержный страх и слепое отчаяние, не все бегали и носились по лесу. Некоторые, кто побывал на передовой, стояли около землянок и посматривали, с какой стороны появится пугало. Но была и паника. Для кого страх и паника, а для кого просто потеха! Картина паники и полёта снарядов была бесподобна. Но как только снаряды притихли и замерли, нашлись и такие, у которых сразу руки зачесались, которым не стоялось на месте. Они из любопытства пошли посмотреть, пощупать руками, побежали сразу к снарядам. Нашлись и такие, отъявленные лихачи, которые тут же, растопырив ноги, стали поливать струёй раскалённые ракеты. Струя шипела и брызгала, и над ракетой поднимался клубами пар. Солдаты толкались у ракет, хотя головной заряд мог и не выгореть. Он мог вдруг взорваться, но это, после пережитого, мало волновало кого. Важно было другое чтоб другие из землянок видели, что им наплевать на ракеты и на всё Они пинали ракеты ногами. Там и тут сбились кучки солдат. Они высказывали своё мнение и слушали бывалых людей. Теперь тут же стояли и те, которые только что от страха чуть в штаны не наложили. А что? Со страху у солдат бывает и это.
Подходили и ротные офицеры. Страшновато, конечно, было от рёва хвостатой сигары. Все и боялись, что снаряд ударит в дерево и разнесёт всё вокруг. А раз при ударе не взрывается, то чего его бояться! Какая тут опасность, когда ни одного во всём лесу не разорвало на куски. ежат они теперь на земле и потихоньку сопят.А говорят, что они секретные! А чего тут секретного? Железо кругом и боле ничего! Сгоревшие снаряды с дороги убрали, стащили их в канавы и рвы. Потом появились сапёры, сгрузили их в телеги и увезли.
Эшелон с боеприпасами сгорел и взлетел в воздух. Почему состав пришёл с большим опозданием? Почему его оставили без прикрытия с воздуха? Где была наша авиация? Аэродром и наши доблестные соколы жили в деревне совсем недалеко. А немцы летали совершенно в открытую. Что-то совсем не понятно! Солдаты говорили разное, но снаряды, ракеты и мины пропали С точки зрения крещения солдат-новобранцев, трескотня и рёв сыграли свою положительную роль. Страху, как следует, нагнало! Теперь взрыв десятка снарядов им будет нипочём. Убитых в лесу не оказалось, обожжённых несколько нашлось. Им повезло. Их тут же перевязали и отправил в тыл. Теперь новички перестали вздрагивать при немецкой бомбёжке. И теперь, когда бомбы сыпались на станцию, солдаты а них совсем не обращали внимания ходили по лесу, спустя рукава. Солдаты прекрасно понимали, что при выходе их на передовую, там их ждут пострашнее дела. И они восприняли случаем ниспосланное испытание как должное и солдатское дело.Одним это пошло на пользу. Им нужно было попробовать себя под рёвом, под огнём.
Тыловики и интенданты, выпучив глаза от ужаса, тряслись и метались по лесу, потом они сбежали совсем. Вот кому пришлось пережить смертельный страх. А что фронтовики? Они и не такое видели! Вскоре было принято решение рассредоточить полки и роты, развести по всему району. Солдаты на новых рубежах должны были строить резервную линию обороны. Роты людьми были пополнены, оружием укомплектованы. Стоять и топтаться без дела на одном месте по всем соображениям было неразумно. Когда солдаты бездействуют – жди происшествий.

 
icvДата: Среда, 10.02.2016, 00:22 | Сообщение # 183
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Майор Малечкин А. И.
462

Лес опустел, землянки были заброшены, дороги и тропинки в низинах заплыли лужами. Лужи замёрзли, покрылись тонким, хрустящим льдом. На деревьях нависли сосульки. Однажды утром пошёл крупный и мокрый снег. Зима навалилась на землю первым снегом. Солдатам выдали валенки, зимние шапки и перчатки. В тылах и обозах повозки поменяли на сани. Начальство обзавелось лёгкими ковровыми саночками, таки-ми, в которых когда-то московские извозчики-лихачи развозили достойную публику. Ординарцы, вестовые и повозочные, приставленные к начальству, надели новые полушубки. А фронтовые солдатики, поддев под шинели ватные телогрейки и стёганые штаны, остались такими же шинельного цвета серыми. Они долбили схваченную морозцем землю, вели хода сообщения, строили землянки и блиндажи.
Дивизия перешла на новое место. Пулемётный батальон был развёрнут поротно на новом рубеже. Нам приказали строить пулемётные гнёзда и убежища для солдат в земле.
Штаб батальона стоял в деревне, которую занимали авиаторы. В один из ноябрьских дней из дивизии к нам прибыл Майор Малечкин Александр Иванович. Он был назначен к нам командиром батальона. Ему тогда было около двадцати пяти. Был он небольшого роста, плечист, ходил как-то вразвалочку и иногда даже себе подпевал: «Я милого узнаю по походочке…». Он был очень подвижен, не мог усидеть долго на месте, ему всегда чего-то не хватало, и он постоянно куда-то торопился. У него было простое русское лицо. На ходу он любил бросить шуточку, ввернуть острое словечко. Он никогда ни о чём особенно не задумывался. Всё, что относилось к делу, он тут же решал. Жизнь в нём кипела и бурлила. Он был счастлив и собой доволен. Положение у него было крепкое, он был на хорошем счету. Образование он имел небольшое. В военных картах он не любил разбираться, поручал это дело всегда мне, зато в других картах он не имел себе равных. Он не стеснялся с нами перекинуться в картишки. И с озорством, с какой-то лихостью садился за стол и играл в любую игру. Уследить за ним во время игры было невозможно. После игры он вставал, окликал своего ординарца, тот выводил ему осёдланного коня, он выходил из избы, садился в седло и мчался, как он говорил, по неот-ложным делам в дивизию. Во внутренние дела рот он особенно не вникал, показывал на меня пальцем и грозил кулаком в мою сторону.
– Ты этим займись, всеми делами. Ты у меня начальник штаба, – в пулемётной технике он, можно сказать, не соображал, – Ты специалист-пулемётчик, имеешь боевой опыт, ты давай в дела и вникай!
В батальон он обычно возвращался к вечеру, зайдёт в нашу избу, побалагурит, расшевелит всех, по дороге прикрикнет на повара и пойдёт к себе. Он любил поесть сытно, но его мало интересовало, откуда повар всё брал, как и перед кем отчитывался. Повар его страшно боялся. – Ты знаешь, что говорил Пётр I? – Никак нет, товарищ гвардии майор! – Тебя, жулика, расстрелять мало. Если интендант месяц около кухни повертелся, его запросто вешать надо. Безо всякой проверки и сразу в расход!
Интендант батальона, старший лейтенант административной службы, тоже во всю старался и кое-что поставлял к столу майора.
– У солдат из котла, наверное, мясо спёрли! Обжарили с лучком, нате, ешьте, товарищ гвардии майор!
– Ну что Вы, товарищ майор! Разве мы это позволим!
– А, понятно! Вы это мясо им и не клали в котёл! Ну и прохвосты!
– Что Вы, на самом деле, товарищ гвардии майор? Что мы, одного прокормить не можем? У нас по другим каналам на Вас на одного можно достать, вот мы и достаём.
– Так-так, бери выше! На складах, значит, обвешивают солдат!
Повар, как половой харчевни, со сковородкой в руке выглядывал из-за спины своего хозяина. Хозяин харчевни – интендант – стоял навытяжку перед майором. Майор сидел за столом, а повар – «человек» с накинутой на руку портянкой – толкался несколько в отдалении.
– А портянку к чему на рукав повесил? Наверное, с вонючей ноги смотал?
– Никак нет! Со стола смахнуть! Специально для Вас держу! Она, товарищ майор, диетическая!
– Какая-какая?!
– Гигиеническая! – поправляет интендант.
Я и командир роты сидим в углу у окна на лавке, мы подыхаем со смеху, и майор от души смеётся. Спектакль он разыгрывает для нас. Но, видя, что они для него стараются и лезут из кожи вон, он, наконец, смиряется и умолкает. Интендант, уловив, что гроза прошла, из-под себя делает взмах и вполоборота, рыча в сторону повара, произносит: «Давай!». Повар стоит на полусогнутых сзади, выставил вперёд сковородку и поплыл к столу. Майор качает головой и говорит вслух: «Ох, и жрать охота!». Повар тут как тут. Майор берёт вилку и принимается за еду. Интендант поворачивается и уходит. Повар моргает глазами, пятится задом к двери. Он кивает глазами ординарцу, мол, сковородку опосля принесёшь. Майор, проголодавшись, наваливался на еду и лукаво посматривал на нас. Но вот он закончил, отодвинул сковородку, обтёр ладонью рот и обтёр её об штаны, кивнул головой ординарцу:
– Понесёшь сковородку, жуликам шепни, скажи, мол, слышал разговор, что комиссия политотдела дивизии будет проверять, как кормят у нас в батальоне солдат. Понял?
Ну, что у Вас? – обратился майор ко мне, – А! Да-да! Вспомнил! Сейчас оденусь, пошли!
Майор надел полушубок, накинул портупею, затянулся ремнём. Внешний вид у него был щеголеватый. Рукава полушубка закатаны белым мехом наружу, валенки тоже отвёрнуты, на манер модных бареток. Грудь у него всегда была нараспашку, а на ремне медная пряжка в виде звезды всегда блестела. Она каждый день тёрлась зубным порошком.
– Сегодня тёр? – спрашивал он каждый раз по утрам своего ординарца. В батальонном обозе он выбрал себе коня, сменял его на жеребца в дивизии, достал где-то никелированные звонкие шпоры, нацепил их на валенки и, цепляя ногу за ногу, прохаживался перед строем солдат и звенел. За короткое время он завёл себе в дивизии друзей и знакомых, пока солдаты рыли окопы и накатывали блиндажи.
Малечкин до войны жил где-то в городе Горьком, там осталась у него семья – жена и ребёнок. Он показывал мне фотографию жены и сына, она и сейчас у меня перед глазами, как будто я её видел вчера. Раньше Малечкин в нашей дивизии не служил. Он прибыл к нам после ранения. Он успел побывать на фронте, водил в атаку стрелковый батальон и заработал орден «Александра Невского». За что, и при каких обстоятельствах он отличился, он не любил рассказывать.
Вскоре в батальон был назначен комиссар, худощавый капитан /или, как его называли, старший политрук/. Он был несколько старше майора, держался спокойно, говорил мало и всегда со всеми был вежлив и обходителен. Штаб батальона занимал одну избу, а капитан с майором размещались в другой. Их изба стояла на отшибе в конце деревни. Авиаторы нам выделили две избы. Одна изба у них была занята до нас караульной службой, а в другой размещалась губа. Обе избы были грязными и замусоренными, с забитыми окнами и без стёкол. В остальных домах располагались службы аэродромного обслуживания, САО, и в другом конце деревни жили лётчики. Мы поселились в деревне временно. А так как охрану и посты поставили мы, то им пришлось потесниться на эти две избы.
Кроме двух столов и деревенских лавок авиаторы нам ничего не оставили. У них на губе солдаты спали на кроватях. Мы спали на полу и с вечера топили русские печи. В штабную избу, она была побольше, приходили ночевать офицеры рот, а солдаты жили и спали в пустых нетопленных сараях.
Зима, налетевшая на поля и дороги, надолго нависла над землёй тёмными тучами и нелётной погодой. По деревне без дела слонялись лётчики и технари. Они иногда останавливались, смотрели на наших солдат, рывших землю, улыбались и шутили, что они не так втыкают в землю лопаты. Все они жили в натопленных избах, спали на кроватях с подушками, простынями и одеялами, питались в своих лётных столовых и ходили в буфеты, как их тогда называли – абрамторги.
Авиаторы ходили по деревне всегда чистенькие, гладко выбритые и как девки надушённые. Некоторые из них для фасона по холоду носили хромовые сапоги и фуражки с «капустой». Наши солдаты не пропускали их шуточки мимо. От взгляда и слуха солдат не ускользали улыбки и подковырки. Они тоже начали авиаторам отпускать ехидные словечки. Поддевали их за самое живое, так, что те стали жаловаться своему начальству:
«От этих гвардейцев нигде проходу нет!».
А наши им при встрече высказывали:
– Ну что, славные соколы, наложили в штаны? Немец уже второй месяц бомбит железную дорогу, а эти всё брызгают себе в харю одеколоном, вонь распустили, как от гулящих девок несёт! До железной дороги тут хода пешком два часа, а они, вояки, фасон да камуфляж здесь наводят. Ходят в фуражечках по зиме, перед бабами красуются, а немец летает себе и бомбит перевалочную базу. Вояки занюханные!
Кроме пулемётных гнёзд и ходов сообщения наши солдаты строили, для авиаторов блиндажи и укрытия на случай бомбёжки. И видя эту не-справедливость, видя, как без дела шатаются белоручки и лоботрясы, солдаты не стали давать им прохода. – Боитесь, несчастные, налётов? Готовите себе отхожие места? – и после выкриков, насмешек и дружного неистового свиста в них со всех сторон летели снежные комки.
Солдаты-гвардейцы теперь ходили по деревне, как хозяева. Они никому не давали спуска и никому не уступали дороги, делая вид, что не замечают встречных, а те, боясь испачкаться о затёртые глиной шинели, обходили их по глубокому снегу стороной.
Возможно, обстановка накалилась бы ещё больше, но мы получили приказ и в одну ночь исчезли в снежных просторах. Дивизию выводили на передовую. Было начало декабря сорок второго. Мы должны были сменить потрёпанные в боях пехотные части. К утру все роты собрались в лесу, там стоял готовый к отъезду обоз. Батальон построился в походную колонну, майор зачитал короткий приказ.
Мы вышли на дорогу, под ногами скрипел твёрдый снег, в лицо хлестал холодный и колючий ветер. Кое-где на буграх поднималась и слетала лёгкая снежная пыль, ветер сбивал дыхание и слепил глаза. Солдаты шли, опустив головы, ветер горбил и пригибал солдат к земле. Майор не обращал внимания на ветер и на летящий снег. Он сидел в седле, верхом на своём жеребце, позвякивал шпорами и потягивал поводья. Жеребец фыркал, рвался из-под седока и парадной, торжественной рысью переступал с ноги на ногу. Майор наш вперёд ехать не торопился, он повернул голову коня так, чтобы он шёл боком по дороге. Важно было всем показать, что он умеет держать лошадь, как надо, и что идти вперёд на врага – это дело доблести майора и солдата. Все пешие опустили и завязали шапки, подняли воротники, пригнулись к дороге, и только он, их командир, выставив грудь вперёд и несколько откинув верх голову, танцевал на коне перед ними на дороге. Майор любил эффектные позы. Он считал, что это подымает дух у солдат. Подвигаясь вперёд, он улыбался колючему ветру. Он своим видом хотел показать, что прикажи нам сейчас дивизия, и батальон ринется в бой и будет немца гнать до самого Смоленска. Майор показывал солдатам себя со всех сторон. Его конь то топтался на месте, то бросался вперёд и мчался галопом, майор нахлёстывал плетью своего жеребца. Жеребец храпел, выкатывал карие глаза, и из-под задних копыт его летела снежная пыль и комья снега. Солдаты посматривали на своего командира и восхищались им. «С этим не пропадёшь!». Я тоже в уме перебирал своих бывших командиров и начальников, в них не было такой лихости и мощной силы. Они хоть и ездили в ковровых саночках, около них, выпятив грудь, тянулись сытые рожи денщиков, вестовых и охраны, но сами они имели жалкий и невнушительный вид. У нашего майора было радостное и торжественное лицо. Он был счастлив и доволен, что, бросив всякие ненужные тыловые работы, батальон уходил на передовую биться с врагом.
Впереди батальона шёл командир пулемётной роты старший лейтенант Столяров. Я шёл сзади батальона, подбирал больных и отстающих солдат и сажал их на повозки обоза. У меня была тоже лошадь под седлом, но я шёл пешком, а она шла, привязанная за уздечку в обозе. Я посматривал на свою мохнатую невзрачную кобылёнку, на неё накинули одеяло, и она тащилась за передними санями обоза. Лошадь мне нужна была на всякий случай, если по колонне передадут: «Начальника штаба вперёд!». И укрыта она была, чтобы сильно не остыла, чтобы можно было её сразу пустить по дороге галопом.
Обоз шёл ходко. Деревенские сани на твёрдом снегу скользили легко. Они поскрипывали, сползали с колеи, зарывались в пушистый снег и так же легко выползали на середину дороги. Окованные железом полозья попискивали на снегу. От лошадей шёл пар. Повозочные подёргивали вожжами, лошади мотали головами. Не многие из солдат знали, что ждёт их впереди. На их лицах особой радости не было. Свои мысли каждый из них переживал по-своему. Идти в валенках без привычки было неудобно. Ноги скользили и разъезжались в стороны. Но путь был далёкий, и вскоре мы втянулись в зимнюю дорогу, снег хрустел под ногами. Роты растянулись. Когда идёшь по неширокой зимней дороге, узкая колея, пробитая и укатанная санями, и рыхлая стёжка, взбитая копытами лошадей, не позволяет идти и глазеть по сторонам, всё время приходится смотреть себе под ноги, выбираешь, где лучше ступить и где твёрже земля. А горизонт уплывает назад. Видно, как впереди перед тобой мелькают пятки солдатских валенок, или пошатываются сгорбленные фигуры, спины, запорошенные снегом, и винтовки, перекинутые через плечо. Медленно ползёт земля под ногами. Мороз и метель по-прежнему хлещут в лицо.
Но вот колонна встала и сбилась в кучу. Солдаты поворачиваются спиной к ветру и присаживаются в снег. Обозные пристроились на край саней, а некоторые, подогнув колени, медленно опускаются на край дороги. Уставшее войско село на снег. Все видят молча, не спрашивая, почему передние встали. На далёком переходе в снежную пургу никому не до вопросов и тем более не до разговоров. Хорошо ещё, немцы в такую погоду не летают. На дороге случился затор, и люди рады были перевести дух и дать отдохнуть ногам. Солдаты думали, что их майор по-прежнему скачет где-то впереди и подаёт команды. Майор давно уже не нахлёстывал плетью своего жеребца. Он подъехал ко мне и сказал:
– Начальник штаба, веди колонну! Я, видно, простыл. Меня что-то знобит. Он отъехал в конец обоза, забрался в сани, его укрыли брезентом. Я подтянул у седла подпруги, сел верхом на свою мохнатую лошадёнку и, обгоняя по целине лежащих на снегу солдат, подался вперёд к первой пулемётной роте старшего лейтенанта Столярова. Я подъехал, спрыгнул на землю, отдал уздечку стоявшему рядом солдату и увидел впереди раз-валившийся мост. Здесь перед нами прошла колонна, мост не выдержал, гнилые брёвна рухнули. Пустить людей и обоз по льду, в объезд через ручей, было опасно, и командир роты остановил колонну. Ручей неглубокий, но все вымокнут. Но мосту провалились поперечные брёвна. Нужно было заменить их новыми. Я велел командиру роты взять из обоза поперечную большую пилу и послать в лес солдат за новыми брёвнами. Мы стояли у ручья. Время тянулось медленно.
– Что встали? – спросил майор, высунув голову из-под брезента.
– Затор на дороге, товарищ майор! Передали, что мост провалился! Начальник штаба поехал туда.
– Возьми лошадь и поезжай туда. Передай старшему лейтенанту, чтобы долго не копались.
Солдаты принесли из леса спиленные брёвна. Их положили вместо провалившихся, солдаты перешли на другую сторону ручья, за ними по накатам моста пошли лошади обоза. Я ушёл вперёд с первой ротой.
К вечеру мы подошли к хвойному лесу и остановились на привал. Солдатам полагался отдых и кормёжка. Мы выбрали подходящий съезд с дороги на опушку и, протаптывая первую, рыхлую борозду в снегу вошли в лес. В лесу было тихо и безветренно. Ветер шевелил только верхушками мохнатых елей. Костров и огней разводить не полагалось. Солдаты быстро сбились в кучки, нарубили свежего лапника, набросали из него себе лежанки и повалились спать. Через некоторое время подошли наши кухни, и вот среди ночи поднялся галдёж, послышался стук котелков, тёмные тени солдат замелькали среди повозок. Через час людей накормили, они успокоились, лес снова притих. Только часовые, постукивая обледенелыми варежками, ходили, покачиваясь и ёжась от мороза.
Серое утро пришло медленно и незаметно. В лесу немного потеплело, в воздухе закружились снежинки. За ночь всех лежащих в санях и на земле на зелёных подстилках запорошило свежим снегом. Когда я поднялся и огляделся кругом, то в лесу увидел белые неподвижные бугорки и нагромождения. Если бы с вечера я не видел, где стояли сани, лошади и где лежали люди, то сейчас по этим белым снежным буграм не понял бы, что здесь лежит и спит наше войско. Да и сани с поклажей, засыпанные снегом представляли собой причудливые лесной снежный завал. Лошади, с вечера укрытые попонами, стояли неподвижно и походили на огромные лапы елей. Перед глазами предстало какое-то занесённое снегом мёртвое царство. Под снегом было тепло и тихо. Я подошёл к саням, где лежал майор, откинул брезент со стороны головы и хотел разбудить его. Но майор вдруг открыл глаза.
– Я, наверное, простыл и заболел, – сказал он хриплым сиплым голосом, – У меня, вроде, температура. Я снял варежку, положил ладонь на лоб майора, голова у Малечкина действительно была горячая.
– Ты лежи! – сказал я ему, – Я сейчас пошлю за фельдшером. До передовой батальон я доведу сам. Верхом поеду в дивизию за получением боевого приказа. Скажу, чтоб тебе прислали врача. А пока, майор, накройся и лежи без всяких выходов. Сейчас накормим солдат и тронемся в путь. Думаю, что к вечеру доберёмся до места. Пусть тылами в пути займётся комиссар, а я с ротами пойду впереди колонны.
Майор часто и глубоко дышал, воспалённое лицо и глаза у него горели. Я собрал командиров рот, дал им необходимые указания на дорогу и приказал им сделать подъём. Солдаты зашевелились, стали стряхивать с себя белые сугробы, повозочные – обметать лошадей, на кухне давно шла работа. Старшины резали хлеб, рассыпали по кучкам махорку, попахивало дымком, солдаты похаживали в ожидании съестного. Это была первая стоянка в пути. Нужно было накормить солдат до выхода на дорогу.

 
icvДата: Среда, 10.02.2016, 12:53 | Сообщение # 184
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Глава 18. Батуринские леса

Ноябрь-декабрь 1942 года



До выхода на формировку мы воевали на восточной стороне города Белого. Теперь, получив пополнение, дивизия должна была подойти к городу с юго-западной стороны. Нам было приказано срочно выйти в район деревень Батурино и Пречистое . 164

_________________________
164События описываемые в этой главе следует относить к боям юго-западнее города Белый на участке: Цыгуны — Емельянова — Клемятин — Будино — Выползова. В период с 25 ноября по 23 декабря 1942 года.

На этом участке мы должны были сменить потрепанные в боях части корпуса Соломатина. Они вели наступательные бои, перерезали дорогу Белый – Духовщина, сумели прорвать укрепления полосы обороны немцев, но понесли большие потери. Теперь обессилив, они могли не выдержать удара немцев и потерять захваченные рубежи. Немец мог в любой момент нанести им ответный удар и отбросить их за дорогу. Вот причина, по которой мы должны были спешить.
Дорога Белый – Духовщина была для немцев важной жизненной артерией, по которой шло снабжение войск стоящих в Белом. Других большаков на Запад здесь не было. Это была единственная дорога, соединявшая немецкие войска с тылами в Смоленске. |В Смоленске в то время в «Черном боре» стоял штаб армии группы «Центр».
Вспоминаю, как зимой в начале сорок второго года мы неожиданно появились у города Белого. У немцев тогда в Белом и вокруг почти не было сил. А мы после боев под Чухино и Старицей, тоже были значительно ослаблены.
Одна из наших стрелковых рот в районе д. Демяхи сумела тогда подойти вплотную к этой дороге с юга. Тогда, по ночам, наши обозники заезжали на немецкий аэродром под Белым, грузили на крестьянские сани по бочке с голубым немецким бензином и увозили его к себе в тыл. При этом, учтите, немец не стрелял.
Но с тех пор прошло много времени, утекло много воды и многое изменилось не в нашу пользу. Весной сорок второго немец одним ударом выбил нас со всех позиций вокруг города и мы откатились в Нелидовские леса. Потом мы бились с ним насмерть в Пушкарях.|
Теперь мы выходили к Смоленской дороге с другой стороны. Мы шли со стороны непроходимых болот и лесов, которые называли Батуринские болота.
Пути человека неисповедимы. Они идут непонятными замкнутыми кругами. Несколько таких кругов мне пришлось сделать вокруг города Белого. Многие мои боевые товарищи остались на этой земле, не успев завершить и половины витка. А мне, как видите, повезло покружить вокруг этого города.
Два раза мне пришлось обойти вокруг города Белого. Посидел я и в ледяном подвале, где теперь Заготпункт, воевал на мельнице, которая сгорела на моих глазах.
Брал Демидки, воевал в Струево, стоял в обороне на окраине города около больницы, но в самом городе не разу не бывал. Однажды ночью ходил на окраину брать языка, но кроме метели и снега в темноте ночи ничего не разглядел. Да и в такие тревожные и напряженные минуты смот-ришь за обстановкой только вокруг себя. Я не рассказывал вам об этом небольшом эпизоде, но надеюсь, что потом расскажу.
Не разу не пришлось мне пройтись по улицам города, окинуть их взглядом и посмотреть на дома. Остановиться, осмыслить и почувствовать характер и облик города Белого.
Короткие зимние дни и длинные ночи смотрели мы в его сторону, подолгу вглядывались в неясные очертания домов. Мы пытались представить себе этот город. У нас сложилось свое представление, но оно было не верным, когда я увидел город после войны.
В течение очень долгого времени у меня было желание увидеть город, за который было пролито так много крови.
Я не раз задумывался и задавал себе вопрос, что это за город, вокруг которого мы все время топчемся и теряем людей. В моем воображении он оставался не белым, а кроваво красным!
Много раз я видел его во сне, там внизу за кромкой края окопа. Это был город моей военной юности, город отнявший стольких солдат. Сколько раз пришлось обойти вокруг этого, как мираж, белого города.

 
icvДата: Среда, 10.02.2016, 12:59 | Сообщение # 185
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
|Вернемся в пулеметный батальон.|

Дорога из Белого на Смоленск шла по твердой земле. Сначала она обходила Батуринские болота по краю холмистого поля, потом она посте-пенно забиралась все выше. И где-то в районе Батурино-Пречистое переползала через водораздел. Деревня Батурино стояла на господствующей высоте. Справа к дороге подходили леса и болота. Немцы такие места всегда обходили стороной. На болота, топи и мхи они поглядывали с опаской. Без танков и пушек немцы не воевали. Немецкая пехота побаивалась топких с болотной хлябью мест. Они избегали гниющих завалов леса. Бездорожье для них считалось непроходимой местностью. За время войны их солдаты не разу не сунули нос в эти места.
Батуринские леса долгое время никем не были заняты. В них скрывались в основном местные дезертиры.
Одного взгляда на карту достаточно, чтобы понять, что на север и запад от края дороги простираются обширные заболоченные земли и не-проходимые леса. Даже зимой огромные пространства болот, покрытые мхами и снегом, не замерзали.
Здесь мог пройти только русский солдат.
Но не будем наивны, доверчивы и легковерны, не думайте, что русский солдат способен на все. Все это избитые и потертые, как старые дырявые штаны, слова. На деле все оборачивалось по-другому.
Я шагал рядом с солдатами и смотрел, как они пошатываются. В строю были разные люди: сильные и здоровые, слабые и больные. Идет по дороге солдат, ткнется в снег и не может подняться. Просто мы молодые и сильные, |по своей тупости,| не понимали, что даже здоровому преодолеть эти болота было не под силу. Но у нас не было выхода. Чтобы идти все время по твердой земле, нужно было сделать огромный крюк. У нас на это не было времени. У нас оставалось одно, идти быстрее по топкой лесной дороге.
«Русский солдат должен пройти везде!» – так заканчивался приказ, который мы получили на совершение марша.
А по делу дивизия должна была провести инженерную разведку пути, построить мосты, положить где нужно надежные гати, а не просто пускать батальон по кратчайшему пути, пойдете мол там сами разберетесь.
Лесная дорога шла по лесным островам твердой земли, где почву держат корни деревьев. А кругом укрытая снегом податливая трясина и болотная жижа под мхами. В воздухе, когда идешь, искрятся снежинки, под ногами поскрипывает снег, а попал на болото, под тобой дышит живая трясина. Не все было так гладко, как представляло себе начальство, издав приказ на кратчайший переход.
В густой болотной жиже могли погибнуть солдаты, исчезнуть повозки с грузом, людьми и лошадьми. А плавающему снегу не было конца.
Зимой трясина и плывучие мхи имеют коварное свойство. Пробитая поверх них по снегу дорога некоторое время держит, а потом начинает вздуваться и уходить из под ног. По такой колее могут пройти десяток солдат и повозка с грузом, но в какой-то момент она вдруг изрыгает коричневую жижу и весь участок, по которому идут люди, вместе с дорогой уходит под снег. Густое темное месиво пузырясь всплывает наверх. Хорошо, что в таком месте оказалась небольшая глубина и солдаты провалившись, оказались по колено в воде. |Мы оказали им помощь, кинули веревку на всякий случай, подали жерди.|
Ну, а если бы обоз или целая рота идущая змейкой вдруг исчезнет под снегом вся сразу на большой глубине? |Представляете себе картину!|
В некоторых местах накатанная дорога утыкалась в свежие провалы и размоины. Какой глубины они? Удалось ли из них выбраться людям? Сколько людей могла поглотить такая полынья? Солдаты останавливались, но стоять на краю на одном месте было опасно. Снежное ложе могло провалиться и уйти из под ног. И вот, кое-где на снегу под тяжестью людей появлялась вода. Начиналось паническое шараханье. Солдаты вертели головами, пятились назад.
В первый момент отрыва почвы каждый думает только о себе. А потом, когда чувствует под ногами твердую почву, смотрит на товарищей попавших в беду. Они кричат, дают друг другу разные советы и когда последние выбираться на твердую землю все утихают, настораживаются и оглядываться кругом.
Я шел с небольшой группой солдат впереди, мы тыкали в снег заостренными кольями, щупали под собой твердую землю и обнаружив ее край, уводили солдат и обоз в сторону от полыньи. За нами, дрожа от ветра и холода, стуча обледенелыми валенками, тащилось все остальное ус-талое войско.
По открытым безлесным участкам мы шли с большой осторожностью. На явно подозрительных местах вслед за солдатами пускали одну груженую повозку и откровенно боялись, что проложенный обходной по снегу путь может в любой момент уйти из под ног в черную жижу.
Где-то стороной прошли наши полки и их обозы. Где-то по гатям в объезд тащили пушки и боеприпасы.
Впереди нас прошел стрелковый батальон, который мы при выходе на передовую должны будем поддерживать. Батальон шел без обозов налегке. А у нас пулеметы, боеприпасы и всякое другое.
При проходе топких мест и провалов стрелковые роты ограждений после себя не оставляли. У нас было в обычае идти и не думать о других. Идете сзади! Смотрите, куда лезете и выбирайте сами себе путь.
Не большой конечно труд воткнуть перед проломом простую палку. Но для этого нужно с собой везти целый воз жердей. Лишних повозок для такой роскоши не было.
Воткнешь палку на дороге, а что она даст? Задремавший повозочный может заехать по горло в болото и только тогда проснется когда станет тонуть. Так что постановка всяких там вех не солдатское дело. Это работа саперов. Это немцы могут за полгода сделать замеры, настелить гати и навести где нужно мосты. А нам и так хорошо! Идем и идем! Прошли – и порядок! Главное – у нас не было времени. Мы должны были вовремя поспеть на передовую.
Мы прошли по мокрому снегу, заходили в трясину, по пути солдаты промокли, валенки и шинели покрылись коркой льда. Ноги отяжелели, стали не в подъем. Солдаты могли обморозиться, но помочь им на ходу было нечем. Нельзя было после каждой переправы останавливаться, заходить в лес и сушиться у костров.
Я тоже стучал оледенелыми валенками, ватные брюки на коленках хрустели. Солдаты это видели, у них тоже позамерзала одежда.
В пути отбирали наиболее слабых, их отправляли в обоз. Там их переодевали, укрывали брезентом.
К вечеру дорога стала петлять по сосновому лесу, почва под ногами была твердая, в лесу было безветренно. Все почувствовали, что скоро привал. Солдаты ускорили шаг и через некоторое время мы подошли к отдельной роще и встали на ночлег.
Открытых костров нам разводить не разрешали. Но сейчас был исключительный случай. В лесу было тихо, в воздухе кружились снежинки. Погода была не летная.
Солдат нужно было срочно отогреть и обсушить, иначе батальон через час замерзнет и окоченеет. Утром на снегу будут лежать обледенелые трупы. Солдаты услышав, что можно развести костры, достали из саней топоры и пилы. Завизжали двуручные пилы, послышались глухие удары топоров, на землю стали падать целые деревья. Стволы разрезали на короткие бревна, в дело пошли сухие сучья. Лес сразу наполнился запахом хвои, смолистой древесины и теплым, живым запахом огня и дыма. В лесу между повозками и стволами деревьев запрыгали огни костров. И темные, неуклюжие фигуры солдат засуетились около.
Вот костры разгорелись, частый и беспорядочный стук топоров умолк, суета и беготня прекратились, солдаты привалились поближе к огню.
Кто сушил портянки, кто ватные штаны и шинели, а кто над огнем вертел свои валенки. Солдаты грели голые пятки, шевелили онемевшими пальцами, совали застылые руки в огонь. Некоторые, расторопные, подсушив свою обувку, грели бока подвалившись к костру. Едкий дым мед-ленно полз и крутил, поднимаясь вверх. Потом он поворачивал к земле и заставлял измазанных в копоти солдат тереть глаза и вертеть головами. Дым резал глаза, на щеках появлялись слезы, он перехватывал дыхание, душил надрывным кашлем солдат. Но веселый огонь делал свое нужное дело. Он грел промокшую и озябшую на ветру солдатскую душу.
Дым не помеха. Главное лечь поближе к огню, так чтобы жар дошел до костей. Лежишь, а от тебя как от бака с грязным бельем идет во все стороны белый и тухлый пар. Приятно лежать в самой близи у огня!
И вот всех по очереди начинает обходить старшина. Он железной меркой плескает каждому в кружку положенные сто грамм водки, сует ку-сок черного хлеба. Тут нет ни толкотни, ни сутолоки. Здесь, как в купе вагона, у каждого свое лежачее место.
Вот дым завернул и пошел на лежащего слева соседа, тот поднимается, отдувается, машет руками. А у тебя жар играет каждым мускулом и ты дышишь чистым лесным воздухом налитым хвоей. Хочешь, грей живот и смотри на мигающие огоньки, хочешь, отвернись и тепло побежит по спине приятной истомой. А как только почуешь озноб и по спине побегут мурашки от холода, поворачивайся на бок и вертись у костра сколько тебе хочется. Лицом к костру – жарит лицо, глаза покраснели, поворачивайся спину прогреть. Подашься легонько к огню и чувствуешь, как теплая струя пойдет по самому позвонку. И от какого удовольствия и блажи закроешь глаза и хочется вздремнуть, а в глазах продолжают прыгать огоньки.
Важно, чтобы солдата в такой момент не вспугнули стуком котелка, хотя он его давно уже ждет. Ведь может какой нибудь дурак крикнуть нарочно:
– «Вставай братцы, кухня пришла!»
Еда и хлебово дело важное, из всех солдатских дел самое значительное, по важнее всякого сна.
Но если на самом деле кухня притопала, то вставай, пошевеливайся и не зевай. И чем раньше плеснут тебе в котелок, тем ночь покажется длинней и сон будет крепче. Спи себе, да спи! Ведь больше от старшины ничего не получишь. От этой мысли солдат успокаивается и начинает зевать. Зевает во весь рот, да так, что скулы трещат. Горячие угли не сразу остынут, засыпаешь в тепле, вот что приятно.
Но как говориться, хорошего без плохого не бывает. Не всем везет выспаться у костра. Найдутся умельцы, которые во время сна прожгут се-бе шинели или валенки. А валенки горят тихо и почти незаметно. Солдат думает вот хорошо, ноги в тепле. А валенки уже горят. Наступает момент, когда тлеющий огонь через портянку доходит до голой пятки и резанет ее как острым ножом. Вскочит солдат и уловит ноздрею запах горе-лой шерсти. Ткнет запятником в снег, а он еще больше обожгет паром ногу. Тут одно спасение быстро снимай сапог.
Утром, когда я стал обходить пулеметные роты, погорельцев набралось не мало. У двух валенки, у трех коленки на ватных штанах, у некото-рых прогорели шапки, у других локти и полы шинелей. Но нашлись и спецы, которые ухитрились прожечь себе задницу в ватных штанах.
Из мокрого, обледенелого и продрогшего до костей войска, оно превратилось в закопченное, с прожженный дырами и пропитанное запахом пота и гари сборище. Но оно ожило телом и душой. И при всех досадных прожженных прорехах повеселело и стало смеяться. Хохота и издевательств друг над другом было достаточно. А когда мимо солдат шествовал прикрывая рукой неудачник с прожженым задом, смеялись до слез, до хрипа, катались по снегу, колотили ногами лежа на спине.
– Жалко не видит Малечкин эту картину. Он бы приказал немедленно поставить этому солдату мыльную клизму! – сказал я и все схватились за животы и захлебываясь от смеха повалились на снег.
Мы заменили кой кому дырявые шинели и штаны, валенки, из которых наружу вываливались голые пальцы. Но на всех старых запасов не хватило. В обозе нашли старые списанные телогрейки, которыми на стоянках зимой укрывали лошадей. Все это порезали на куски и выдали каждому погорельцу как норму на заплатки. Им приказали поставить заплатки на дырявые зады, коленки, бока и локти.
После такой метаморфозы грязные, испачканные сажей, давно небритые пулеметчики стали походить больше на бездомных бродяг, чем на гвардейское войско.
Никто ни на кого не кричал и не читал морали. Все было естественно. Смех и ехидные замечания солдат были лучше всякой морали. Нужно и их понять. Они шли мокрые, в ледяных колодках, силы на исходе, добрались до леса, и уткнулись в костры, |зазевались, уснули, такова уж солдатская жизнь. Прожог дыру – пришивай заплатку, ходи как общипанный воробей.|
Утром после кормежки батальон подлатался, построился, вышел на дорогу и пошел в сторону передовой. До переднего края оставалось километров пять, шесть, не больше.
Если сказать обыденную фразу, что дивизия совершила марш, то за ней ничего, просто понятие. А тут вы представили живых людей. Солдаты пошатываясь, идут по дороге медленно переставляя ноги.
Для каждого переход и марш определяет свое содержание и понятие. Для одного он может быть легким в ковровых саночках, а для других при полной выкладке тяжелым и изнурительным.
Одни быстро катили по твердой земле в объезд на резвых рысаках, укрывшись с головой тулупом цигейковым мехом во внутрь. Им ни ветер, ни снег в лицо нипочем, так слегка пощипывает, вроде как одна приятность. Другие рангом пониже тряслись поджав ноги в деревенских розвальнях, подхлестывая и погоняя своих шустрых лошадок. Они тоже были укрыты бараньими тулупами, сидя спиной к ветру, покачивались на ходу. А те, на которых не было никаких рангов, которых считали на тысячи, шлепали по мокрому снегу в разводьях болот. Они были рады летевшему встречному снегу, потому, что ненцы не летали, и в лесу можно было разложить на ночевку огонь.
Я все время думаю, кто присвоил себе славу наших солдат, кто отодвинул в неизвестность те нечеловеческие жертвы и усилия, которые принесли своей Родине эти солдаты. Кто эти сытые и довольные? Знаете кто они? А нужно было бы знать!
Лес поредел, мы вышли на твердую, накатанную дорогу. Через некоторое время справа и слева стали попадаться заброшенные стоянки в лесу. Кругом из под снега торчали остатки негодного и брошенного военного имущества. Тут и там разбитые ящики из под снарядов и мин, цинки из под патрон. Из под снега выглядывали сломанные колеса телеги, разбитый передок армейской повозки, рваные солдатские сапоги и какое-то не-понятное тряпье. На суку дерева висел противогаз и дырявый солдатский ботинок. Чуть дальше обрывки конской сбруи и куча почерневших от времени и солдатской крови бинтов.
Среди деревьев и сугробов были видны запорошенные снегом ровные площадки. Здесь когда-то стояли санитарные палатки.
Это была тыловая стоянка наших предшественников. Тылы их снялись и покинули лес, а передовые части еще стоят на передовой и ждут смены. Вон под деревом осталось несколько шалашей с порыжевшей хвоей, к ним вели засыпанные теперь снегом узкие тропинки. Словом не видя еще края леса, от которого мы должны будем свернуть вправо и пойти к передовой, мы видели, что топаем по прифронтовой полосе.
Здесь наверно стояла солдатская кухня, рядом с дорогой уголь и пахнущий сыростью пепел. Здесь же валялись заготовленные впрок дрова.
Мы шли и цепляли за корни деревьев ногами. Повсюду валялись обрывки телефонного провода и мотки колючей проволоки. Здесь среди хаоса и леса видны были глубокие воронки от бомб.
Дорога скатилась несколько вниз, а там дальше на самой опушке леса видны были лесные постройки рубленные из сырых бревен. Тут были склады, тут стояли повозки и коновязи. Не видя людей мы еще издали учуяли знакомый запах живого. И безошибочно определили, что не весь лес покинут, что здесь идет жизнь своим чередом. Запах жилья и дыма, людского и конского пота явственно доносило до нас слабым ветром.
Пройдя еще километра два, мы увидели, что здесь стоят тылы какого-то полка. Своих можно узнать по особым приметам. Вроде на всех ши-нели, шапки и валенки одинаковы. Но по тому как их носят повозочные, как на них примяты и напялены шапки, где они держат варежки за поясом или пазухой, по лошадям и по упряжкам, не зная в лицо своих тыловиков, мы сразу их узнаем. Подходишь поближе и сразу видны приплюснутые физиономии повозочных. Это сибиряки.
В боевых подразделениях у нас давно сменился и не раз солдатский состав. Сибиряков никого не осталось. А в обозах полков, чего им может сделается? Как были при лошадях, так и живут, слава богу. Война им хоть на двадцать лет.
Лес, где стояли тылы одного нашего полка был не на высоком месте. Копать землянки даже зимой здесь было бесполезным делом. Вода бы-ла близко под мерзлой коркой земли. Поэтому по дедовскому способу на поверхности земли ставили бревенчатые срубы и накрывали их плоскими крышами из бревен. Получалось вроде сарая, вроде теплушки. Бревна конопатили, мха было навалом, внутри ставили железные бочки с трубами и топили сколько каждому влезет. В срубах имелся узкий проход, завешанный куском палатки или мешковины. Люди входили и выходили, сади-лись на возки и куда-то исчезали.
Между теплушками толкались солдаты, фыркали лошади, смотрели на людей и жевали сено. От куда-то выбился запах солдатской кухни. Запахло приятным запахом солдатского варева.
У тыловиков сейчас была серьезная работа. Они только что переехали. Им нужно было достроить склады, заготовить дров, подвести сено, вырыть колодцы и сделать многое другое, что требовала боевая обстановка.
Когда на переднем крае начнут убивать пехоту, у них наступит передых, а сейчас при полном комплекте полков у них самая тяжелая работа.
Каждый день передовая кроме кормежки требовала патроны, снаряды, лопаты, железные ломы, кирки и взрывчатку. Руками, схваченную морозом, землю не ковырнешь. Рыть окопы в мерзлой земле дело не плевое! Нужны боеприпасы, бензин для ночных светильников, километры те-лефонного провода, мотки колючей проволоки. Дивизия вставала в оборону. Она растянулась на десяток километров, сменив сразу несколько по-трепанных в боях частей.
– Ваш майор Малечкин здесь! – крикнул часовой, когда мы проходили мимо него с повозками и пулеметами.
– Товарищ майор! Батальон подошел!
Майор Малечкин вышел из теплушки. Он улыбнулся и помахал мне рукой. По внешнему виду он вроде больше не болел.
Он был свой, как говорят, среди полкового начальства. С марша он уехал, когда заболел и теперь поджидал нас в тылах 45 гв. полка.
Нам предстояло выйти на передний край, где уже занимали оборону стрелковые роты. Тылы батальона вероятно останутся здесь, рядом с тылами полка, метров пятьсот от опушки леса .165

_____________________________________________
165Тылы 17 гв. сд — Вейна, передовая — Цыгуны.
 
icvДата: Среда, 10.02.2016, 17:29 | Сообщение # 186
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Мы сделали короткую остановку, чтобы снять с повозок пулеметы, коробки с лентами, запасные стволы и патроны. Одна рота встанет на Бельскую дорогу, остальные уйдут соответственно по полкам. Рота Столярова останется пока в резерве дивизии и будет стоять здесь в лесу. Три роты в сопровождении связных ушли на дальний участок обороны. Рота Самохина осталась здесь, мне предстояло вывести и расположить ее на дороге.
Рота Столярова должна была заняться работами, чтобы оборудовать теплушки для наших тылов.
Самохин построил роту и мы пошли на Бельский большак. Впереди шел связной, я и командир роты. Было еще совсем светло, когда мы по-дошли к опушке леса. Впереди с опушки открывались бесконечные просторы и снежные бугры. Они небольшими террасами уходили куда-то вверх.
Оторвавшись от опушки мы сразу попали под бомбежку. Мы не слыхали и не видели откуда появились самолеты. На передовой где-то впереди слышались разрывы снарядов. Передовая звучала обычной перестрелкой.
Мы легли в снег. Сброшенные бомбы казалось летели именно в нас. Но когда они стали рваться, оказалось что они ушли далеко в сторону. Через некоторое время мы встали и медленно тронулись вперёд.
Снежные вершины бугров и высот были освещены солнцем. Из-за далеких высот послышался гул приближающихся снарядов. Дорога впереди покрылась всплесками взрывов. По другую сторону этого склона вниз на дорогу полетели линии трассирующих пуль. Активного боя на перед-ней линии не было, это была обычная перестрелка.
Мы шли цепочкой друг за другом. По пути мы зашли в неглубокий овраг, легли в снег и стали ждать вечера.
Когда стало темнеть я вышел на дорогу, прошел несколько вперед и поднялся на бугор. Я хотел осмотреться кругом, чтобы представить себе кругом лежащую местность. Далекие холмы и господствующие высоты пропали из вида. Кругом чуть белеющий снег, а под ногами утоптанная солдатскими ногами твердая дорога. Она идет на передовую, вперед.
Командир роты Самохин вывел солдат на дорогу. Впереди пошли связные из стрелкового батальона, за ними я, потом Самохин с солдатами и сзади старшина роты с повозкой.
Кое где нам навстречу стали попадаться солдаты, |спешащие в тыл с передовой.|
Мы шли по дороге, поднимались на небольшие холмы, скатывались под горку и выходили на ровное место.
Но вот дорога уткнулась в поле ровного нетронутого снега, мы свернули в овраг по тропе и увидели людей, землянки подкопанные под скат обращенный на дорогу, стрелковые окопы и отдельные солдатские норы в земле.
Это был тот самый передний край, на котором поперек дороги стояла пехота. Впереди небольшое возвышение, а дальше, по ту сторону ровного снежного поля сидели немцы.
Взглядом можно было проследить нечеткие очертания дороги, укрытой снегом и уходящей вперед.
Солдаты остановились, опустили на землю стволы пулеметов, сбились в кучу, стояли курили и ждали дальнейших распоряжений. Над нашими головами то и дело посвистывали немецкие пули. Приятно слышать знакомый посвист пуль, когда стоишь в глубине оврага, дымишь махоркой, пританцовываешь от мороза, а они летят где-то выше.
По опыту мы знали, что развод пулеметов затянется на долго. Во-первых, для станковых пулеметов готовых ячеек на переднем крае не было. Нужно было выбрать места, копать мерзлую землю и долбить пулеметную ячейку.
Солдаты остались стоять в овраге, а мы с командиром стрелковой роты прошли по всему переднему краю. Мы добросовестно просмотрели его, переходя где ползком, где перебежками. Осмотрели внимательно нейтральную полосу, за которой находился немец. Огневые позиции немцев мы конечно не знали. Мы знали одно, что на большаке Белый-Духовщина, где стоят друг против друга сильные стороны, огневую мощь будет обеспечивать пулеметная рота. И особой активности в выявлении огневых точек противника нам пока не нужно было проявлять, огневую систему немцев нащупают сами пулеметчики.
Здесь в овраге на самой передовой, в отличии от полковых тылов, все приспосабливалось к местности. Чего здесь только не увидишь? Здесь и сутулые фигурки солдат, и торчащие чуть выше над краем оврага макушки наблюдателей, и утоптанное дно оврага, где можно не боясь немецких пуль походить взад вперед и размять ноги, и выкурить не прячась, свернутую из газеты цигарку из махрятины. Здесь солдатам раздавали хлебово, рубили топором на порции хлеб. Здесь от норы к норе шныряли чем-то озабоченные солдатики. А вон черная дыра в земле, завешенная кус-ком распоротого мешка – это вход в землянку командира стрелковой роты. В ней спал он и командиры взводов всех званий и степеней. Теперь стрелкам будет веселей – пришла целая орава пулеметчиков. Командир пулеметной роты лейтенант Самохин со взводными временно поживет у стрелков, а завтра с рассвета начнет копать для себя блиндаж.
Сейчас важно тихо и незаметно влезть в оборону, расставить пулеметы и постепенно закопаться в землю. Если немец заметит движение, он может подумать, что славяне накапливаются для атаки. Немец откроет огонь, – будут напрасные потери. Смена на переднем крае и ввод свежих сил самое ответственное дело.
– Лейтенант! – спросил я командира стрелковой роты, – Давно появилась немецкая авиация?
– Нет, всего второй день!
Видно немцы заметили передвижение по лесным дорогам, хождение солдат по передовой. Прошло два дня, как стрелки сменили части Соломатина. Теперь и нам предстояло приспособиться к новому месту на передовой.
Мы притащили с собой небольшую санитарную палатку, ее поставили в овраге для отдыха пулеметчикам, пока они вроются в землю.
Старшина и повозочный ушли по дороге назад, чтобы к утру на лошади доставить сюда пищу. Теперь они знали как проехать и где находиться их рота.
Я наметил где должны были стоять пулеметы и велел командиру роты развести расчеты на места. Я сел в сугроб, позвал своего ординарца, велел ему достать пачку махорки и мы закурили.
Я сидел, пускал крепкий дым и думал. Немец неспроста пустил сюда авиацию и два дня подряд бомбит. Немцы всегда свои атаки начинают после обработки о воздуха. Два дня назад была не летная погода, теперь светило солнце и они вырвались на простор. Где они могут ударить? Здесь, вдоль дороги или на одной из тех высот, куда мне завтра предстояло идти?
Здесь дорога, справа лес, по которому мы пришли. Слева высоты, на которых сидят немцы. Часть высот была в наших руках. Немец не пойдет вести наступление вдоль дороги с открытым флангом, он может получить удар из болота, хотя вдоль опушки леса у нас не было ни артиллерии, ни резерва солдат. Немцы предполагают что вдоль опушки у нас идет сплошная линия обороны. И с утра до вечера бомбят опушку леса. Завтра мне придется пойти на высоты. Отвести туда пулеметную роту.
Я сидел в овраге на Бельском большаке, курил, ждал когда все пулеметы будут собраны и проверены в стрельбе. Я по голосу различал где какая может быть неисправность.
Мы прошли по всей линии обороны с Самохиным, ползали по глубокому снегу, выбирались на гребень, осматривали впереди лежащую местность, говорили с командирами взводов, с сержантами – командирами расчетов, с наводчиками, заряжающими и солдатами – подносчиками патрон. После этого я ушел в тыл.
По дороге вместе с нами шли полковые телефонисты. С переднего края вообще старались не ходить в одиночку. Человек мог попасть под пулеметный обстрел и остаться лежать в снегу истекая кровью.
Вскоре мы добрались до тылов батальона. Я доложил майору Малечкину, что рота Самохина встала в оборону на дороге. Он поехал с докладом в дивизию, а я забрался в сани, укрылся брезентом и лег спать. Завтра перед рассветом мне предстояло вести на высоты другую роту.
Майор вернулся часа через два и разбудил меня:
– Быстро поднимай роту! – сказал он.
– Через два часа приказано быть на месте!
Стрелковая рота на стыке полков, расположенная на скатах высоты 245 после массированного удара артиллерии подверглась танковой атаке противника. В результате удара стрелковая рота понесла большие потери. В обороне дивизии образовался прорыв. Командир дивизии Добровольский приказал немедленно вывести на склоны высоты пулеметную роту с двумя противотанковыми пушками.
– Давай бери роту и веди ее на высоту.
Майор достал карту и показал мне место, где мы должны будем занять оборону.
– Отметка на карте сверена с противотанковым дивизионом. Пушки подойдут на рубеж самостоятельно, ты их не жди.
Пулеметчики были подняты по тревоге. Командир роты старший лейтенант Столяров строил своих солдат на дороге. После того, как солдатам зачитали приказ, мы вывели роту и пошли по снежной дороге.
В лесу было совсем темно. Когда мы дошли до опушки леса мы увидели чистое ночное небо, обсыпанное бесконечным количеством звезд. День обещал быть солнечным, а погода летной. Отойдя от опушки леса с километр мы увидели батальонную землянку торчащую под снегом несколько в стороне от тропы. До переднего края, подумал я, еще километра два три. Успеем затемно выдвинуться на исходное положение?
Командир роты, старший лейтенант Столяров был обстрелянный офицер. Солдатскую службу и технику он знал, но не любил по карте на местности разбираться. Он имел небольшое образование и сам признавался в этом.
– А чего стесняться! – говорил он, – Вон в полках сидят капитаны, дай бог имеют четыре класса церковно-приходской! Они конечно куражатся перед нами, делают умный и серьезный вид, копни его по карте, он сделает вид, что ему заниматься этим делом некогда. Даже выступить перед строем солдат без бумажки не научились. Профаны и все!
Если Столяров по-хорошему и честно признался, что не сможет вывести роту по снежным буграм в указанную точку, то майор Малечкин делал при этом умный и сосредоточенный вид.
– Я не выйду точно на место! – сказал Столяров.
– Ничего! – ответил Малечкин, – Начальник штаба тебя туда выведет.
– Вот точка на карте. Я ее перенес с карты штаба дивизии. Бери азимут по компасу и топай напрямую!
– А где мы стоим?
– Ну брат! Это уж ты должен сам сообразить!
Столяров был дотошным командиром, он не переставал задавать вопросы майору.
– Ладно кончай свою болтовню! Есть приказ дивизии и ты с ротой должен выйти куда надо. И потом, чего ты здесь разглагольствуешь? Тебя поведет начальник штаба! Он как-нибудь найдет куда тебе нужно идти! Кончай разговоры!
Столяров посмотрел на меня и сразу успокоился. А я заглянул в карту майора и попросил его собственной рукой поставить точку на моей карте, куда нужно было роту вести.
– Это для порядка! – добавил я, – если с отметкой будет какая ошибка, то чтобы потом мне не вешали лапшу на шею.
Майор охотно нарисовал мне жирный кружочек и провел дугу, в направлении которой пулеметная рота должна занять оборону. Отступив немного в сторону, он поставил дату и время выхода роты на рубеж.
Когда я взглянул на карту Малечкина, понял, что сам Малечкин роту на место не привел бы. Собственную стоянку, где находился обоз батальона, он отметил с ошибкой в два с лишним километра.
Я ему ничего не сказал, я видел, что Столяров в него сразу же вцепится. Вернусь назад, потом с ним вдвоем разберемся.
В лесном массиве все одинаково и однообразно, зацепиться глазами за характерный объект на местности не за что. Майор, вероятно, взял за ориентир небольшую поляну, которая проглядывала за постройками тылов полка. Я же за привязку взял изгиб дороги, по которой водил пулеметную роту на Бельский большак. От этой точки на дороге я посчитал обратное расстояние. Они не могли сидя в лесу правильно взять отправную точку. Меня удивило другое. Когда я был командиром роты меня никто не водил на передовую. Во время наступления я сам ориентировался на местности. А здесь одни прикидывались умниками, а другие, как Столяров откровенно непонимающими профанами. Столяров, тот откровенно волновался и переживал, а майор втирал ему очки.
– Послушай майор! Отойдем в сторонку! – сказал я вмешавшись в разговор.
– Я пришел в батальон с передка. Никогда ни перед самым плохим солдатом не лицемерил. Все что ты пытаешься ему здесь внушить, для меня слишком прозрачно. Зачем ты наводишь тень на плетень? В топографии ты не уверен и всегда чего-то боишься или совсем не хрена в ней не понимаешь.
Если нужно посадить роту в назначенное место, я могу это сделать с ошибкой в десять-двадцать метров. Но скажи об этом прямо. Зачем человеку голову морочить? Он все равно тебя не поймет.
И потом, на кой черт я должен за полковых начальников работать. У них в полку прорвало оборону, пусть присылают офицера, забирают роту и ведут ее на высоту. У меня есть обязанности по штабу, а я бегаю с поручениями как посыльной. Получается смешно. Я должен пойти к командиру роты и напомнить ему, чтобы он не забыл поесть и поспать. У нас майор должно быть полное понимание, в темную воевать нельзя. Я готов сделать все и в любых условиях, но ты должен со мной быть откровенным, иначе тогда подучиться срыв. Ты знаешь, что я передовой не боюсь. Я даже буду скучать сидя за бумагами. Но не делай из меня безучастного связного. Я по характеру не уживчив, когда мною начинают помыкать.
– Все! Договорились – ответил майор.
И с того дня у нас установились дружеские и нормальные отношения. Малечкин перестал куражиться передо мной.
Мы вышли по тропинке из леса. Солдаты сильно растянулись. При переходе это не имеет значения. Вот мы пересекли большак. По ту сторону большака протоптанных тропинок не было. Мне нужно было выбрать направление по снегу.
Вся рота была одета в новые маскхалаты, кожухи пулеметов были замотаны чистыми бинтами. Мы не хотели подвергать солдат неожиданным обстрелам, мы выбирали обратные скаты и придерживались низинок.
Мы поднимались все выше, обходя открытые места и избегая пряного обзора со стороны немцев. Белое пространство медленно уходило назад. Покрытые снегом поля и бугры меняли свое очертание.

 
icvДата: Среда, 10.02.2016, 17:46 | Сообщение # 187
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Я иногда останавливал роту, выходил по нехоженому снегу вперед, поднимался на гребни и перевалы высот и осматривал впереди лежащую местность. Я проверял наш путь и заданное направление, по которому нам нужно было идти.
Каждый раз, когда я смотрел в открытое пространство, картина снежных высот представлялась в совершенно новом виде. Только гребни дальних высот, где сидели немцы, неподвижно белели, освещенные утренним солнцем. По их размытому очерку и не очень четкому горизонту я проверял и сличал с картой свое место нахождения.
Кое-где на снегу стали попадаться черные воронки от снарядов и бомб. По свежим следам обстрела можно было заключить, что передовая была недалеко.
Вот на нашем пути попалась утоптанная тропа, уходящая куда-то вправо. Узкая, извилистая стежка петляла куда-то в сторону. Куда она вела? Где она брала начало? По ней можно уйти совсем в другую сторону.
Все пути к передовой обычно жмутся в низины, идут вдоль кустов, петляют в складках местности. Их прокладывают методом проб и ошибок. Солдаты стараются не попасть под прямой обстрел и эти тропы иногда кружат окольным путем, чтобы подобраться к передовой. Но сколько они не петляли по складкам местности, они выползали на снежные перевалы, на прямую видимость, здесь солдаты и попадали под огонь.
Знаю по себе, когда приходиться преодолевать открытое место. Каждую секунду ждешь встречного выстрела, очереди из пулемета, или минометного обстрела.
Вот и наша лощина кончилась. Впереди бугор, который нам нужно преодолеть. Мы были все одеты в чистые маскхалаты. При переходе открытого места я приказал не махать руками, идти медленно, пригнувшись к земле. Но солнечный свет выхватил наши фигуры светлыми пятнами на фоне снега, и немцы заметили нас, когда половина роты перешла перевал.
Несколько разрывов мин последовали тут же. Я крикнул остальным, чтобы перебежкой преодолели высоту. Мы скрылись в лощину, но немец продолжал обстреливать нас не видя. Он пускал одиночные мины то туда, то сюда. Едва мы поднялись на очередную седловину, немецкий минометчик стал нас обкладывать минами со всех сторон. Разрывы мин следовали чаще и ближе. В любую секунду мина могла разорваться у кого-нибудь в ногах.
Немец бьет, а мне нужно следить за местностью, чтобы не сбиться с пути. Когда идешь, нужно все время держать в голове весь маршрут. Важно не потерять нить, начальную и конечную точку в пространстве, учесть все извилины, углы и повороты. А тут по мозгам бьет миномет.
При близких разрывах мин солдаты лезут на край лощины. А что это даст? Мина может ударить и там, по самому краю.
Мы ложимся и ждем. Что будет дальше? Разрывы мин уходят в перед. Кругом все бело и голо. Миномет вскидывает снег впереди. Сколько не лежи, нужно вставать.
|Мысленно я нацелился на избранную точку местности.| Крупномасштабной карты у меня нет. Местность зимой принимает новые, совсем другие очертания. Дороги и ручьи, овраги и низины, засыпанные снегом, перестают быть характерными ориентирами. Сличать карту с голой бугристой местностью дело не легкое. А тут еще бьет миномет. Каждый взрыв отвлекает и сбивает с мысли.
Выйти по карте в намеченную точку в открытом, заснеженном пространстве не так-то просто. На протяжении всего вертлявого пути нужно выдержать точно взятое направление.
Я иду впереди, за мной следует мой ординарец |Ваня| Парамошкин*, Столяров метров в двадцати сзади ведет своих солдат по нашим следам.
По моим расчетам где-то впереди за перевалом должен находиться наш исходный рубеж. Через некоторое время рота выходит на рубеж. Солдаты ложатся в снег. Они довольны что здесь не стреляют. Ошибка в расстоянии может быть не более двадцати метров. Я беру азимуты вершин высот. Сюда на этот рубеж должны подойти артиллеристы. Где их теперь искать? Может где рядом сидят.
Я зову ординарца и мы идем назад по снежным холмам. Артиллеристы без нас на исходный рубеж не пойду. Мы лезем по глубокому снегу с перевала на перевал и ни где никаких свежих следов. Они с двумя пушками сидят где-то в сугробах.
Им и нам отдан приказ. Все остальное мы должны сделать сами. Никто нас за руку навстречу друг другу не поведет. Ошибка в расстоянии при выходе с двух сторон может составить и не один километр.
Поднявшись еще на один бугор, замечаю впереди сизый дым от костра. Мы ходим, ищем их битый час по буграм, а они развели костер и греются в низине.
Подхожу ближе, заглядываю в снежный овраг, повсюду вдоль него копошатся люди. Отдельные кучки солдат. Две пушки. Зеленые ящики со снарядами валяются на снегу. Два небольших костра, у которых сидят солдаты.
Спускаемся по снежному скату, на нас никто не обращает внимания. |Как будто нас вовсе нет или мы свои. Повсюду в низине сидят и стоят одетые в маскхалаты солдаты.|
Передков и лошадей около пушек нет. Их отцепили и отогнали в сторону. Артиллеристы при выходе на рубежи стараются всегда рассредоточится. В этом они молодцы!
|Солдаты в низине болтались без дела. Одни ходили размахивая руками. Другие сидели на корточках у костра. Таяли снег в котелках, для чая.|
Костры на фронте вообще разводить не разрешали. А здесь вблизи передовой солдаты были себе хозяева. Засечет ненец дым, ударит по огню, им же самим и достанутся мины. Причем здесь начальство. Оно сидит в лесу, а здесь передовая.
На передовой эти вопросы решали просто – разводили костер, отходили в сторону, и если немец по костру не стрелял, шли гурьбой, садились к огню, сушились, грелись, курили и чай кипятили.
Я подошел к группе солдат сидевших около снарядных ящиков. Они резались в карты. Играли четверо, остальные смотрели. Кто молчал, кто |подначивал| поделдыкивал, а кто давал деловые советы. Им сейчас было не до нас, ни до немцев и ни до войны. Их внимание было сосредоточено на картах, они были заняты исключительно важным делом. Я посмотрел на них и решил сам отыскать, кто среди них лейтенант – командир батареи.
Все они были одеты в белые маскхалаты, на головы накинуты капюшоны, поверх шапок каски, знаков различия не видать.
Я сел рядом с солдатом сидевшем поодаль от группы, достал кисет, свернул папироску и прикурил.
– Командир батареи вон тот, что сидит растопыря ноги?
– Он самый! – ответил солдат.
– Я, я! – Командир батареи!
– Вы от пулеметчиков? За нами пришли?
– Ну чего ты сидишь? Ходи! Твой ход! – обратился он к игравшему в карты солдату. И посмотрев в мою сторону добавил:
– Покури! Я сейчас!
Но не дождавшись конца игры, он бросил карты, поднялся и подошел ко мне. Мы поздоровались. Фамилию лейтенанта я не запомнил.
– А пулеметная рота где?
– Пулеметчики впереди. Метрах в трехстах отсюда. На исходном рубеже в снегу лежат. Вас ожидаем!
– Пушки сейчас тащить нельзя! – ответил лейтенант, – Слишком светло!
– Возьми связных и пойдем к пулеметчикам. Там на месте все и решим. Где пушки ставить, где пулеметы в снегу окапывать! – сказал я.
Я хотел еще что-то сказать, но в это время услышал гул немецкой авиации. Самолетов была целая группа. Они шли вдоль линии фронта в направлении нас. Зениток у нас на переднем крае не было. Истребители наши не летали. Немцы были хозяевами в небе.
Самолеты переваливаясь с крыла на крыло бросали бомбы и постреливали из пулеметов. Никто никаких команд солдатам не подавал. Вот самолеты вышли на нашу лощину и от серебристых крыльев оторвались черные бомбы. Каждый видел куда они падают. Солдаты шарахнулись в разные стороны и мгновенно уткнулись лицом в рыхлый снег. Теперь каждый ждал своей собственной бомбы. С десяток бомб неслось сверху в лощину. Десяток взрывов взметнулось над снегом и все кругом заволокло белой пылью. Самолеты сбросили бомбы, отработали и отвернули в сторону.
Когда смотришь снизу на летящие бомбы, точно не скажешь куда они именно ткнутся. Кажется, что они летят именно в тебя. Хотя можно и в такой момент определить их направление. Нужно только заметить, где находиться нос и хвост самолета, который бомбит. Если они на одной линии с тобой, то нужно немедленно рывком уйти куда-либо в сторону.
Снег и куски мерзлой земли взметнулись в грохоте еще раз. Мы дрогнулись телом и замерли приготовясь к смерти. Но вот тишина и гул самолетов уже в стороне.
Время зимой бежит очень быстро. Не успел оглянуться – уже вечереет! Не знаю, видели немецкие летчики припавших к земле людей. Мы поднялись на ноги и огляделись.
Пушки стояли целы. Раненых и убитых не было.
Только что эти солдатики резались в картишки, сидели на снарядных ящиках и посмеивались промеж собой, а теперь лица у них были вытянуты и от пережитого страха угрюмы. Они никак не могут осмыслить убиты они или остались живы?
– Подумаешь бомбежка! – скажет иной кто сидит в лесу.
– Побухало! Погремело! И никого не убило!
Но если бы этот иной прилег рядом с солдатом, когда на него сверху сыпались бомбы! Он бы узнал – убьет его прямым попаданием или нет? Попытался бы пережить вместе о солдатом завывание летящих к земле бомб.
Мы все смертны, все когда-то подойдем к своей последней черте. Но мы думали, почему человек хочет жить, хочет, чтобы это случилось не сейчас, не сегодня, а потом, после, когда-нибудь потом!
Одному судьбой дана долгая жизнь, а он хныкает. Другой знает, что конец близок и с сожалением смотрит на мерцание серого дня. Это и есть его последняя отрада жизни и надежда. Что поделаешь, когда большего не дано. Это последнее и малое стало так ценно и дорого. Обидно до слез, что среди серого дня приходится умирать.
Солдат лежит вдавив свое тело в сугроб, а сверху сыпятся бомбы. Они ревут и все живое ждет последнего вздоха. Это надо пережить, почувствовать каждой жилкой, натянутой и налитой теплой алой кровью.
У кого нет сомнений, кто легко, не задумываясь, судит о бомбежке, тому не мешает однажды сделать над собой усилие и представить только один кошмар. Один из тех, тысяч, которых пришлось пережить солдату на войне. И именно такой, когда у человека застывает кровь в жилах от страха, когда перехватывает дыхание, когда мороз по коже от позвонка и до затылка ползет. Не все с простых слов способны представить переживания человека. Но это быстро проходит, когда опасность ушла.

Сейчас я лежу на больничной койке, пишу, тороплюсь, зачеркиваю и снова пишу. В палату заходят люди. Они с любопытством посматривают в мою сторону и удивляются:
– Сколько можно писать!
Другие спрашивают меня:
– Что вы все время пишите?
– Мемуары, знаете, надоели всем! Там одни восхваления, сплошные победы и крики ура!
– Я пишу письма о смерти. Я пишу о тех, кто на моих глазах умирал.
– Письма с того света! Вам это не понятно? Да! Вы этого не пережили! Вам этого не понять! Что поделаешь – добавляю я. А сам думаю.
Царь хотел, чтобы солдаты отдавали жизнь за царя. Все хотят чужой кровью свои дела поправить. А мы за что воюем? За русскую землю! За наш свободный народ. Но перед смертью всегда нужно разобраться за кого ты стоишь.
 
icvДата: Среда, 10.02.2016, 18:04 | Сообщение # 188
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
|Вернемся к бомбежке.

После рева и грохота в висках стучит. Сердце куда-то торопится.|
Но вот бомбежка кончилась. Грохота нет. Он прошел, как шелест листвы. Встаешь и ни каких ощущений. Мало-помалу начинаешь понимать, что ты остался жив. Идешь по снегу вперед, запнулся за труп, нагибаешься, смотришь, это не тот солдат что сидел с тобою рядом, у которого ты прикурил. Мертвый лежит на спине. Глаза у него открыты. Перешагиваю труп, делаю два шага, передо мной пожилой солдат. Лежит на боку. Ему осколком оторвало руку. Он скулит придерживая ее.
Дальше несколько оглушенных. Они сидят в снегу, крутят головой, после тупого удара. Что это за жизнь? То умирай, то воскресай! Вот так всю войну! Что там Христос! Я сам воскресал не одну тысячу раз. И каждый раз снова. Пора и меня записывать в святые!
Живой человек переносит раны с болью и стонами. А смерть легка, она безболезненна! Она коснулась тебя, и ты потерял сознание. За сотую долю секунды увидишь вспышки цветистой радуги, а потом сверху навалится беспросветный черный бархат и наступит бесконечность. Я однажды видел его. Вот когда ты познаешь истину. Вот когда ты постигнешь бесконечность.
Морозный колючий снег хлещет тебе в лицо. На ресницах налип белый иней. Постепенно начинаешь ощущать озноб и холод. Медленно оживаешь. В нос ударяет едкий запах взрывчатки. Ни боли, ни крови, только чувствуешь, что вши грызут. Вот так постепенно возвращается к тебе сознание.
Закусишь зубами варежку, сдернешь её с руки, засунешь руку за пазуху, поскребешь, погоняешь вшей и считай, что ты жив и тебе стало легче. Вот так наверно и Христос наш воскрес!
Сядешь в рыхлый сугроб, вдавишь его под собой, оторвёшь от газеты листок для закрутки, разровняешь щепоть махорки, завернёшь, послюнявишь газетный край, чтобы прилип, затянешься голубым дымком и выпустишь его через ноздри. Хорошо!
Тебе говорят что-то, кричат даже, а ты сидишь, дымишь махоркой и не |хрена| не слышишь. Тебя оглушило немного. Вот так и приходишь в себя после бомбежки.
То, что тебя оглушило и ты получил контузию, то это ровно ничего! На это не обращай особого внимания. А кто здесь не контуженный, если не раз и не два бывал под бомбежкой? Все здесь на передке трехнутые, пристукнутые и контуженные. Умные люди на передовой не сидят. Они при орденах и медалях в тылах полка ходят. А если с такой контузией эвакуировать на лечение в тыл, тогда кто будет воевать?
Контуженный это тот, у которого изо рта кровь течет, из ушей и из носа хлещет, руки и ноги отнялись. А ты такой контуженный, как я по их мнению просто пристукнутый.
Вы получили приказ закрыть в обороне брешь! Дали две пушки и четыре пулемета, вот вы и действуйте! Командир дивизии провёл на карте красную черту. Считает дыра заткнута. А они сидят в снегу и ни как не очухаются.
У немцев отличная связь. Возможно, что самолёт пролетая сообщил на землю координаты нашей лощины. Не успели мы придти в себя, как по лощине ударил миномет.
Огонь он вел вслепую. Но нам от этого было не легче. Вот несколько мин рядом брызнуло снегом, оставив на земле вонючий след черного дыма. Миномет прошелся по лощине взад и вперед. Солдаты затаились. Но вот стало темнеть. Миномет пустил еще две мины и прекратил стрельбу.
Один солдат сидел, растопырив ноги и опершись руками в снег. |Голову он откинул несколько назад и| смотрел куда-то в небо. Солдата толкнули, он замотал головой. Этот жив.
Вечер надвинулся как-то сразу. Командир батареи послал за упряжками. До рубежа оставалось немного. Вот и гряда, на которой должны окопаться в снегу пулеметчики.
Через ложбину напротив должны быть немцы. Хоть бы пустили ракету или очередь трассирующих! Все было бы ясно, где они тут сидят!
|Пулеметчиков развели, место для пушек оставили в середине.| Вскоре лошади подтащили пушки. Лошадей отцепили, пушки развернули, обкопали снежным бруствером.
Я, Столяров и лейтенант артиллерист обговорили план обороны. Наметили сектора обстрела и взаимодействие на случай появления пехоты и танков противника.
– Завтра, я постараюсь добиться, чтобы вам прислали саперов и взрывчатку, – сказал я.
– В снегу не усидишь! Против танков нужно зарываться в мерзлую землю!
– Не понимаю одного! В дивизии прекрасно знают, что с этого нужно начинать. Саперы без дела сидят в лесу. А людей против танков сажают прямо на снег.
|Попрощавшись,| я позвал ординарца. Столяров посмотрел мне в глаза. Тоскливо и с натянутой улыбкой он сказал мне:
– Может останешься до завтра? Явишься к Малечкину, он тебя опять куда-нибудь пошлет. А нам здесь поможешь во всем разобраться.
– Нет Столяров не могу! Малечкин ждет меня! Наказывал поскорей вернуться. В дивизии требуют его доклада. Им тоже нужно в армию сообщить, что участок закрыт, прорыв ликвидирован. Майор Малечкин должен сегодня явиться с докладом в дивизию. Пару дней подожди. Освобожусь, – обязательно встретимся!
Но со Столяровым мне не пришлось больше встретиться. Позиции роты были атакованы. Немецкие танки подошли к ним вплотную с двух сторон. Люди, пулеметы и пушки были в упор расстреляны. Бежать по глубокому снегу было некуда. Да и куда убежишь? Танки стояли и били в упор. В довершение всего, наши видя что танки могут прорваться в глубину обороны, ударили из реактивных установок. Немецкие танки попятились назад, а раненные на снегу были добиты.
Из всей роты живыми выбрались трое солдат. Они, получив ранения, пролежали до ночи среди убитых и выбрались к своим.
Попав на перевязку, они рассказали о том, что случилось. Столяров был убит из танка в упор, солдаты были расстреляны из танковых пулеметов .
Вот как бывает! Ночью пулеметная рота с двумя пушками и пулеметами вышла на рубеж, а утром, когда рассвело, ни людей, ни пулеметов не стало.166

____________________________
166Список безвозвратных потерь 4 гв. опб 17 гв. сд с 1 по 31 декабря 1942 года.
 
icvДата: Среда, 10.02.2016, 18:15 | Сообщение # 189
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Вот как бывает! Ночью пулеметная рота с двумя пушками и пулеметами вышла на рубеж, а утром, когда рассвело, ни людей, ни пулеметов не стало.
Я спросил Малечкина, – Почему по танкам не ударили сразу, пока они ползли к рубежу? Потом наверно стали искать виновных?
– Нет! – ответил Малечкин.
– В дивизии проморгали?
– Да, нет! Тут другое!
– Как это понимать?
– А так! Если бы двумя пушками остановили танки, то ракетами не стали бы стрелять. В этом все и дело!
– Ну, и ну! – промычал я. Второй год воюю, а истину войны до сих пор не усвоил. Подумаешь полсотни солдат, когда ракет не хватает.
Через два дня я получил персональный приказ отправиться в расположение 45-го гв. полка, на передний край, где стояла наша пулеметная рота на дороге Белый – Причистое. Приказ передал мне майор Малечкин и у меня с ним по этому поводу состоялся разговор:
– Комбат Белов просил, чтобы ты находился у него на КП батальона. Командир сорок пятого лично ездил в дивизию и добился от начальника штаба такого распоряжения.
– Рота Столярова погибла. Теперь все они в штаны наложили.
– Ничего другого сделать для тебя не могу! Понимаешь – поздно! Я бессилен!
– Я понимаю майор, что меня суют туда, как затычку. Комбат сам всего боится. Я за него должен там порядок наводить? Получил пулеметную роту – пусть сам организует систему огня. Он что? Не может сообразить где поставить пулеметы? Как организовать систему огня? Где отрыть для пулеметов окопы? Сколько нужно взрывчатки, чтобы мерзлую землю взорвать? Что-то у нас за комбаты пошли? Ничего не знают, ничего не умеют! Боевой приказ на оборону получили они. У них там целый штаб умников. А я, – зачем им нужен?
Знаю я этого бывшего учителя начальных классов Белова и его зама Грязнова. На одном пробы негде ставить, а другой отъявленный трус, известный на всю дивизию.
– Я конечно пойду туда, коль есть распоряжение дивизии. Знаю почему они хотят, чтобы я сидел на дороге. Но что я смогу там сделать, если мне там никто не подчинен? Артиллеристы сами по себе. Стрелки в подчинении комбата. Всю оборону я должен взвалить на пулеметчиков?
– Зря ты старший лейтенант кипятишься. Я не знал, что у тебя в сорок пятом полку были стычки и неприятности. Посиди у комбата недельку. Страсти пройдут, все уляжется. Я тебя отзову.
– Твою работу по штабу будет вести писарь под моим наблюдением. А ты отправляйся. Нам нельзя сейчас портить отношения со штабом дивизии.
Я встал с широкой лавки, на которой сидел, мне стало жарко и душно. Я вышел на воздух и закурил.
– Да! – подумал я. Они хотят мне повесить на шею свой участок обороны. |Какая-то здесь мышиная возня? Хотят жар загребать чужими руками.| Приду на КП, лягу на нары, сделаю вид, что они добились своего.
Я разыскал на кухне своего ординарца, он сидел и беседовал со старшиной. Старшина налил мне в котелок черпак мутного хлебова и протянул кусок оттаянного черного хлеба.
– Товарищ старший лейтенант надо поесть! Вы сядьте вот здесь на дрова и спокойно поешьте! А я буду собираться. Я вас подвезу до передовой.
– Как в роте с кормежкой сейчас? – спросил я старшину.
– Никто из ребят сейчас не в обиде. Сегодня порции больше. Остались продукты от погибшей роты. Так что солдаты сейчас довольны.
– Печально! Но с едой повезло!
– Кормежку на нас с ординарцем будешь завозить на КП, в батальон. Мы наверно будем сидеть там всю эту неделю.
– Ну, что удалец! Поел, попил, швык и полетел! Иди собирайся!
– Нам с тобой сначала надо в пулеметную роту зайти.
Ординарец набил диск автомата патронами, положил в мешок пару гранат раздельно с запалами, и пошел в зад саней стуча пустым котелком по оглобле.
Сначала нужно заехать в пулеметную роту, побывать в пулеметных расчетах, посмотреть как устроились и живут там солдаты. Переговорю обо всем с командиром роты Самохиным, а потом покажусь и на батальонном КП.
У комбата Белова был определенный заскок. Он имел привычку разговаривать с подчиненными нагло и высокомерно. Перед начальством он у всех на виду гнул свой хребет, боязливо дрожал, находился, так сказать, в божьем страхе. Ничего он так не боялся, как недовольного взгляда командира полка.
– Этот, – говорил командир полка, – будет землю рыть рогами, если я прикажу или рыкну.
– Бестолков, но старателен!
Вернувшись из роты, мы дошли с ординарцем до батальонной землянки, отдернули занавеску и ввалились во внутрь.
На столе стояла сплющенная снарядная гильза. От нее к потолку шел мигающий, яркий свет. Комбат сидел на лавке заложив ногу на ногу, подергивая носком начищенного до блеска хромового сапога.
Он считал, что блеск начищенных сапог положительно действует на психику подчиненных. Связные, посыльные, телефонисты сидевшие в блиндаже были обшарканы и замусолены. А он в сияющих до блеска сапогах на фоне их выглядел по генеральски.
На дорогах и в поле снег и зима. Когда Белов с дороги заходил в блиндаж, он садился на нары, выставлял вперед ноги и ординарец стаскивал с него валяные сапоги, ставил их сушить и подавал носки и начищенные хромовые сапоги.
Блиндаж был просторным. Его когда-то построили немецкие саперы. По середине блиндажа висела железная печка с регулятором для поддува воздуха при горении. В углу стоял деревянный стол. Вдоль стены – широкая струганная лавка. По другую сторону блиндажа были оборудованы и покрыты соломой просторные нары. Над головой потолок из толстых, в обхват, сосновых бревен. Над блиндажом был в четыре наката потолок.
Увидев меня комбат велел телефонисту соединить его с пятой стрелковой ротой.
Пятая рота! – вспомнил я. Я глубоко вздохнул. У меня даже екнуло сердце. Когда-то я начинал здесь служить и именно в этой пятой! Теперь, от той пятой, никого не осталось. Остался только номер один.
Закинув ногу на ногу и держа телефонную трубку в руке, комбат орал на командира роты зычным голосом.
– Ты слышь! – кричал он ему.
– Намордник для тебя припас!
– Что, что? Окромя маво приказа ты совсем без понятия!
– Ты меня понял, чего я тебе говорю? Чего молчишь? Я за вас должон думать? Сниму с роты! Слышь! Все забываю, как твоя фамилия!
Я подошел к столу, сел на лавку. Комбат бросил трубку, театрально всплеснул руками, как будто только что увидел меня. Он посмотрел на меня вскинув бровью. Вот мол и ты голубчик по моему настоянию явился сюда! Взглянул решительно, но тут же спохватился.
– Здравствуй старший лейтенант!
– Привет! – ответил я.
– Слушай не сердись! Ты нужен здесь для общего дела. Я просил командира полка, чтобы он поехал в дивизию и договорился на счет тебя.
– Хотел, чтобы ты был здесь без всякого приказного порядка.
Я посмотрел на него с улыбкой и ухмыльнулся.
– Ты согласен? |Давай по рукам!|
Сидевшие в блиндаже солдаты переглянулись. |Они никогда не видели, чтобы с их комбатом [младшие по званию] разговаривали так на равных.|
– Вот наша лежанка, – показывая на нары, добавил он, – выбирай себе место и устраивайся на ночь.
– Если на счет харчей, то не сомневайся. У меня есть личные запасы.
– Ординарец мой нас всегда накормит.
– А сейчас для встречи нужно выпить пожалуй!
– Ну-ка организуй нам по маленькой! И сала нарезать не забудь!
– Режь, режь! Не жидись! Знаю я вас, снабженцев. Вы народ прижимистый!
– Давай выворачивай, вываливай из мешка!
– У меня к старшему лейтенанту важное дело.
Шустрый солдатик достал сковороду бросил на нее сало и куски конины. Через некоторое время сковородка зашипела, и в воздухе распро-странился запах жареного мяса.
– У меня к тебе дело! Организуй систему огня! Чтобы немец сюда не сунулся. Ты мастер на всякие штучки. Говорят ты танки пулеметами держал. Ты в этом деле разбираешься. Артиллеристы темнят. Сделай доброе дело!
– Посмотрим! – сказал я. Нужно сначала все посмотреть, продумать все мелочи. Сразу ответа дать не могу.
– Не можешь и не надо! Давай сначала выпьем.
– На счет артиллеристов я тебе скажу, за батальонный участок обороны они отвечают тоже. Они пушки на передний край не желают ставить. Говорят, что плохой обзор.
– Вы, что нас инспектировать собираетесь? – спросил не поднимая головы лежавший на нарах командир батареи.
– Лежи, лежи! Старший лейтенант не только твой угломер и уровень знает, он и буссоль с закрытыми глазами выставить может. Это ты мне можешь втереть на счет обзора очки.
– Сначала посмотрим, потом вернемся к этому разговору. – вмешался я.
– А откуда ты взял что я артиллерийскую буссоль знаю?
– У нас в штабе полка твоя старая анкета на глаза штабным попала.
– Ты ведь в начале войны командиром артиллерийско-пулеметного взвода был.
– Анкету мою изучали?
– Не обижайся! Мы тебя, как специалиста сюда пригласили.
– А ты сразу в позу!
– Что-то твоего зама не видно.
– Сейчас явиться. Пошел в санроту за порошками от поноса. Он у нас здесь с животом мается. Целый день сидит на отхожем месте. Я его не трогаю. Пусть наблюдает.
– Послушай комбат! Что ты тут по телефону внушал командиру роты? Я только что от туда, у него там полный порядок |и покой.|
– Зачем ты его дергаешь?
– Вот именно, что покой! У командира роты должна душа болеть! А он сидит на передовой, считает что все у него в порядке.
– Зря ты его грызешь! Хочешь, чтобы он тебя боялся? На страхе далеко не уйдешь!
Наш разговор оборвался. В блиндаж ввалился батальонный комиссар Грязнов, или как его звали солдаты, – гвардии капитан Грязнов. Гвардии капитан, не здороваясь, молча сел на лавку |с другой стороны стола|, достал пачку папирос «Беломор» и немецкую зажигалку.
Комбат протянул руку к пачке и выгреб из нее пяток папирос. Посмотрел на Грязного и добавил:
– Мои давно кончились! А тебе Грязнев при поносе курить вредно.
Грязнов ничего не ответил. Чиркнул несколько раз зажигалкой, она не загоралась. Он помял папироску и прикурил ее от горевшей гильзы. Грязнов был сосредоточен и молчалив. Он щелкал своей зажигалкой, из под серого кремня вылетал каждый раз горящий сноп искр, а фитиль не загорался.
Он вывернул в зажигалке винтовую пробку, бензин и фитиль были в наличии. Сдвинув брови и что-то соображая, собрал зажигалку, снова щелкнул защелкой, но зажигалка не работала. Блестящая немецкая зажигалка не слушалась нового хозяина.

Солдаты, сидевшие здесь на КП, ходили вокруг по снежным буграм и извлекали из под снега немецкие трупы. Они осматривали у них ранцы и сумки, шарили по карманам. Приносили разные вещицы и штучки, документы, письма, фотографии и открытки. Мы рассматривали их, видели немецких солдат в живом виде.
Солдатам по разному везло. Кто добывал из карманов убитых сигареты, зажигалки и ножички. Кому попадались портсигары, кому цветные фонарики. Счастливчикам удавалось снять с руки убитого и часики.
Найти в заснеженном поле немецкий труп – дело мудреное. Убитых под снегом лежало много. Они лежали вперемежку с нашими. Сначала при артподготовке побило немцев, а потом, когда на дорогу наши зашли, ударили немцы.
Идет по полю солдат, щупает снег под ногами. Разгребет снег, а там серая шинель – плюнет отойдет в сторону и снова как собака тычет в снег носом. Видит немецкую зеленую – начинает копать.
Самое трудное было оторвать примороженный труп от застылой земли. Иной старатель упирался и вертелся, пыхтел и вытирал пот с лица, старался вовсю, нельзя же пустым, ни с чем в блиндаж вернуться, хоть банку консерв, пачку галет из кармана вывернуть, кусок промерзлого хлеба достать.Но вот появились мародеры особой профессии. Они саперными лопатами рубили челюсти в надежде добыть золотые коронки и зубы. У немецких трупов исчезли челюсти с лица. Наши убитые лежали красавчиками с посиневшими целыми лицами. У наших солдат золото во рту не найдешь. Какое там золото, своих зубов не доставало.

Одного из таких мародеров немецкий пулемет поймал на мушку, и он получил двойную порцию свинца на недостающие зубы и коронки. Он остался лежать в снегу в обнимку с обезображенным трупом.
– Его нужно от туда взять и похоронить! – сказал комбат.
– Пусть отвезут в лес и там в могилу зароют!
Я возразил ему на это.
– Пусть лежит здесь! И пусть все видят, чем мародеры кончают!
– Он случайно не для тебя комбат добывал золотишко? Могилку хочешь ему копать!
– Нет! Ну, нет! Что ты!
– Оставь его здесь на снегу! Это будет лучше для тебя и пойдет на пользу батальону!
– Комбат посмотрел на меня и прищурил глаза. Я подмигнул ему и он налету уловил мою мысль и согласился со мной.
– Старший лейтенант говорит дело! Пусть здесь валяется!
 
icvДата: Среда, 10.02.2016, 18:27 | Сообщение # 190
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Мы стояли около блиндажа и курили Грязновские папиросы. Ординарец комбата и телефонист очищали проход в блиндаж от снега.
Я вернулся в блиндаж. Грязнов по-прежнему сидел за столом и крутил свою зажигалку. Солдатам с передовой не разрешали ни на минуту отлучаться. Собиранием в поле занимались в основном тыловики и дежурные телефонисты. Вот и получил Грязнов из рук кого-то из них блестящую зажигалку и трехцветный немецкий фонарик. Грязнов сидел за столом на широкой лавке и сосредоточенно крутил свою зажигалку. Но вот он взял стоящий на столе фонарик, нажал кнопку – фонарь загорелся. Передвигая рычажком цветные стекла, он изменял цвет огня. Фонарь светился то зеленым, то красным, то синим светом. Фонарь исправно работал, а зажигалка ни разу не зажглась. Он брал по очереди то фонарь, то зажигалку, нажимал на кнопку и громко щелкал защелкой и, что-то соображая, качал головой.
А на голове у него поверх шапки ушанки была надета стальная каска, – усовершенствованный шлем с подтулейным устройством и с подрессоренными подушками. Он был шире и больше по объему, чем старые каски. Грязнов и в блиндаже, где было жарко и душно, никогда не снимал свою каску с головы. Он ходил, сидел, ложился на нары и спал не снимая каски и не отстегивая плетеного ремешка из под бороды. Грязнов был всегда начеку. Стоило ударить где-нибудь снаряду или бомбе, далеко или близко – это все равно, Грязнов вылетал пулей наружу. Он вслепую не мог переносить никакую стрельбу.
Нужно сказать про политсостав вполне откровенно, правдиво и поставить точку. Были среди них и храбрые люди. Но были они гражданские лица. Военным делом никогда не занимались. Они его не знали и знать не хотели. По своей серости и трусости, они всего боялись, дорожили за свою жизнь и старались приписать себе в заслугу наши победы. Мы офицеры, мы и на войне были ничто. Это не мы и не солдаты били врага, ходили в атаки, захлебывались кровью, отдавали свои жизни, устилали трупами дороги войны, это политруки защищали нашу родину. Хватит лицемерить! Пора поставить точку! Пора всех посадить на свои места! Грязнов тоже после войны разинет рот и будет доказывать, что он был на передовой и воевал.
В полку о нем давно ходили анекдоты. Он знал, что над ним все смеются, он терпеливо переносил смешки и насмешки.
«Говорят у вас в полку есть один капитан. Он говорят в баню ходит не снимая каски. А что? Старики в деревне завсегда лезут париться на палатья в зимней шапке. Шапку надевают, чтобы не обжечь лысину.»
Разговор этот специально заводили при Грязнове. Рассказывали специально для него. Смотрели ему прямо в лицо, не отводя глаз. Интересно, что он будет делать?
А он пригнув подбородок к шее, очередную насмешку, можно сказать, как плевок в глаза, молча глотал, вставал и уходил сузив брови, как бы озабоченный серьезными делами. Слова его не пробивали. Он боялся одного, как бы его не зацепил осколок или не прошила пуля. Он видел что все проезжаются на его сечет, смеются в глаза откровенно, но он не взрывался и не отвечал на насмешки. Он знал, что открой он свой рот хоть один раз, и ему прохода не будет, его заплюют и засвищут. Он молча вставал и уходил в свой отсек, одинокий сортир под открытым небом.
Пусть смеются. Пусть порадуют душу. Все равно их скоро убьют! До начальства уже дошло. В политотделе скажут:
– Надо прекратить! Смеются над политработником! Примут решение, – переведут куда-нибудь в тылы. Сортир мое спасение. Пусть обо мне слух до Пшеничного дойдет. Он сразу все поставит на место.

Блиндаж, где мы жили, возвышался над снежным полей и торчал как бугор. Вход в блиндаж был расположен в сторону немцев. Небольшое окно тоже смотрело в немецкую сторону. В проход под занавеску могла залететь любая мина, ударить снаряд. Все осколки при взрыве пойдут во внутрь блиндажа.
Если над нашими позициями появлялся немецкий самолет или вдоль дороги взрывался снаряд, Грязнев тут же покидал свое место на нарах к бежал занимать место в сортире.
Узкий извилистый проход вел в низину и в сторону. Блиндаж как мозоль торчал на виду, а сортир был на отшибе в снежной низине.
Почему бы немцу не ударить по блиндажу? Он видно хочет подловить его Грязнова, когда тот завалиться спать. И Грязнов по ночам ворочался, часто просыпался, навострял уши, прислушивался и ничего не услышав вздыхал.
А сортирчик, извините, от блиндажа отстоял далеко. Ни с какой стороны его не видно. Занесен он снегом кругом. Узкая щель. В ней Грязнов помещался впритирку. Сортир не мог привлечь внимание самолета. Кто будет вести огонь из орудия или бросать бомбу по одиночному человеку.
Услышав отдаленный гул Грязнов объявлял всем, что у него живот! И бежал поспешно в укрытие с деревянной крышкой. Он сидел там с утра и до вечера. Свежий морозный воздух и ветерок нагонял на его щеках заметный румянец. На воздухе он здоровел. В блиндаже он задыхался. На ночь он ложился на нары, забирался в самый дальний угол, чтобы тела лежавших ближе к двери прикрывали его.
– Вам хорошо! – говорил он с обидой.
– У вас желудки целы!
– А меня вот всю жизнь сквозит!
– Вот так всю жизнь и мучаюсь!
– Кончай врать Грязнов! И он тут же умолкал.
Нужно сказать, что на счет пожрать и выпить равных ему в батальоне не было. Грязнов на все смотрел с молчаливым расчетом. Вдруг завтра продуктов не будет.
– Ты оставь же сала! – говорил он комбату.
– Он нет! Уж дудки! – отвечал с хода комбат.
У комбата был свой взгляд на съестное и на добывание продуктов. Он был хозяином в батальоне и ни с кем не хотел делить свою власть, даже с Грязновым.
– Ничего! Потерпишь до моего прихода!
Грязнов ходил к врачам в медсанбат. Просил комиссовать его по состоянью здоровья. Но врачи, похлопывая его по объемистому животу, удивлялись его необыкновенному здоровью.
В летную погоду, когда в небе появлялись самолеты врага, Грязнов отправлялся на наблюдательный пункт, как на дежурство.
Вскоре в блиндаж перебрались жить офицеры артиллеристы. У нас на нарах образовалась довольно веселая и дружная компания. Играли в карты. Сначала в дурака, а потом на интерес. Карты быстро надоели. Переключились на Грязнова.
Двое, трое выходили в поле, били из автоматов поверх сортира. Грязнов не догадывался. Поспешно выбегал и прятался в блиндаж. А в блиндаже его подстерегала самая страшная казнь на свете. Как только он снимал с себя полушубок и залезал на нары, в железную печку бросали горсть пистолетных патрон. Крышку быстро завинчивали и ложились на нары, как будто подкинули дровишек. Патроны попав на огонь со страшным треском начинали рваться, но железных стенок печки пробить не могли. Из отверстий заслонки вырывался дым и сыпались искры, летели мелкие красные угли, а по ушам барабанили беспорядочные пулевые разрывы.
Грязнов хватал полушубок и страшно матерясь выбегал наружу. А в сортире уже висела привязанная к толчку ручная граната. За кусок привязанного провода дергали, вылетала чека и планка запала. Грязнов приближался к сортиру и перед его носом раздевался мощный взрыв. Он трясся и рыдал в узком проходе. Потом он испуганно пятился назад и возвращался в блиндаж. В блиндаже стоял хохот до слез, до изнеможения.
Грязнов ложился на нары и затихал как умирающий. В это время из другого угла кто-то стрелял в потолок из пистолета, закрывал глаза и лежал как и все без движения. Грязнев подымал голову и орал истошным голосом, что будет жаловаться командиру полка. А за что? На кого?
– Мы не в твоем полку! Твой командир полка к нам никакого отношения не имеет.
– А если ты начнешь сплетни разводить, мы тебе ночью тут такое устроим, что у немцев на заднице дыбом встанут волоса! На нарах раздавался дружный хохот. Смеялись до слез, до истошного кашля и пердежа. Через некоторое время все успокаивалось. Грязнов поднимался с нар, подходил к висевшей в проходе занавеске смотрел через щель в печку на раскаленные угли, не подбросил ли!!!30!!! туда патрон и начинал потихоньку сопеть. Но кто был в чем виноват он не зная. На кого он собирался жаловаться?
– Больше не будем! Слово даем! Ложись спать!
В это время из полка возвращался комбат.
– Опять Грязнова пугаете? – говорил он и садился на лавку. У него заворот кишок произойдет! Слезайте с нар, давайте садитесь за стол, ужинать будем!
Во время еды страсти успокаивались и обида отходили на задний план. У Грязнова мелькали скулы, во всю работали челюсти. Перед тем как устроиться спать. Грязнов проверял содержимое своих карманов. Он вываливал на стол несколько перевязочных пакетов и внимательно пересчитывал и осматривал их. Он боялся не только смерти но и случайного ранения. Он видел как иногда мимо КП тащили раненого и перевязать на дороге было нечем. Когда обращались к нему и просили лишний пакет, он молча отвертывался, мотал головой, давая понять, что у него лишних нет и разговор окончен. Однажды связной солдат пришел в блиндаж и поставил к стене свой автомат, позабыв перевести его на предохранитель. Было это днем. В блиндаже находились все. Почему упал автомат, никто понять не мог. И когда он упал плашмя на пол, произошел случайный взвод затвора и произвольный спуск, автомат начал бить боевыми пулями? ползая по полу. Полдиска пуль высадил он в проходе под нарами, завертевшись на месте. Задев ручкой затвора за что-то, автомат перестал стрелять и сам замолчал. Мы в одно мгновение подобрали ноги и попрыгали на нары, взглянули на Грязнова и, схватившись за животы, стали кататься по нарам. Он был бледен. Он был белее белого снега. Он сидел, скорчившись в дальнем углу, смотрел в потолок и боялся шевельнуться. Кто-то фыркнул и загоготал. Грязнов метнул в его сторону взгляд полный ужаса и гнева, и завизжал как недорезанный поросенок.
– Убери! Это твой! – вытаращив глаза на солдата, заорал он визгливым голосом. Мы думали что его ранило или задело пулей.
– Не трогай! – сказал я солдату, слезая с нар.
– Его нужно умело взять на земле не поднимая кверху. Он может выстрелить. У него спусковая собачка изношена. Я взял автомат, прижал возвратную ручку затвора, ствол опустил вниз и поставил затвор на предохранитель. Стукнув прикладом о нары, я хотел проверить не произойдет ли произвольный выстрел – автомат молчал.
– Надо проверить износ спусковой скобы! – сказал я. Это дело важней, чем твои переживания! Я перевел собачку на одиночные выстрелы, дал несколько выстрелов по висевшей в проходе занавеске. Мне нужно было проверить, не произойдет ли самовольный переход с одиночных на беглый огонь.
Занавеска дернулась. Грязнов зарычал как затравленный зверь снова.
– Вы что? Опять издеваться надо мной?
– Не ори! Автомат нужно проверить для дела. Ночью пойдешь, сам заденешь ногой. Посмотрим кто виноват тогда будет?

Эта ночь прошла без стрельбы, без ора, без хохота и потехи. Утром я ушел в пулеметную роту и весь день, мы с командиром роты Самохиным ползали по передовой. С нами находились артиллеристы. Я подавал им команду:
– Отдельная высота, влево 0.03, условные танки противника, три беглых снаряда, огонь!
Артиллеристы отдавали команды по телефону и откуда-то из низины на высоту летели пристрелочные снаряды. По первости, как всегда – недолеты и перелеты. Но потом стали бить довольно точно. Огневые рубежи были пристреляны. Работой артиллеристов мы – пехота остались довольны. Через три дня мы вернулись на КП и я сказал комбату: – Рубежи артиллерией пристреляны! На каждый ствол иметься по десятку бронебойных снарядов. Да и вообще! Я говорил как-то Малечкину, немец по дороге вдоль леса не пойдёт! Он побоится открытого фланга! Немца нужно ждать со стороны высот! Сам видишь, он с той стороны давно уже жмёт!
– А где гарантии, что он здесь не пойдет?
– Гарантий нет! Это мое чистое мнение!
– С меня фляжка спирта! Если он здесь до февраля нас не тронет! – объявил комбат. Фляжку со спиртом я не получил. Комбату не пришлось дожить до февраля. Через пару дней Грязнев исчез куда-то. Он собрался, взял с собой связного и отправился в тылы. Один он никуда не ходил, боялся что ранит.
В полку знали что он всего боялся и дрожал. Три дня он отсутствовал и к вечеру однажды явился. Он лег на нары в свой дальний угол и спокойно пролежал до утра. Дежурный телефонист потом рассказывал, что он часто подымался и спрашивал, не было ли ему звонка. Утром действительно раздался звонок. Звонили из полка. Сказали, что в батальон назначен новый замполит, а что его Грязнова отзывают в тыл. Его переводят на политработу в тыл на склады снабжения. Грязнов знал, что это должно днями случиться. Ему обещали это. Ему велели подождать, пока подберут замену. Теперь приказ подписан, замена в батальон идет, он может собираться и покончить раз и навсегда с передовой. Он ходил по блиндажу как новый пятиалтынный.
– Ну все! – объявил он вслух.
– Теперь я жив! Считай до конца войны теперь меня не убьет и не ранит!
– А вы! Вы все здесь подохните!
– Пропади вся эта передовая! Мне на нее теперь наплевать!
– А ты ведь Грязнов ни разу на передовой и не был!
– Да я не был! Зато вы скоро все пойдете туда! – и Грязнов затопал ногой.
– Туда в землю! У вас туда одна дорога! Поиздевались над порядочным человеком!
– Над порядочной гнидой! – вставил кто-то. Фонарик цветной не забудь!
– Бинтов прихвати! А то до склада не дойдешь! Ранит по дороге!
– Скажешь, ранение на фронте получил!
– Давай Грязнов утопывай скорей и не забудь с сартиром зайти проститься.
На этой разговор оборвался. С Грязновым мы расстались. Грязнов был реальным человеком. И все, что я здесь рассказал, все произошло когда-то на КП батальона.
 
icvДата: Среда, 10.02.2016, 18:37 | Сообщение # 191
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Немцы сидели тихо. Попыток сбить нас с дороги с их стороны не было. Немецкие солдаты стреляли нехотя и лениво.
Но однажды пулеметный огонь на передовой вдруг резко усилился. Что-то случилось! У немцев, по-видимому, на передовой произошла смена. На место уставшим и привыкшим к сонной жизни в снегу немцам, явились и встали на передке новые, полные сил и энергии свежие немецкие подразделения.
Прямых доказательств у нас к тому не было, но пулеметный огонь на дороге с каждым днем нарастал и усиливался. Если раньше до передовой можно было дойти даже в светлое время, идешь себе не спеша, под ногами поскрипывает снежок и во рту у тебя козья ножка набитая махоркой, то теперь и ночью нельзя было сделать спокойно десяток шагов. Простреливалось все – и бугры, и плоские участки дороги, и лощины лежавшие за обратным скатом. Пулеметы с той стороны били трассирующими. Они пристреляли все подступы к передовой и с наступлением темноты держали под обстрелом все пространство и дорогу, по которой мы ходили. Наши солдаты стрелки и пулеметчики на огонь не отвечали. У нас пулеметы стояли на прямой наводке. И сделай один из них хоть один выстрел, его тут же облили бы свинцом. Нужно было срочно рвать мерзлую землю и оборудовать закрытые позиции. Продукты и боеприпасы подвозили на передовую по дороге. Лошаденка рысцой тащила за собой поклажу в санях. По морозному снегу они скользили легко и свободно. Старшина и повозочный один раз в ночь пускались в этот опасный путь на передовую. Теперь все пули на дороге были их. Каждую ночь они попадали под шквал трассирующих. Все перевалы на дороге и лощины, куда доставали пули, прошивалось до земли. Трассирующая в полете при движении над снегом светиться, горит ярким и голубоватым огнем. На ночном сером снегу остается голубой отсвет как в зеркале.
С наступлением темноты я вышел из блиндажа, мне нужно было попасть на передовую. Мы договорились со старшиной, что он захватит меня по дороге, когда поедет мимо. Я смотрел в ночное снежное поле, по которому чертили трассирующие пули. Когда они пролетали над бугром, снег искрился и горел под ними. Далеко за горизонтом были видны вспышки немецких орудии. Низкое зимнее небо освещалось снизу у вершин далеких высот. Оно освещалось желтыми всполохами стреляющих орудий. Но ни выстрелов, ни гула снарядов после вспышек не следовало. Между немцами и нашими дальними соседями шла перестрелка.
На нашем участке обороны немецкие пушки молчали. Немцы не хотели вскрывать свою систему огня. Ночью вдоль дороги они стреляли только из пулеметов. Мне нужно было разобраться в этой стрельбе. Я был, так сказать, назначен ответственным за огневую систему обороны на этом участке дороги. Старшина уже выехал, и мы с ординарцем должны были подстроиться к нему, когда он подъедет к блиндажу. Теперь и ночью ни проехать, ни пройти на передовую. Немец как-то сразу захватил все пространство и отрезал все пути и подходы.

– Доедем быстро! – сказал старшина, притормаживая свою лошаденку.
– Пешком тут далеко и под пулями топать долго! Поедем рысью! Я сегодня специально повозочного не взял. Садитесь сзади! И не высовывайтесь из-за крупа лошади! От встречной пули прикроет нас! Всю дорогу будет бить паразит! Ни одной минуты покоя! Все как-то странно! Кругом темно, а он как будто видит.
– Вот смотрите сейчас. Пока мы в лощине, он вовсе не бьет. Только поднимемся на высотку, сразу пустит навстречу нам очередь. Тут какое-то место заколдованное! Или кто из наших ему передает? Я каждую ночь меняю время, и он каждый раз ловит меня на дороге.
– Лошадь у тебя черная. Возможно, видно издалека?
– Нет, она тут не причем. Я надевал на нее простынь с дырой, чтобы голову просунуть. Все равно бьет!
– Сегодня поедем пораньше. Может и ошибется! Вчера он нас прихватил здесь во втором часу.
– Каждую ночь я мотаюсь здесь по дороге. Вон перевалим через ту проклятую горку и он начнет сыпать из двух пулеметов сразу. Пускает трассирующие то один, то другой. Бьют по очереди. Интервал две минуты. Я по своим часам засек. У моих трофейных стрелки ночью светиться. Две минуты бьет один, две минуты молчит, работает другой.
– Но пока бог миновал!

Я знал, что дорога впереди холмистая и не ровная. Вначале не круто вползает вверх, а потом на скате в низину становиться круче. Все эти невысокие бугорки и лощины немцы за несколько дней пристреляли довольно профессионально и точно.
Мы с ординарцем, поджав ноги, сели в сани позади старшины, он шевельнул вожжами, и мы тронулись потихоньку. В горку лошаденка шла медленным шагом. Небольшая, лохматая, она мотала головой и не торопясь перебирала ногами. Она уверенно шла по давно знакомой дороге.

Ночью на участке дороги, как я уже отмечал, немецкие пушки не стреляли. Немцы знали, что у нас в лесу за болотом стояли орудия большого калибра. Днем они иногда пошлют в сторону немцев одну, две дуры. Немцы видели, что они могут ударить по огневой позиции и поэтому молчали. Ночью они в основном вели пулеметную стрельбу. Мы ехали по дороге, пули летели нам навстречу. Лошаденка на них не обращала внимания, она их совсем не боялась. Она привыкла к их назойливому посвисту. При повизгивании пуль она отмахивалась от них с боков хвостом. Трассирующие пролетали у нее над головой, цепляли за дугу и ударяли в оглоблю. Но чаще, ударившись в мерзлую землю, пули веером разлетались вверх перед самой ее головой. Она фыркала, трясла головой, задирала морду и продолжала идти по дороге. Мы сидели в санях и ждали, что вот-вот сейчас пуля ударит ей в грудь или распорет живот.
– Ничего-ничего! – говорил старшина, – Помаленьку доедем! Сейчас, матушка, перемахнем вон тот бугорок – опасное место, а там будет легче! Там пойдет пониже. Там пули пойдут высоко.
Лошаденка качала головой, как будто понимая слова своего хозяина. Она мелкой рысью сбегала шустро с горки. Перевалив последний бугор, она переходила на спокойный уверенный шаг. Торопиться ей было некуда. Пули летели высоко над головой.
– Теперь дугу не обскребут! – делал заключение старшина, посматривая кверху.
На всем пути бугристой дороги старшина ни разу не дернул ее вожжой. Она сама выбирала себе путь, сама решала, где бежать рысцой, где идти трусцой, а где не смешить людей и вовсе не торопиться.
– Ну, вот здесь в лощине от пуль будет потише! – говорил старшина.
Он всю дорогу то успокаивал нас, то нагонял на нас страха.
– Помните? Товарищ гвардии старший лейтенант! Совсем недавно мы по дороге свободно ходили и ездили!
– А что теперь? Одно безобразие!
Я прислушался к голосу старшины, он хрипел у него от ветра и постоянной стужи, а сам думал: – Почему у немцев сразу сменилась система огня, почему их пулеметы сразу озверели.
– Говорят, на дорогу немцы поставили финский батальон, прибывший из тыла.167
– Откуда ты взял?
– Сегодня на кухне ребята трепались, – сказал старшина и спросил: – А что эти финны бьют с перепуга? Небось, первый раз попали на фронт! Вон наши! Кто повоевал – винтовки с плеча не снимают. И стрелять не хотят.
– Если финны встали здесь на дороге, они головы нам поднять на дадут! Вот такие дела старшина, а ты говоришь не обстрелянные! Финн не немцы. Финн высокого класса мастера стрелкового дела. Вот они и прижали наших к земле пулеметами. Немцы на такую тонкую и точную стрельбу не способны. Они вроде наших. Стреляют куда попало или вовсе молчат. А это расчетливые стрелки, мастера пулеметного дела.
Солдаты на кухне уже знают, что на дорогу встали финны. А нам боевым офицерам, на чьих хребтах держится фронт, о смене у немцев и о финнах ничего не известно. Что за ерунда? Начальство хочет, чтобы мы о них поменьше знали.
Лошаденка затрусила мелкой рысью. Сани легко съехали под горку. Лошаденка сама свернула в овраг. Прошла метров двадцать и встала около куста. За все время пути старшина ни разу не дернул ее вожжою, ни разу не стегнул ее кнутом, хотя кнут на всякий случай торчал у него за голенищей.

– Вот и приехали! – объявил старшина, когда лошадь остановилась, повернула голову назад и стала смотреть в нашу сторону. Щас, щас! По-лучишь свое! – сказал старшина, сгребая в санях в охапку сено.
Действительно приехали! – подумал я, когда взглянул на одинокий куст в снегу, где висели обрывки травы оставшиеся с прошлого раза.
Лошаденка старшины хорошо знала свое привычное место. Старшина с охапкой сена направился к ней и бросил ей к ногам. Она, позвякивая стальными удилами, принялась за свою жвачку. Повиливая хвостом, переступая с ноги на ногу, поскрипывая санями и оглоблями, она старательно пережевывала свою порцию. Здесь все получали по норме. Интересная лошаденка! Она наклонялась к земле, набирала в зубы клок сена, подымала голову, смотрела на снующих по оврагу солдат, к чему-то прислушивалась и снова принималась за свою еду.

Солдаты выходили в овраг как будто из под земли. Они вылезали из узких нор, подрытых под скат оврага. Под мерзлым грунтом у них были прорыты низкие лазы похожие на звериные норы. В этом лазе в одной из стен была прорыта печурка и дымоход, пробитый кверху сквозь землю. Привезет старшина в своих санях дровишек, прибежит солдат, схватит охапку по норме и жгет ее сутки до следующего заезда старшины. Никто к нему туда в нору не сунется. Лисья нора – а все-таки своя! Русский солдат ко всему привычен. И очень доволен когда его не трогают, не заставляют устроиться и жить по человечески.
В общем блиндаже, как в строю. Лежат рядком все на нарах протянувши ноги как покойники. В своей норе, хочешь лежи, хочешь спи, хочешь чайку согрей. Делаешь все лежа на боку, не надо подниматься. Нора солдату удобней. Чувствуешь в ней себя хозяином.
А в другом отношении… Например, при обстреле. Попробуй по норе попади! Старики знают дело! Это молодые лезут на общие нары. Жмутся друг к другу как куры на нашест. Хрен со ними! Пускай лезут! Подберется немец ночью к оврагу, сунет в трубу землянки пару гранат, вот тогда и пиши-прощай деревня! Все пропало! А в норе попробуй, найди! В нее головой нужно попасть умело если встать на четвереньки точно перед ней. Таких нор здесь под скатом оврага, завешенных белой от инея промерзшей тряпкой было полно, попробуй, найди.

___________________________________________________
167 Вероятно, это были части кавалеристской дивизии «СС» — SS Cav.
 
icvДата: Среда, 10.02.2016, 19:14 | Сообщение # 192
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Я прошел по оврагу, посмотрел на солдатские норы и лазы и направился в ротную землянку где находился лейтенант Самохин и телефонисты. Самохин сидел прям на земляном полу и хлебал из котелка привезенное старшиною хлебово. Солдат саперной лопатой отрубал от буханки обледенелые куски хлеба и клал их на железную печку, которая горела в стене. Куски шипели. От них шел белый пар и кислый хлебный дух. Самохин не ждал пока они оттают. Брал их подряд, клал в рот и запивал мутной солдатской похлебкой. Солдат придерживал буханку на березовом полене, ударял по ней лопатой и от нее летели серебристые крошки и куски. Нар, как таковых, в ротной землянки не было. От узкого входа в обе стороны расходился ровный пол. От пола до потолка метр с четвертью, не больше. Вдоль одной из стен можно было прорыть узкий проход и нары сами собой получились бы. Но тогда терялась общая полезная площадь пола, на которой спали Самохин, два дежурных телефониста и с десяток солдат из пулеметных расчетов. А строить еще одну землянку Самохин и его солдаты не хотели. К боковой стене землянки была приставлена ж-лезная печка. В стене была вырыта земляная топка с пробитой кверху трубой. Получилось вроде плиты. На железной плите таяли снег для чая, оттаивали хлеб, сушили мокрые варежки, портянки и валенки. Над печкой в стену была вбита длинная палка. На ней и весело тряпье. Самохин взглянул на меня и сразу заторопился.
– Дохлебывай спокойно! Не торопись! У нас с тобой времени впереди много! Вот когда привезут взрывчатку, тогда минуты будут на учете! А сейчас не торопись!
Лейтенант отодвинулся от стены и освободил мне место. Я подался вперед, уселся поудобней и осмотрелся кругом.
– Ты чего мороженый хлеб ешь? Возьми у моего ординарца! У него есть в мешке поджаренный.
– Не! Не хочу! Солдаты мне потом поджарят на сковородке.
– Это для вкуса!
– Люблю кусок мороженого хлеба со снегом пососать.
– Прихлебнуть его подсоленной похлебкой.
– Вкусно!
– У каждого свои вкусы!
Самохин смотрел в мою сторону и пытался угадать, для чего я явился сегодня в роту. Проверять пулеметы и ленты?
Погода сегодня! Ветер и снег метет в рукава. Открой, у любого пулемета крышку ствольной коробки, а там до половины снега набито. Говорил вчера солдатам. Снимите с убитых шинели. Накройте ими пулеметы. Наверно не сделали. Проверить не успел.
– Старший лейтенант! Может и вы с дороги, с нами похлебаете маленько?
– Пусть нальют! С дороги желудок полезно промыть! Потягивая через край котелка мучное варево, я рассказал Самохину о цели своего посещения.
– Пулеметы, пулеметами! Их проверять надо. А вот огневые позиции нам нужно с тобой сменить! Пулемета нужно поставить на закрытые позиции. Огневые позиции будем оборудовать на обратные скатах. За два дня мы должны выбрать для них места. Через два дня Малечкин обещал прислать сюда саперов со взрывчаткой. Они взорвут нам верхний мерзлый грунт земли.
– Солдаты в тылу трепятся, что перед нами встали финны. Правда это или нет, начальство пока молчит.
– Ты видишь, как их пулеметы бьют? Их напрямую в лоб не возьмешь! Сидеть, сложа руки тоже нельзя! Посмотри, как пригнулись солдаты. Крупномасштабной карты у нас с тобой нет. Определить крутизну скатов без карты почти невозможно. Мы сделаем просто. Прощупаем местность пулеметами. Стрелять будем трассирующими. Пули при ударе о мерзлый грунт пойдут круто вверх. Наводчик стреляет одиночными. Ты ставишь парные колышки, отдельно для каждой цени. Я смотрю в стереотрубу, корректирую стрельбу, а ты составляй схему огня.
– А сейчас перекурим и спать!
– Важные дела нужно начинать на свежую голову! Я прилег к прогретой стене землянки, закрыл глаза и тут же уснул. На фронте когда набегаешься и после нескольких дней бессонницы засыпаешь мгновенно! Присел где-нибудь и тут же заснул. А тебя ищут, бегают вокруг, да около! Через несколько часов, как было сказано, нас разбудил телефонист. Мы вышли наружу. Небо было темное. В воздухе кружили мелкие снежинки.
– Предупреди всех солдат, что мы будем лазить по верхнему краю оврага! – сказал я Самохину.
– Пока темно, нужно осмотреть все кругом!

Дорога, по которой ходили мы и ездили шла дальше в сторону немцев. В пределах нейтральной полосы она была укрыта слоем снега. Но ветер и здесь поработал, намел сугробы местами сдул с дороги снег до самой земли. Земля на дороге местами проглядывала Метрах в двухстах впереди нашего оврага стояли танки подбитые еще до нас. Наши они были или немецкие, никто толком не знал. Самохин высказал предположение, что это немецкие и что немцы с вечера выходят туда и ведут наблюдение за нашим передним краем и за дорогой. Когда мы поднялись по скату оврага наверх, чтобы посмотреть в сторону танков, Самохин вдруг предложил:
– Может сходим туда? Посмотрим. Может немцы оставили следы?
Нас было четверо. Я, Самохин и два наших солдата ординарца. Дело конечно заманчивое, а с другой стороны – опасное.
Самохин молчал, лежал на боку, привалившись в сугробе и смотрел на меня. Мне нужно было решать. А что решать? Может Самохин решил проверить меня. Что я скажу? Откажусь или полезу туда. Раз надо – так надо! – решил я.
Я молча поднялся, пригнулся и сделал короткую перебежку вперед за сугроб. Самохин вскочил и последовал за мной. Ординарцы не отставая бежали сзади.

Через высокий сугроб не перемахнешь. Приходиться каждый раз переползать и снова делать перебежку. Самохин и солдаты быстро нагнали меня. Теперь мы все четверо двигались рядом. На сдутых ветром участках и малоснежных местах мы легко подвигались вперед. Поднимаю голову, смотрю чуть левее по ходу дороги, вон они и танки темнеют в снегу. Кругом ровный не тронутый снег, ни следов, ни пробитых через сугробы тропинок. Предположения Самохина не оправдались. Когда мы подошли еще ближе, то убедились, что ветер и снег у танков гуляет внутри. Боковой лист у танка был разбит. Через него можно было свободно заглянуть во внутрь. От железного остова танка исходил зловещий холод.
В снегу сидеть гораздо теплей! Если нам сюда посадить наблюдателя, он за пару часов превратиться в замерзшую ледышку.
Я осмотрел второй подбитый танк, обошел его кругом и подал знак рукой, чтобы идти обратно. Вернулись мы молча. Финны не сделали ни одного пулеметного выстрела. Мы подошли к краю оврага, дружно скатились по скату вниз, уселись в снег и закурили. Разговор почему-то не клеился. Самохин молчал о чем-то задумавшись. Выходит мы зря сделали вылазку. Рисковали четверо. А с другой стороны, теперь нет никаких сомнений. Немцы и финн танки не посещают. На передовой всегда бывает риск. В тылу пули не летают. Но чем сидеть в тылу в теплушке батальона, убивать время и резаться в карты, лучше лазить здесь с Самохиным по передовой. Здесь настоящая жизнь рядом с солдатами.

Если мы за пару дней оборудуем на обратных скатах пулеметные позиции, пристреляем пулеметы и обозначим цели, то и финнам придет конец. На немцах этот метод был не раз испытан. Посадить солдата с пулеметом в разбитый танк дело не стоящее. Да и отчаянных солдат у Самохина в роте нет. Лихой солдат Парамошкин. Он на все способен и готов. Ты ему только намекни, подкинь идейку. Он на все мог пойти. На любое невозможное дело мог решиться. Да! У Самохина в роте мелкие пулеметчики!
 
icvДата: Среда, 10.02.2016, 19:23 | Сообщение # 193
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
До утра мы ползали по передовой. Месили локтями и коленками снежные сугробы. Смотрели, прикидывали. И наконец наметили где будем ставить пулеметы. Финны в основном вели пулеметный огонь по дороге. Но иногда они постреливали и в других направлениях. Тогда и нам приходилось, уткнувшись в снег лицом, лежать и ждать пока прекратиться обстрел. Финнам в голову не пришло, что мы ползаем у них под самый но-сом. Они были уверены что мы смирились с их ожесточенной стрельбой. Все последующие ночи мы усиленно работали, взрывали, долбили, копа-ли землю и уносили ее на плащ-палатках. Мы готовили финнам неожиданный и решающий ответный удар. Земляные работы были закончены, четыре пулемета стояли на закрытых позициях. Пулеметчики просили у меня разрешения ударить по финнам для пробы разок, но я помотал головой.

– Стрельбу запрещаю! – объявил я. Солдаты пулеметчики сразу оценили стрельбу с закрытых позиций. Пламя при стрельбе не видно. Обычные свинцовые в полете не светятся и не горят. Откуда ты ведешь огонь противник не знает. По двум финским пулеметам свинца можно пустить достаточно. Пулемет выставляется на цель по колышкам. Солдату рожу свою за бруствер высовывать не надо. Сиди себе в одиночном окопе, легонько дави на гашетку, а финны свое получают. Теперь Самохин явился ко мне, и просит разрешения попробовать пулеметы. Я показал ему кулак и, ничего не сказав, отправился в тыл батальона за стереотрубой, которую мне обещал достать майор Малечкин.

Мы с ординарцем вдвоем торопливо шагали по дороге. В спину как дул ледянкой колючий ветер. Снежная пыль выбивалась из-под ног, подхватывалась ветром и неслась вперед, обгоняя нас по дороге. Вслед за ней в спину нам летели финские пули. Финны пускали их по дороге. Они сверкали, пролетая около, подхлестывали нас и придавали нам прыти.

Внешне мы держались спокойно. Но когда в тебя со спины стреляют трассирующими, то в душе начинают кошки скрести. Кто-то вытягивает из тебя внутренности наружу. Все у тебя внутри сжимается. Вот-вот свинцовая плеть перепояшет тебя!

Трассирующие идут то по правой, то по левой стороне дороги. Мы с ординарцем лавируем. Но разве угадаешь, по какой стороне они сейчас полетят. Сначала они пролетят мимо, только тогда ты определишь свое место. Можно было сойти с дороги лечь в снег и переждать. А если он будет стрелять до утра? Кроме того, ты идешь не один. Пара солдатских глаз следят за каждым твоим движением. Для ординарца ты образец и эталон, подражания. Нельзя чтобы солдат усомнился в своем офицере, потерял веру, боялся меньше чем ты. Если офицер полка от каждого щелчка и выстрела вздрагивает и пригибается, то кто командует солдатами – паникеры к трусы? Мы шли по дороге не оборачиваясь и пули в любой момент могли ударить нам в спину.

Я не исключал попадания. Я только надеялся, что этого не произойдет. Ординарец шел рядом тяжело дышал и сопел. Он был больше меня нагружен. Я шел налегке. Он нес автомат, вещевой мешок с запасом патрон, набитым диском, гранатами и запасом хлеба. Но вот мы миновали все пригорки и стали спускаться в низину. Я решил зайти в батальонный блиндаж, повидать комбата и артиллеристов. За все эти дни, пока я был на передовой, могло что-нибудь измениться. Нужно быть в курсе дела, подумал я.

Когда я отдернул занавеску и ввалился в блиндаж, на нарах, как прежде, никого не оказалось. Артиллеристы из блиндажа исчезли, связных солдат не было, лишь двое телефонистов сидело у стола. На нарах лежал незнакомый лейтенант. Что-то случилось, подумал я.
– Комбата убило! – поднявшись с лавки, сказал телефонист.
– Вчера в дверях пулей навылет стукнуло! Наверно шальная ударила в грудь.
– Солдат убивает на передовой и на дороге! А чтоб в дверях кого убило, первый раз слышу! С начала войны такого не было! Смерть от пули на передовой – дело понятное! А чтоб здесь? Достала косая костлявой рукой свои жертву! Вчера комбата убило! Сегодня блиндаж опустел! Артиллеристы, те сразу смылись! Ну и ну! Все разбежалась!
– Ну что Ваня! И нам пора отсюда уходить – сказал я ординарцу вышел наружу. Дорога от блиндажа спускалась полого вниз. Здесь финские пули совсем не летали. Я ускорил шаг, Иван едва за иной поспевал. Я хотел застать намести Малечкина. Он у нас быстрый, решительный. Сейчас у себя в теплушке, а через миг уже на коне. Он обещал мне через штаб дивизии достать новую стереотрубу. Без трубы наше мероприятие с Самохиным вылетит в трубу. Без трубы нельзя начинать стрельбы с закрытых позиций. Попробуй, встань на край окопа, высунись за бруствер, приставь к глазам бинокль и понаблюдай. Не пройдет и минуты, как получишь пулю в лоб. Наблюдать в стереотрубу совсем другое дело. Ставишь ее в окоп, садишься ниже бруствера, оптические штанги выставляешь вверх и сиди себе, наблюдай сколько влезет. Выставил обмотанные белыми бинтами трубы и спокойно смотри. Еще при подходе к теплушке где жил наш майор, я зная что он никуда не уехал. Его любимый жеребец стоял на привязи без седла, укрытый со спины одеялом.

– Как дела? – спросил я солдата, стоявшего на посту у входа в теплушку.
– Здравия желаем гвардии старший лейтенант! Все в порядке! Майор у себя! Спрашивал про вас.
– Ты Ваня иди! – сказал я своему ординарцу.
– Располагайся там у старшины! Нужен будешь – вызову! Ординарец пошел по дороге дальше, а я отдернув занавеску, висевшую в дверях, вошел во внутрь теплушки. Майор Малечкин сидел на нарах поджав под себя ноги калачиком. Он как всегда был босиком. Он любил в жарко на-топленной теплушке сидеть на нарах с голыми ногами и шевелить пальцами.
– Ааа! Начальник штаба пришел! – протянул он нараспев.
– Мы тут без тебя совсем играть разучились!
– Давай, слышь, лезь-ка на нары! Егорка, картишки давай! О делах потом!
– Эй вы лодыри, начальник штаба пришел! – толкнул он босой ногой лежащих на нарах ординарца и ездового. Я и эти двое были основной картежной компанией майора.
– Встать человек двадцать! Остальным можно лежать! А то смотрю никакого почета!
– Они и меня за майора не считают! Так, вроде я им крестный или свояк!
– А ты давай лезь сюда! Я знаю тебя! Тебе все дела, дела от игры в карты отвильнешь!
– Стереотрубу для тебя заказал. Разрешение в дивизии добился.
– Интендант Потапенко должен ее получить и привести сюда.
– Хочешь сейчас проверим?
– Егорка! Позвать мне сюда интенданта Потапенко!
Ординарец поднялся с нар и пошел звать интенданта Потапенко.
– Ааа! Пердыщенко пришел! Явился сукин сын!
– Я Потапенко, товарищ майор.
– А я как тебя назвал?
– Я тебя спрашиваю? Чего молчишь? У тебя что, двойная фамилия?
– Так как я тебя жулика назвал?
– Егорка! Я кого тебе велел сюда позвать?
– Потапенко! Товарищ майор!
– А ты мне кого привел? Пердыщенко?
– Отправь этого и доставь другого!

Егорка хватал интенданта за плечи и не церемонясь выталкивал интенданта наружу за дверь и кричал, чтобы было слышно, Потапенко тебя вызывает майор! – и снова впихивал интенданта в теплушку.
– Товарищ гвардии майор, Потапенко по вашему приказанию явился!
– Вот теперь вижу, когда доложил.
– Ты трубу для начальника штаба получил?
– Получил! Вместе с ящиком лежит у меня.
– Отдай ее старшине роты Самохина. Он ее на передовую отвезет.
– Можешь идти!
Мы и прежде с майором играли в карты. Он забирался на нары. Егорка с него стаскивал валенки и он босиком принимался за это серьезное дело. Карты были его стихией. Он в любое время обыгрывал нас. К утру он оставлял нас с пустыми карманами без денег.
– Так-так! приговаривал он.
– Сначала по маленькой начнем!
Я не мог отказать майору. Когда он играл, он преображался, становился веселым. За карточной игрой он разговаривал, рассказывал полковые и дивизионные новости. Слова во время игры лились у него рекой. Но когда игра заканчивалась и он отдавал колоду карт Егорки разговор обрывался и он обычно больше молчал. Он как-то сразу замыкался. Что ему мешало быть самим собой? Офицерская сбруя или валенки, которые не да-вали шевелить ему голыми пальцами?

Я залез на нары не дожидаясь повторного приглашения. Егорка доставал из кармана немецкую атласную колоду, растасовал ее, подрезал и снова перемешивал. Егорка – денщик майора выменял ее у солдата за две пачки махорки.
– Начальник штаба! Что будем делать? В батальоне осталось половина состава. Всего две роты!
Я слышал его вопросы и знал что он разговаривает вслух и что эти вопросы больше относятся к нему, чем ко мне. В бревенчатой избушке было жарко, угарно и душно. По середине прохода на земле стояла железная печка. Это была железная бочка из-под бензина. В ней гудело и бушевало пламя огня. Печь топили – дров не жалели. Железная труба, уходящая к потолку была раскалена. Дрова для топки заготавливали в дальнем лесу. Растущие вокруг деревья не трогали. Днем теплушка освещалась через окно. У окна был прибит в виде щита стол, на столе стояли телефоны майора. Телефонисты, писарь и старшины жили в соседней землянке. Интенданты, снабженцы и повара жили в отдельном месте. У меня определенного места не было. Писарь вел за меня все штабные дела. Я как начальник штаба не нужен был. Я и не жалел, что от меня отвалилась штабная работа.
Мы сидели на нарах и играли в карты. Майор шевелил голыми пальцами и обыгрывал нас. Когда Малечкин выигрывал, он радовался как ребенок. Он рассказывал нам о своих похождениях и в это время зазвонил телефон. Майор бросил карты и на четвереньках лез по нарам к столу. С кем он разговаривал, я не прислушивался, к его разговору. Мое внимание привлекла раскаленная железная бочка, стоявшая на земле по середине прохода. Я смотрел на нее и видел, как она дымила и коптила. В квадратном отверстии, вырубленном в ее дне, горело и играло яркое пламя. Приятно смотреть на веселую игру огня, когда на душе спокойно и пули со спины не летят.

У немцев печки специальные. В сороковом у них вообще не было печей. Они не думали, что застрянут зимой в России, В сорок втором они для фронта изготовили специальные печи. Такая немецкая печь стояла в блиндаже у комбата Белова. Она представляла собой небольшой отлитый цилиндр с набором труб, которые вместе с печкой подвешивались к потолку. Печка имела герметичную дверку. Через нее загружали небольшие чурки и завинчивали дверку прижимным винтом. В дверке имелся специальный диск с отверстиями. Через большое круглое отверстие поджигалась лучина. Как только чурки разгорались, диск поворачивали на отверстие меньшего сечения. При образовании в печке красных углей, диск поворачивали на самое маленькое отверстие. Воздуха через него поступало мало и только хватало для поддержания тления. Дрова постепенно и медленно обугливались. Ни дыма, ни копоти, одна лучистая энергия. Тепло от такой печки исходило в течении всей ночи. Утром, когда открывали дверцу, в ней тлели красные угли. Такую печку вполне можно было подвесить в любой землянке и матерчатой палатке за трубу в потолке. Самой поразительной особенностью была ее легкость и экономичность. При медленном и длительном горении она давала достаточно тепла.
Достать такую печь было почти невозможно. Тыловики давали за нее целого барана в пересчете на консервы. А бочка в теплушке у Малечкина пожирала целые горы дров. Бочку топили день и ночь. К бочке был приставлен солдат, который целый день пилил, колол и таскал в блиндаж дрова. Такая у него была работа. В теплушке под потолком стоял сизый и едкий дым. Майор еще разговаривал по телефону, в теплушку с улицы зашел Егор и шепнул мне на ухо – Потапенко трубу привез! Идите посмотрите. Я вышел наружу. На санях у интенданта лежал продолговатый зеленый ящик со стереотрубой.
– Комплектность проверили на складе! – пояснил он мне. Труба как заказывали – новая.
– Передай ее старшине! Пусть отвезет в роту к Самохину. Я вернулся в теплушку. Мы просидели за картами до утра. Утром, когда рассвело, завалились спать. Проспали весь день. Наружи было темно, когда я поднялся с нар. Майора в теплушке не было. Я позвал ординарца и мы вдвоем отправились на передовую. Проходя мимо батальонного блиндажа, я взглянул на торчавшую сверху немецкую трубу и подумал: – Никто из штабных полка не занимается стрелковыми ротами. Это меня наладили пулеметчиков опекать. А штабные полка живут сами по себе. Стрелковые роты в обороне торчат в окопах и никого не интересуют и никому не нужны.
– Парамошкин, на обратном пути зайдешь в батальонный блиндаж и заберешь печку! Майор Малечкин не занимался пулеметными ротами.

Он мыслил большими категориями. Ему было важно быть на глазах у штабных дивизии. Он говорил иногда: – Вот получу полк, возьму тебя к себе замом! Солдаты и пулеметы это чисто твоя работа! Для меня передовая была привычной стезей. Тем более, что я теперь не отвечал за определенный рубеж и не держал как Ванька ротный определенный участок обороны. Я не отвечал за него. Я был вроде представителя, консультанта или организатора. Я мог в любой момент уйти с передовой. И это имело огромное значение.
Командир роты с солдатами должен был стоять на занимаемом рубеже. А меня это теперь не касалось. Я был штабным офицером. Боевой приказ обороны данного рубежа обязывал Самохина и командира стрелковой роты держаться до последнего. Передо мной стояла одна задача, как я понимал, организовать систему огня и показать немцам, что у нас здесь на дороге мощная оборона и им соваться сюда вовсе не следует. От себя лично я хотел придавить финские пулеметы, чтобы они не стреляли по дороге.

Хорошо когда ни за что и ни за какие рубежи на передовой не отвечаешь. Пришел в роту, проверил бой пулеметов, дал необходимые указания, завалился в землянке и спать. Да! У командира роты не только рота солдат на шее, у него к виску приставлен пистолет судебного исполнителя военного трибунала, если он оставит свой рубеж. Вначале я не захотел идти на передовую, сидеть в роте и дежурить на КП стрелкового батальона. Я думал, что лучше остаться в лесу, на своей работе и заниматься бумажками. А раздражало меня больше всего, что я должен идти к комбату Беляеву, и сидеть у него на КП. Потом постепенно все улеглось и образовалось. Передовая была для меня привычным делом и когда я окунулся туда, я понял, что штабная работа меня не влечет.

 
icvДата: Среда, 10.02.2016, 19:32 | Сообщение # 194
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Теперь мы шли с ординарцем по большаку на передовую. Далеко впереди в сером снежном сумраке пространства просматривались очертания далеких высот. Ночь была тихая и безветренная. Мы шли по дороге, финн пока не стреляли. По логике вещей нам нужно было пройти открытые участки побыстрей. Но мы с ординарцем почему-то лениво передвигали ноги. Мы шли неспеша, посматривая вперед. Вот также медленно и нехотя возвращаются на передовую из тыла солдаты. Финны знали, что с наступлением темноты на дороге обязательно появятся люди. Они стреляли вслепую. Пули находили свою жертву. Потери были небольшие, но действовали на нервы людей.

Мы лениво поднимаемся на бугор. Впереди по дороге ползет человек. Мы с Ванюшкой прибавляем шагу и через некоторое время догоняем его. Солдат продолжает ползти, не обращал на нас внимания. Мы идем чуть сзади, он нас не замечает.
– Ты что ранен? – спрашиваю я его. Нагибаюсь над ним, легко тронув его за плечо. От неожиданности он припадает к земле и замирает на месте.
– Ты ранен? Чего молчишь?
– Не! – тянет он и оглядывается.
– А чего ползешь?
– На энтом бугре нас вчера с напарником прихватило. Его убило. А я цел!
– Подымайся! Пойдешь вместе с нами на передовую!
– Ты что, из роты?
– Не! Я телефонист! Я из полка присланный. Нас на линию в помощь сюда послали.
– Ну и помощничек! Мать твою вошь!
– Подымайся! Ты слышал что тебе сказали! Солдат поднимается на ноги, вытирает потное лицо и мы втроем идем по дороге. Солдат идет с опаской поминутно поглядывает на меня. Не прошли мы с километр, как впереди на дороге блеснул огонек и на нас понеслась извилистая линия трассирующих. Мы прошли по дороге самый длинный участок открытого пути и вот сверкающая лента трассирующих теперь неслась и летела прямо на нас. Пули прошли мимо и завизжали на излете. Я остановился, солдат и ординарец тоже замерли на месте. Новая очередь трассирующих неслась по дороге на нас. Солдат стал припадать к земле, выбирая момент, чтобы упасть и прижаться к земле.
– Куда? – крикнул я на него.
– Куда под пули лезешь?
– Пули идут ниже колен! В живот хочешь десяток получить!
– Стой как стоял на месте! Мои слова подействовали на него, Финны пускали одну за другой короткие очереди.
– Ты что не видишь? – сказал я, набрал воздуха и перестал дышать.
Пули прошли у самых ног. Мне даже показалось, что одна чиркнула мне по валенку.
– Присядь, присядь! Всю порцию свинца и получишь в живот!
– На кой черт таких идиотов на свет рожают?
– По ногам ударит, можешь живым останешься. А с животом сразу на тот свет угодишь! Новая длинная очередь голубоватых пуль вдоль дороги понеслась навстречу нам. Вслед за ней еще одна, почти прямая засверкала над бровкой дороги. Мы стояли и ждали удара свинца по ногам. Но вот финны на миг прекратили стрельбу. Мы рванулись вперед и успели сбежать по дороге в лощину. Мы переждали некоторое время в низине и как только финны прекратили стрельбу мы снова перебежали открытый участок дороги.

Теперь лента трассирующих мелькает по самой земле. Вот она ткнулась в дорогу.
Пули ударились в мерзлую корку и разлетаясь в стороны рикошетом уходят вверх. Мы стоим, смотрим и почти не дышим. Голубые горящие огни – это трассирующие. А в промежутках между ними летят пули обычные свинцовые. Их при полете не видно. Немцы их в ленту набивают по пять штук. Наши экономят – набивают по десять. Знаешь прекрасно, что за каждой трассирующей летят обычные, которых не видно. А на душе скребут – которые горят. Стоишь и ждешь, и гложет тебя тоска. При выходе на следующий перевал опять попадаем под пули. И так всю дорогу. В голову лезут разные мысли. Я даже начинаю думать, не наблюдают ли нас немцы в какую специальную ночную трубу. Снова стоим и ждем. Стоим как приговоренные к расстрелу.

В такие минуты даже не думаешь что останешься живым. Для полной картины не хватает кирпичной стены, от которой должны отскакивать пули, Мы стоим лицом к пулеметам и видим как в нас летят голубые горящие пули. У финского пулемета ствол вскинулся вверх и пули идут у нас на уровне груди. Мы отбегаем на обочину дороги.

На войне у солдата свои приемы, ходы и правила. Стрельба прекращается. Мы стоим и ждем несколько минут. Финны не стреляют. Мы встаем и делаем перебежку в овраг. Мы в овраге на передовой и откровенно говоря устали и измотаны. Я не столько устал физически, сколько был душевно утомлен и подавлен. Почувствовав на себе финские пули, я со всей злостью собрался им отплатить. Я поклялся отомстить им за это. Мы сошли по снежному скату вниз, зашли в ротную землянку к Самохину. Самохин спал, я не стал его будить. Я лег на свободное место у стены и тут же заснул. Я не притронулся к еде, которую нам оставили в котелке на железной печке. От солдатского хлебова только мочиться часто бегаешь. Оно как водица подсолена и замешена немного мукой. Пропустишь ее через край сквозь зубы. Попадет на язык мучной комок. Считай, что тебе повезло. Потому и не строили при землянках для своих солдат отхожих мест и сортиров. Где солдат бы мог посидеть о войне подумать. Хлебово из солдата выходило в виде мочи. Молодой пускал струю на несколько метров, а старики поливали себе на коленки и на валенки. Выдь посмотри! Весь овраг помечен желтыми пятнами.

Еще до рассвета мы выбрались из землянки, собрали с Самохиным стереотрубу, отнесли в окоп и поставили на треногу. Весь день я вел наблюдение. Многое, я увидел тогда через нее. Днем же мы пристреляли трассирующими пулями пулеметы. Стреляли одиночными, чтобы не спугнуть и не потревожить финнов.

– Может ударим им по пулеметам? – предложил мне Самохин.
– Ни в коем случае! – ответил я, – Они не должны знать о нашей готовности! Дадим им вначале как обычно пострелять. Пусть войдут во вкус! Пусть уверуют, что мы ничего не готовим. Стрелять будете только по моей команде! Тебе это ясно? Ступай и предупреди всех ребят, чтобы во время стрельбы руками не да давили на ручки пулеметов. Гашетку надо держать легко. Как гусиное перышко! Нажмешь на ручки – цель обязательно уйдет!

Мы сидели в новом окопе на обратном скате и ждали ночи. Вот и засверкали о наступлением темноты голубые огоньки финских трассирующих. Мы дали им время пострелять.
– Пусть порезвятся! – сказал я Самохину. Главное теперь без суеты! Сейчас мы им врежем! Подай команду приготовиться всем!
Голосом передали команду по всем четырем пулеметам.
– Внимание! Огонь!

После команды «Огонь» четыре станковых пулемета разом вздрогнули и глухо застучали. Били короткими очередями патрон по десять, пятнадцать. За несколько минут выпустили по двум финским пулеметам по целой ленте. А это не мало – двести пятьдесят патрон. Перезарядив ленты мы прислушались. С той стороны ни одного ответного выстрела.
Я подождал пару минут и мы снова свинцовыми пулями с черной отметкой выпустили по ленте. Гробовая тишина воцарилась на передовой.
 
icvДата: Среда, 10.02.2016, 19:39 | Сообщение # 195
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Что там произошло? Побило пулеметчиков? Ясно было одно, финские пулеметы замолчали. Мы ударили из четырех «Максимов» свинцовыми утяжеленными с черной полоской. Два финских пулемета и каждому по тысячи патрон! Представляю себе плотность огня! Часа через два по дороге поедет старшина. Вот будет удивлен! Всю дорогу, скажет проехал, и ни одного выстрела до самой передовой! Остаток ночи действительно прошел спокойно.

А что было до этого?
Финны в открытую ходили и ездили.
Наши артиллеристы частенько днем видели, что финны гуляют у себя за передовой. Но по одиночным целям стрелять не разрешали, не полагалось портить снаряды, их был дефицит. Финны настолько привыкли и обнаглели, видя нашу безответность, и бездействие, что по дороге ездили в любое время суток. По дороге они не только подвозили питание и боеприпасы, но выходили на дорогу размяться к погулять. Трижды в день по дороге проезжала упряжка. Она доставляла на передний край немцам и финнам горячее питание. Вот собственно, почему у каждого немецкого блиндажа было устроено отхожее место.

Финская полоса обороны через окуляры стереотрубы предстала в увеличенном виде. Поднимись из-за бруствера. Приставь бинокль к глазам. Понаблюдай поверх бугров и окопы за обороной неприятеля. Тут же получишь пулю за здорово живешь. Теперь же я сидел внизу под бруствером, сверху у меня торчали разведенные оптические штанги, я видел через оптику как ходили и ездили немцы и финны. Я измерял расстояния и углы характерных объектов, заносил показания в тысячных на схему и терпеливо наблюдая, ждал, что вот-вот покажется что нибудь такое.

Как-то днем на дороге появились трое немецких солдат. Один из них вез за собой ручные санки с широкими полозьями. Дойдя по дороге до спуска с горы, все трое уселись в сани и лихо скатились вниз. Это ии понравилось. Они вернулись в гору. Снова уселись в санки и скатились еще раз вниз. На снежных высотах и склонах проходила наезженная лыжня. В стереотрубу было видно легко одетых лыжников. Некоторые из них катили по лыжне, другие стояли, наклонившись и опираясь на палки. В стереотрубе перед окулярами появлялись немецкие физиономии и рожи. Я видел, как они разговаривали, открывали рты, шевелили губами, жестикулировали руками, держали в зубах сигареты. Я видел, как они запрокидывали головы и смеялись от души, как они наслаждались жизнью и радовались ей. Ведь мы в них до этого совсем не стреляли. Я внимательно изучал, где их нужно бить было сразу, а где стрелять незаметно и убивать постепенно, по одному.

Дал из пулемета один, два одиночных выстрела, вроде как стреляли из винтовки, а немца прихлопнули. Пусть думают что шальная пуля прилетела. Солдаты стрелки, посматривая на нашу стрельбу. К вечеру я узнал от Самохина, что старшина не привез на передовую патрон. Самохин ему не напомнил, а я понадеялся на Самохина. Без достаточного запаса патрон стрельбу продолжать бесполезно. Жалко конечно, что мы потеряли еще целый день.

Утром, когда рассвело, я залез в одинокий окоп и стал осматривать в стереотрубу оборону немцев. Случайно в перекрестие оптики попал немецкий блиндаж. Около блиндажа мелькнуло что-то зеленое. Я присмотрелся, в снегу около блиндажа торчала зеленая елка. Сначала я подумал, что это артиллерийская веха. Такие ориентиры в виде очищенных от веток стволов и оставленный на макушке нетронутой зеленой хвоей. Длинный голый ствол, а на конце вроде как помело. Их можно было видеть с далекого расстояния. А тут около блиндажа стояла обыкновенная зеленая елка. Когда я внимательно вгляделся в нее, у меня невольно вырвался смех. Елка была наряжена. На ней висели фонарики, флажки, блестящие шары и торчали свечи.

– Иди посмотри! – крикнул я Самохину. – Немцы елку нарядили. В ночь под Рождество бенгальские огни и свечи зажгут. У них это главный семейный праздник. Вайнахтен! Так кажется они называют.
– А почему Вай! Вай, вай! Вроде как по-еврейски?
Теперь было ясно. Немцы готовятся к празднику Рождества Христова.
– Осталось немного! Подождем несколько дней. А на праздничек мы им всыплем тройную порцию. Только патронов побольше нужно запасти. Представляешь Самохин! Немцы в эту ночь достают семейные фотографии. Смотрят на них и воображают, что они вместе со своими родными. Фрау и киндер тоже на фотографии глядят. Мысленно общаются между собою. У елки будут веселиться! Видит бог Самохин под елочкой они и получат тройную порцию свинца! Это будет настоящий удар! В Рождество они разомлеют. Распустят нюни. От воспоминаний и чувств слезы вы-ступят у них на глазах. В этот момент мы им и врежем. Ты иди взгляни Самохин, как они старательно к смерти готовятся!

– Одного мы не знаем, когда оно начнется. Надо позвонить Малечкину, пусть узнает в дивизии. А ты знаешь Самохин, какое сегодня число?
– Нет! Оно мне вроде не к чему!
– Вот так Самохин! Они со свечами пойдут вокруг елки, на саночках с горки будут кататься, выдут на дорогу свежим воздухом подышать, а мы их из четырех «Максимов». Видишь, как бывает! Стоишь в обороне, кругом вроде все тихо, делать нечего, нигде ничего не видать. А посмотрел в стереотрубу – тут у них елочка, тут у них с горки кататься. Из пулеметов до Рождества не стрелять! Это мой категорический приказ! Понял? Передай всем! Никакой стрельбы! И чтобы без всяких таи шуточек! Они у нас теперь на прицеле! Пусть поживут до праздника! Жить им осталось пару дней, не более! Я сегодня же иду к Малечкину. Буду просить снарядов. Пусть хоть по десятку на орудие дадут! Ударим сразу!

Я ушел в землянку звонить по телефону. Самохин остался в окопе, он продолжал наблюдать в стереотрубу. Ночью я уехал со старшиной в батальон. Разговаривал с Малечкиным. Майор обещал добиться в дивизии разрешения истратить два десятка снарядов. Я передал ему схему обороны немцев с указанием целей, привязанных к координатам карты. Малечкин выложил ее перед начальником штаба дивизии. Начальство дивизии пошло нам навстречу. Артиллеристы получили указание дивизии отработать цели указанные по схеме. Они уточнили пристрелку и в ночь с 24 на 25 декабря были готовы по нашему сигналу ударить по немцам. Сигнал начала обстрела – две красные ракеты. Теперь оставалось только ждать. Малечкин приехал из дивизии, скинул валяные сапоги, залез на нары и сказал: – Начальник штаба нас похвалил. Это хорошо, что пулеметчики придумали. На следующий день я вернулся в роту. До немецкого Рождества оставалось два дня. Мы приказали пулеметчикам два дня отдыхать и как следует выспаться.

Утро 24-ое было хмурое и ветреное. Днем мы с Самохиным вели наблюдение, вечером подняли на ноги всех людей и объявили боевую готовность. Солдаты заняли свои места.
Стрелков тоже вывели на огневые позиции. Стрелкам приказали выпустить по немцам две обоймы патрон.
– А куда стрелять? Если не видно ночью ни матушки, ни цели!
– Стрелять будете над самой землей! Положишь винтовку на бруствер и можешь не целиться. Сигнал открыть огонь – две красные ракеты.
Ракетница торчит у меня за поясным ремнем. Солдаты сидят в окопах, посматривают в мою сторону. Не могу сказать в котором часу немцы и финны вдруг зашевелились. Они видно в ночь под Рождество решили устроить фейерверк и шествие со свечами. Мы этого от них не ожидали. Они открыли беспорядочную стрельбу. Пальба была в небо в основном трассирующими. От этой стрельбы ночное небо озарилось голубыми прочерками пуль. Темное пространство над передовой вдруг озарилось осветительными ракетами. По телефону из полка тут же раздался звонок.
– Что там у немца случилось? Немец пошел в атаку?
Потом на проводе появился голос Малечкина.
– Почему пулеметы молчат? Почему не начинаете?
– Сейчас начинаем! немцы сидят на месте!
Я хотел подождать. Хотел, чтобы побольше немцев и финнов высыпало наружу. Бить, так бить! Чего стрелять в пустую!
– Самохин посмотри! Они свечи на елке зажгли?

Ночная мгла сверкала от летящих пуль и осветительных ракет. Нити трассирующих извивались в воздухе. Я поднял над головой ракетницу и медленно как бы целясь, потянул на себя спусковую скобу. Первая красная ракета глухо хлопнула над головой и взлетела. Она заставила многих вздрогнуть и взять на изготовку оружие, пулеметы и пушки.
Я ясно представил себе, как все сейчас ждут второго сигнала. Перезарядив бумажный патрон, я рывком дернул за спуск и вторая сигнальная ракета полыхнула красным огнем.
И в тот же миг застучали пулеметы, затрещали винтовочные выстрелы, из-за леса рванули пушки.

Немцы и финн под свою трескотню, которую они открыли, вначале не поняли, что их режут осколки и бьют свинцовые пули. А когда еще раз грохнули наши батареи и снаряды с воем запели у них над головой, было уже поздно размышлять, им уже некуда было деваться.На КП дивизии узнав что немцы открыли стрельбу опередив нас на полчаса, решили, что они перешли в атаку. Пока звонили, выясняли,Время шло! Дали команду двум реактивный установкам дать залп по высотам. Реактивные снаряды проревев над головой ударили по господствующей высоте. Вот это был фейерверк! Горящие снопы термитных снарядов вскинулись вверх и закрыли собой вершины высот. Стрельба со стороны немцев мгновенно прекратилась. Утром, просматривая в стереотрубу полосу обороны немцев, я увидел пустые поля, бугры и дороги. Здесь уже не катались легко одетые лыжники и любители быстрой езды на саночках. Все попрятались в землянки и блиндажи. Отстрелявшись на Рождество, мы прекратили стрельбу. Пулеметные стволы были сильно изношены. А новых запасных было мало, мы их берегли. Стрельба на передовой постепенно утихла. Кое где промелькнет над снегом немецкая стальная каска. Промелькнет и скроется, как проворная полевая мышь. Ни одного выстрела с той и другой стороны. Я ушел с передовой оставив все и трубу на Самохина. В лесу, в батальоне у меня не было конкретного дела. Моей работой занимался писарь и я не стал у него принимать бумажные дела. Я пришел, посмотрел чем он занимается и сказал майору: – Пусть он продолжает эту работу вести. А я с недельку отдохну! Отоспаться нужно – Может опять пошлют куда в роту!
Майор согласился:
– Вот молодец! – сказал он, – Пусть писарь занимается этой бумажной работой! У тебя теперь живое дело, люди и пулеметы! Пошли сыграем в картишки! А там будет видно, куда тебе нужно будет идти. И так наворочали всяких дел!

Я всю неделю откровенно бездельничал. По ночам мы играли в карты А днем укрывшись полушубками спали на нарах в блиндаже у Малечкина. Потом я перешел в теплушку где жили ординарцы, старшины и телефонисты. Дни стали какими-то сумрачными и короткими. Снаружи то снег зашуршит и заскребет, то вьюга завоет над лесом, то холодный колючий ветер загудит в железной печной трубе. Иногда снежный вихрь так закрутит и начнет давить, что с трудом передохнешь и выберешься из теплушки наружу, глядишь, а в трех шагах ничего не видно. В одну из таких ночей гудел и беспрерывно сыпал колючий снег, в воздухе метались целые облака и огромные вихри снежной пыли, ветер рвал и сбивал с ног идущих по дороге людей.

Куда он дул, отчего бесился? С какой стороны он ревел? Повернешься на месте, а он опять тебе хлещет в лицо. Я вышел из теплушки по-смотреть на непогоду. Постоял на месте, огляделся кругом. Вспомнил Самохина и пулеметную роту. Как они там в такую погоду на передовой? Дорогу занесло и засыпало снегом. Намело сугробы по самую грудь. Как старшина со своей лошаденкой доберется до передовой. Лошадь не солдат, на брюхе не поползет! Лопатой путь себе не расчистит! Вряд ли он к утру вернется с передовой!

В овраге при такой метели все солдатские норы остались под снегом. Утром, если из нор прохода в снегу наружу не пробьют, задохнуться под снегом. Как они выберутся? Трудно сказать! Руками будут разгребать. На фронте каждый за себя! Каждый умирает в одиночку!
|Через два дня снегопад немного ослаб.|
Перечитываю написанное и снова переживаю все как наяву.
 
icvДата: Среда, 10.02.2016, 19:51 | Сообщение # 196
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
«Двое»

Батуринские леса. Январь 1943 года.



На переднем крае дежурили двое солдат. Самохин выставлял их на ночь для охраны землянок в овраге. По обе стороны дороги в окопах на обратных скатах сидели пулеметчики. Они дежурили у пулеметов и посматривали за передним краем. А эти двое ходили вдоль оврага и охраняли овраг. На посту они были двое. Один молодой, другой старый. Они были из одной деревни, земляки, так сказать. А вообще на фронте земляки с одной деревни встречались довольно редко. Двум солдатам из одной деревни попасть вместе в одну часть было невозможно. Их на сборных пунктах сразу распределяли в разные места. Попадись тут близкие родственники или земляки их тут же направят в разные маршевые роты. И уйдут они на войну по разным дорогам и по разным маршрутам. На этот счет у кого-то и где-то были свои особые и высшие соображения.

А как эти двое из одной деревни попали в роту к Самохину никто толком не знал. Нам было как-то не до того, земляки они или родные. В роте были и другие солдаты. Служили в роте и эти двое Для нас что родственник, что земляк, что еврей, что татарин! Для нас один черт! Все воюют и лежат в мерзлой земле. Всем плескает старшина черпак солдатского хлебова. Вот только справедливости ради солдат евреев с винтовкой в руках на передовой мы не видели. Они все больше в тылу, за нашими спинами прятались. Один портной, другой санитар. Еся – парикмахер, Изя – бухгалтер, а Мойша – счетовод, у Абрама гастрит, ему нельзя тяжелую винтовку таскать. Нам как-то было все равно, что на пост этих двоих ставили вместе. Спят они в одной дыре, мороженый хлеб рубят одной лопатой, хлебово получают в один котелок. В овраге тишина. Солдаты залезли в свои берлоги. Только эти двое, вобрав головы в плечи, ходят вдоль оврага туда и сада. Молодой солдат – небольшого роста. А старик высокий и худой. Под шинелью у него стеганные ватник и брюки, а костлявое тело угадывается везде. Лицо его маленькое и сморщенное, покрытое складками и морщинами, выражает спокойствие и смирение. Он зевает раскрыв свою небритую челюсть и при этом запрокидывает голову назад. Он с трудом поспевает за молодым, гнется от ветра, глухо покашливает и под завывание ветра слабо стонет. Молодой топал ногами. На него наваливал-ся сон от дурацкого туда и сюда хождения, от невыносимой пустоты в желудке, от ветра и холода, от озноба |в спине| во рту.

Он не представлял себе, что сейчас, ночь или день? Ротный поставил их на пост охранять овраг и велел ходить до рассвета. И добавил при этом:
– Если выду из землянки и увижу, что вы присели и спите – пеняйте на себя! Сразу выписываю извещения, что вы погибли в боях за Родину!

Что он имел в виду при этом? Приходилось ходить. И они ходили Снег летел и пылил в глаза. Идешь по оврагу и задыхаешься от напора. Не знаешь куда головой повернуть. Дых запирает. Дышать становиться нечем. Но главное не ветер. Главное то, что в животе свербит. Ноет и сосет, что в глазах потемнело.

Старик тот шатается и тащиться за молодым, боится отстать и отдать богу душу. Молодой, лениво двигая ноги, идет впереди. До рассвета еще далеко. Им ходить и ходить! На молодого снова на ходу наваливается сон. Сон давит и гнет. Терпеть больше нет мочи. А тут в животе страшная ныть закрутила. Орать в голос хочется. Упал бы замертво и все муки долой! Вот так всю жизнь и ходишь впроголодь. Хоть бы раз до сыта по-есть! Сытым и умереть не обидно! А тут велят до рассвета по оврагу ходить, снег ногами месить.

А что тут смотреть? Кругом все замело – ничего не видно. Ни ротной землянки, ни солдатских нор, снег по колено. На глаза опять навалился тяжелый сон. Взял бы и упал, закрыл глаза и ни о чем не думал. А перед глазами опять ротный кричит, показывает кулак, извещение послать грозиться. А что он не знает, что солдаты не получали сегодня жратву. Умереть не страшно. Не в этом суть дела. Дело в другом. Старшина в роту во-время не явился. Все голодными с вечера завалились спать. Умереть не сложно. Возьми да умри. И голодным будешь лежать поверх сугроба. Нет уж! До раздачи пищи нужно дожить! А что будет потом? Там уж видно будет! Двое солдат идут вдоль оврага. Вот они дошли до конца, сделали поворот, приподняли веки, прицелились вдоль тропы и снова зашагали в обратную сторону. Надо уметь спать на ходу. Было светло. Про смену в роте забыли. Командир роты Самохин спал в землянке. На смену без него никто не пойдет, головы не поднимет, тут хоть стреляй над ухом. В который раз они доплелись до дороги. Молодой остановился, а старик, не открывая глаз, повернулся на месте, зашамкал губами и потащился назад. Снежная пыль мелькала и кружилась в воздухе. Она то низко летела над землей, то встав на дыбы, стремительно бросалась вверх. В десяти метрах ничего не было видно.

Молодой солдат взглянул на дорогу, вздрогнул и остановился. Перед ним в десяти шагах стояла упряжка с санями, укрытая брезентом. Старик продолжал шаркать ногами, удаляясь в другую сторону оврага. Сани, укрытые сверху брезентом, показались молодому какой-то странной формы. Но он решил что это у него искажение со сна. Он только что спал на ходу. Еще один взгляд на брезент и на сани и у него помутилось в глазах. Он глотнул слюну и у него перехватило дыхание. У него под носом стояли сани с продуктами, а старшины поблизости не было. Он видел ясно задок саней, за санями оглобли, а там дальше сквозь летевшую снежную крупу занесенные снегом крупы лошадей. Они стояли по колено в снегу и переступали с ноги на ногу. Они тоже топтались на месте. Он не обратил внимание на их хвосты. Какие там хвосты. У саней ни души, а под брезентом буханки черного хлеба.

Молодой огляделся. Кругом во всю ширь разливался рассвет. Солдат на передовой обычно кормили ночью. А теперь было утро и кругом ни-кого. Молодой смотрел на задок саней. Ноги сами поднесли его вплотную к брезенту. Старшина по дороге видно что-то потерял и вернулся обратно, чтобы подобрать упавшее. Спина старшины только что мелькнула и перевалила через сугроб. Теперь не зевай! Нужно откинуть брезент и сунуть руку во внутрь. Быстро оглянувшись, он сунул руку и нащупал мешок. Развязав его, он выхватил буханку и сунул ее под мышку. Буханка была удивительно мягкая, но уже холодная. Хотел уже взять вторую, а тут за спиной услышал шаги. В первый момент обомлел от испуга. Метнул быстрый взгляд за спину и увидел напарника. Старикашка шел по оврагу на него с закрытыми глазами.
– Фу ты черт! – перевел он дух. – Идет и ничего не видит, старая тетеря! Молодой ткнул старика буханкой в грудь. Тот открыл глаза. Обхватил ее обеими руками, повернулся вокруг и заторопился к своей норе. Молодой еще раз окинул взглядом овраг и дорогу, на которой должен был появиться старшина, выхватил из под брезента еще две буханки. Одну сунул за пазуху, а другую бросил в сугроб и припорошил снегом ногой. Не отрывал глаз от дороги, он попятился задом к землянке и встал около ее прохода.
У наших солдат винтовки на постах обычно болтались на ремне за спиной. Так что руки солдата всегда были свободны и готовы для дела.
От ветра и холода у солдат с носа текло. Нос вытирали рукавом, шмыгая под носом. На рукавах постепенно нарастала ледышка. На руках были варежки, но запястья холодило. Солдаты ходили спустя рукава, во внутрь втягивая руки. Руки солдата появлялись на свет, когда нужно было что-то взять, завернуть папироску или получить свою пайку продуктов.

Молодой и старый стояли в проходе ротной землянки, отламывали куски и засовывали себе в рот. Они торопились и чавкали.
А те кто лежали на нарах и спали вряд ли бы проснулись, если бы даже у входа разорвался немецкий снаряд. Их разбудило жевание и шамканье молодого и старого. Сначала один, потом другой, спавшие на нарах солдаты стали выбираться наружу.
– А што? Хлеб дают?
– Держи в обе руки шире! Сейчас старшина придет, отвалит тебе!
– А вы пошто жуете?
– Мы особо! Не видишь што ль, постовые!
– А повозка чья?
– А то чья же!
– А где сам?
– Отошел назад. Потерял что-то!
Голодный солдат на счет чего – чего, а на счет пожрать, сообразит в одно мгновение. Не успел часовой рот раскрыть, чтобы крикнуть, что идет старшина, а один из стоявших в проходе уже подбежал к брезенту и выхватил от туда две буханки хлеба. Одну он кинул напарнику, а другую сунул за пазуху и скрылся в проходе. И как только эти двое зашамкали под носом у спящих на нарах, у тех сон как рукой сняло. Несколько человек выбежало наружу, но они не успели и сделать пары шагов, как на дороге показалась фигура старшины, идущего назад.
– Ну куда лезешь! Давай осади назад! Не видишь старшина идет! – закричал молодой для острастки. Тот, кого они так боялись, подошел к лошадям, похлопал их по холке. И когда стал их обходить со стороны саней, чтобы взяться за вожжи, часовой и солдаты, стоявшие у входа, увидели, что перед ними никакой ни старшина, а настоящий немец. Винтовка у немца была за спиной. Он подошел к задку саней и поправил откинутый брезент. Собрался было идти вперед, но оглянулся назад. Перед ним в проходе землянки стояли русские солдаты. Вдоль оврага со всех сторон уже бежали люди. Брезент был сдернут. Его сбросили в снег. Его топтали ногами. Хлеб и продукты, лежавшие в мешках, летели по воздуху в руки солдатам.
Кто что успел – то и хватал! Немец видя такой неистовый налет, попятился назад, встал за лошадей и смотрел от туда оторопело на погром своей повозки и продуктов. На него никто не обращал внимания.

Когда продукты кончились и хлеб исчез в солдатских мешках и в санях было пусто, нашлись среди солдат и ротозеи, которым ничего не досталось. А по солдатским законам, устоявшимся на фронте, трофеи, как вроде получка, ее никто ни с кем не делит. Что заработал, то и мое! Ее никто не раскладывал поровну на кучки. Кому сколько досталось трофей, тот столько и съел. Хочу дам взаймы, обменяю на что, а то просто и пошлю подальше!

Командир роты конечно последним узнал о хлебе, о продуктах и о повозке. Повозка была уже пуста, когда он поднялся с нар и вышел наружу. В разгар дела солдаты его не стали будить. Кто знает, как бы он среагировал на это? Мог наложить лапу и отправить продукты вместе с повозкой начальству в тыл. Он и ни такое мог сделать по молодости и по глупости. Солдаты такого допустить не могли.

Когда ротный вышел в овраг, к нему подвели пленного немца. Немец стоял с поднятыми руками. Винтовка у него висела за спиной на ремне. Никто не догадался даже снять ее и разоружить пленного немца. Командир роты был поражен.
– Откуда немец? – спросил он солдат.

Солдаты, со знанием дела, стали ему рассказывать. Никто из них не мог видеть где и как блуждал немец, как часто останавливал он своих лошадей на дороге, а сам топая по снегу и нащупывая твердую основу дороги уходил несколько вперед.
Убедившись, что дорога под ногами есть и что повозка с дороги не сошла, он возвращался назад, брал лошадей под уздцы и вел их вперед по протоптанному следу. Он уехал бы и дальше, не останови его молодой солдат, не прихвати у него пару буханок хлеба. Он мог уехать и дальше, до самого штаба дивизии.

Командир роты вернулся в землянку, соединился по телефону с полком и доложил о случившемся. Взят немец, санная повозка и две ломовых короткохвостых лошади. О продуктах он ничего не сказал. Ему ответили: – Сейчас к вам прибудут наши представители. Пленного передадите разведчика лошадей заберет артиллерист капитан.
– Ждите! Они едут верхом!
– Есть ждать! – ответил ротный и передал трубку телефонисту.

Он поспешил на выход, когда услышал несколько одиночных выстрелов. Но в это время снова загудел телефон. Телефонист окликнул его и командир роты вернулся и взял трубку. Через некоторое время в землянку втиснулся прибежавший из оврага солдат. Он доложил, что из полка прибыло верхами начальство.
– Разведчик забрал пленного. А капитан, что верхом, требует лошадей.
– Пусть берет!
– Он требует, чтобы ему их передали!
– Чего передавать? Пусть забирает и уезжает!
Командир роты пошел на выход, солдат тут же боком за ним.
– Вон он стоит у дороги! – показал солдат рукой.
– Вы что сани решили здесь оставить? – спросил ротный, подходя к капитану.
– Лошадей уже забрали?
– Каких лошадей?
– Как каких? За которыми вы приехали!
Лейтенант подошел к саням. Центральная оглобля парной упряжки концом уперлась в снег. Здесь же на снегу валялась лошадиная сбруя. Лошадей в упряжке не было. Не могли же они их угнать без саней, подумал он.
– На счет лошадей доложили в дивизию! – сказал капитан.
– Ну и что?
– Как что? Я должен доложить по инстанции, что лошадей получил.
– Где они?

Они обошли кругом немецкий сани и в стороне, за кустом увидели кровавые следы. Тут валялись лошадиные уздечки, требуха, лошадиные короткие хвосты, головы и лохматые копыта. Командир роты вспомнил о нескольких глухих выстрелах. Теперь ему стало ясно куда девались лошади и что произошло с ними пока он разговаривал по телефону. Его отвлекли тогда. Теперь он понял свою ошибку. Лошадей пристрелили солдаты, разделали на куски, часть зарыли в снег, а часть прихватили с собой в землянки.

– Лошадей съели твои солдаты! – выдавил капитан. Кто-то из солдат за спиной даже пословицу вставил: «Держалась кобыла за оглобли, да упала!»
– Получилось не хорошо! – сказал капитан.
Капитан знал, что ему тоже не простят. Хотя он и не был ни в чем виноват. Он долго мялся и не решался звонить. Он знал что на нем на первом сорвут свое неудовольствие начальники. Командир роты в счет не шел. Чего с него возьмешь? Лошадей съели солдаты. Из солдатских нор уже струился веселый дымок. Варили и жарили конину.
– Наши клячи – жилы да кости! А эти жирные, как на убой! – слышались голоса из под мешковин, висевших над норами. Чем все кончилось, я точно не знал. Майор Малечкин знал все подробности. Я пытал его, несколько раз спрашивал, но он каждый раз заливался веселым смехом. Когда в дивизии допросили пленного, то оказалось, что финны давно сняты с позиций.
 
icvДата: Среда, 10.02.2016, 19:58 | Сообщение # 197
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
«За языком»

Батуринские леса. Январь 1943 года.




Вчера был хмурый и пасмурный день. Опушка леса на фоне снежного поля казалась темной. Сегодня о утра похолодало. По небу поползли голубые полосы. Проклюнуло солнце. Небо просветлело. Пушистым инеем оделись голые деревья и кусты. Тонкие ветви обвисли и потяжелели. На опушке леса белели седая береза, осина, ольха и кусты. А макушки елей на фоне побелевшего леса остались темными. Ветви у елей белеют, когда на них налипает снег. Оттенки белого и серого на снегу нам приходилось подмечать.

Нас бомбили и обстреливали и мы должны были думать о маскировке. Мы наблюдали за явлениями природы и приспосабливались к ним. Выбросы снега из солдатских окоп в зависимости от освещения могли сливаться с общим фоном или просматриваться отчетливо из далека. Вот почему приходилось нам думать и наблюдать за природой. Немцы, пролетая над нашими позициями, сверху отлично их видят. И Самохин решил запутать им свои следы. Он выделил солдат и приказал им в снегу нарыть ложных ходов сообщений. Солдат не дурак. Он заранее знал, что это выдумка ротного и пустая затея. Солдаты вышли, поковыряли, потыкали лопатами снег, плюнули и пошли но норам, завалились на боковую. Теперь их подыми! На кой черт им такая работа? Если немец летает и не бомбит. Каждый день на передовой возникают разные идеи, проблемы и разговоры. Однажды вечером мне позвонил Самохин. Просил меня в роту зайти.

– Хочу поговорить и об деле посоветоваться! По телефону сказать не могу.
– Ладно приду! – отвечаю я ему и передаю телефонисту трубку.
– Старшина! – кричу я.
– Я тут!
– Ты когда едешь на передовую? Может нам не ждать тебя?
– Еду санями! Примерно через час!
– Меня и Ванюшку возьмешь с собой? Самохин в роту вызывает!
– Как прикажите, так и будет!

Через час у входа в теплушку стоит запряженная в сани лошадь. Выхожу наружу и гляжу на небо и по сторонам. Ветра нет. В лесу тихо и спокойно. Небольшой мороз. Под ногами поскрипывает снег. Мы удобно усаживаемся в сани. Старшина, шевельнув вожжой, трогает свою лошаденку. Она медленно идет по лесной дороге. При выезде из леса, где меньше ухаб и где дорога идет под уклон, лошаденка сама переходит на мел-кую рысь. Мы лежим поверх брезента на взбитом сене, оно похрустывает дал нами.

Лошаденка бежит по глубокой лощине, сани покачиваться и скрипят на ходу. Лежишь удобно в санях к потягиваешь из рукава папироску. До перевала еще далеко. Огонь из низины не видно. Стрельба с некоторых пор на Бельской большаке заметно утихла. Немцы по выдохлись и наши обленились. Теперь вдоль дороги не видно трассирующих.

– Не долго проедем? – спрашиваю я.
– Видать вы здесь давно не ездили! – отвечает мне старшина.
– Недели две, полторы будет! Лошаденка бежит мелкой рысью. Кругом ни выстрела, ни одной пролетевшей трассирующей пули. А когда-то здесь они горели снопами. Когда-то здесь без них и шагу не шагнешь. Гашу папироску и бросаю. Лошаденка с рыси переходит на шаг и мы медленно поднимаемся в гору. Впереди перевал. Отсюда до немцев прямая видимость. Огонь от папиросы в открытом пространстве виден далеко. Выходить на прямой участок дороги с зажженной папиросой не нужное дело. По дороге можно спокойно ездить и ходить, но с огнем показываться опасно.

На передовой бывают случаи. Вылезет из окопа полусонный солдат, покажется до пояса над снежным простором. По такой нахальной цели немец обязательно выстрелит. В ответ на выстрел с нашей стороны тоже начнут стрелять, глядишь одинокий выстрел перешел в настоящую перестрелку. Что-то накапливалось у солдат в этой неподвижной тишине и покое.

Хочется пить. Сейчас бы пару глотков настоящей воды из ручья или болотца. Снеговая вода, что тают себе солдаты в котелках, в душу не лезет. Снеговой водой не напьешься. Хочется настоящей студеной воды. Вода ничего не стоит, когда она есть. А снежную в рот не возьмешь. У нее какой-то противный талый запах и особый вкус. Говорят, что хлеб и вода – солдатская еда. Согласен! Если того и другого вдоволь и вода не из талого снега.

Рассуждая о том, о сем, я не заметил как проехали мы открытые места и бугры, миновали низины, как подъехали к передовой, как лошаденка сбежала рысью в овраг и остановилась у знакомого куста.

– Вот и приехали! – объявил старшина.
– Да приехали! – подумал я, слезая с саней.
Старшина под куст бросил охапку сена, развязал мешки, откинул крышку термоса и крикнул на весь овраг:
– Эй пулеметчики налетай, подходи!
Солдаты в овраге зашевелились, забегали. У старшины в руках замелькал черпак. Солдаты налету ловили буханки хлеба, которые старшина бросал каждому на двоих. Я направился к землянке Самохина.

За две недели, пока я отсутствовал и не показывался на передовой, землянку, где жил Самохин, углубили и вдоль одной стены прорыли проход. Теперь при входе в землянку не надо было пригибаться и кланяться. Если раньше я мог достать потолок встав на колени, то теперь внутри землянки я мог стоять во весь рост. Нары остались у противоположной стены на уровне прежнего пола. Железную печку поставили в проходе и под нарами прорыли дымоход.

– Изобретатели! Первый раз такое вижу! Ложатся на нары и спят на теплой земле! – сказал я здороваясь с Самохиным.
– Ну ты чего? Зачем вызывал меня?
– Есть важное дело обер лейтенант! Это он так называет меня.
– Лазил я тут без вас к танкам. Хотел посмотреть, не наследили ли немцы. Хотел испытать себя. Вот думаю, хватит духу сходить туда одному? Решил проверить характер.
– Дошел до танков, обошел их кругом. Посмотрел – следов никаких. Повернул обратно, и тут что-то не то показалось. Дай думаю гляну на компас. Вроде я не в ту сторону иду.
– Присел в сугроб. Смотрю на стрелку компаса, а прорезь визира смотрит на запад. Вот думаю! Чуть с дуру к немцам не ушел.
– Огляделся кругом. Смотрю, по дороге два немца идут. Я прилег за сугроб, стал наблюдать за ними.
– Немцы прошли мимо, свернули с дороги и вдруг провалились вниз. Я поднялся тихо, подошел поближе к тому месту, смотрю, а у них там окоп на двоих. Вроде как ночной дозор расположен. – Вот я и решил вас вызвать сюда. Может сходим, накроем их? Возьмем языка и дело сделано! – Идея хорошая! Можно сказать ничего! – ответил я.

– Но без разрешения Малечкина ни ты, ни я не имеем права выходить за передовую. Нужно доложить Малечкину и получить разрешение.
– Мы с тобой пулеметчики, держим оборону. А не вольные люди – разведчики. Куда захотели, туда и пошли.
– И потом. Малечкин отвечает за нас перед дивизией. Он делает политику, а не мы.
– А на кой нам эта политика? Возьмем немца живьем – вот и политика!
– Нет, Самохин! Ты главного не усек! Зачем Малечкину языки? Пулеметчики должны держать оборону! А не за языками ходить!
– У тебя от безделья руки чешутся. Ты так и скажи! Душа у тебя горит, что-нибудь сделать охота! А мы вот привыкли к спокойной жизни, завалялись в лесу. Нам ничего не нужно и ничего не охота.
– Если мы и рискнем схватить твоих ненцев, ты не думай Самохин что тебя наградят. Награды в руках держит начальство.
Для того, чтобы получить награду подвига мало. Нужно чтобы начальство этого захотело. Нужно показать свое усердие и иметь не замаранную репутацию. А ты сколько не совершай – награды не получишь.

Солдаты твоей роты съели лошадей. Посмотри на тыловиков. Они все ходят о орденами и медалями. Прочитай их наградные листы. Что там написано? Они все воевали, а ты с солдатами в окопах отлеживался.
Ты вот пойдешь, возьмешь языка, а к награде представят другого. Посмотри на полковых и те, кто служит в дивизии, они все за участие в боях обвешаны. В царской армии за это с офицеров полка давно бы погоны поснимали.
– А теперь мне скажи, ради чего ты пойдешь брать языка? Просто так или ради награды? Ты ведь под пули полезешь! Интересно знать. Что тебя толкает на это? Я в дивизии считай больше года и все время в боях. Командиром стрелковой и пулеметной роты был. Вот эти два месяца числюсь начальником штаба. Пленных брал и солдат, и лейтенантов, и даже майора. И что за это я имею?
– Ты Самохин на фронте всего второй месяц и решил, что тебе за этих вшивых немцев награду дадут. Мы с тобой от Малечкина получим хороший нагоняй, если он узнает, что мы за языками ходили.
– Ради чего ты пойдешь их брать?
– Жалко такой случай упустить! Потом всю жизнь жалеть буду! – ответил Самохин.
– В этой я с тобой согласен! С этой точки зрения ты совершенно прав!
– Ради такого случая можно и сходить! А что, возьмем да и сходим!
– Сходим! Товарищ старший лейтенант!
– Ну, вот что! Пошли ребят предупредить пулеметчиков и вою пехоту. Скажи, что мы к танкам пойдем. Про языков, никому ничего не говори!
– Понял?

Нас было четверо. Я, Самохин и два ординарца. Мы поднялись вверх по снежному склону оврага, перелезли через сугроб и осмотрелись по сторонам. Потом медленно стали продвигаться вдоль засыпанной снегом дороги. Мы двигались где перебежками, где на четвереньках, а где ползком. До танков дорогу я знал и шел впереди. У танков мы легли, перевели дух и осмотрелись. Теперь вперед пошел Самохин. Самохин впереди, я за ним и два ординарца с автоматами сзади. У нас с Самохиным пистолеты за пазухой, в карманах по паре гранат, руки свободные. Мы будем брать немцев, ординарцы прикроют нас. Я навалюсь, Самохин обезоружит их, ординарцы помогут, смотря по обстановки. Вот собственно и весь план операции, если его можно так назвать.
 
icvДата: Среда, 10.02.2016, 20:01 | Сообщение # 198
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
Впереди лежат небольшие сугробы. Мы поднимаемся на ноги и идем во весь рост. Если ползти ползком быстро устанешь, выдохнешься, будешь весь мокрый. Мы идем по дороге и смотрим по сторонам. На душе спокойно, нет ни боязни, ни сомнений. А когда подходили к танкам, на какое-то мгновение перехватило дыхание. Потом быстро все само собой прошло. Сейчас, когда первый озноб позади, когда на душе ни тревог, ни сомнений идешь спокойно и дышится легко. Самохин остановился, я тоже замер на месте. Все сразу насторожились' и повернули головы к нему. Самохин медленно поворачивается и показывает мне в сторону рукой. Вот мол видишь сугроб. Это здесь. Я тут же взглядом оценил расстояние до цели.

Самохин чуть, как бы привстав на цыпочки подался вперед. Поманил меня рукой и кивком головы показал на немецкий окоп. Я тихо подошел, к нему сзади, тронул за локоть, мы подходим ближе, глядим в окоп, а там не два немца, как мы предполагали, а всего один. Он стоит к нам задом. Второй видно ушел в кусты. Я стою у немца за спиной. Самохин обходит его кошачьей походкой с сбоку. Вот он остановился и смотрит на меня.

Я съезжаю по снежному скату окопа на спину немцу, обхватываю его одной рукой, а другой, на которой надета варежка, прикрываю ему рот. Но вместо рта попадаю варежкой выше и закрываю ему глаза. Он вероятно думает, что с ним забавляется его напарник. Потому что он не кричит, а спокойно говорит:
– Пауль канн нихт!
Самохин прыгает к немцу в окоп, забирает у него винтовку. Немец не сопротивляется, отдает ее. Самохин приставляет пистолет немцу к груди, я отпускаю руку и перехватываю его за плечо. Самохин командует:
– Хенде хох!
Я не вижу лица немца. Какое при этом выражение у немца на лице. Но он послушно поднимает руки кверху.
– Лёс! Лёс! – говорю я ему.
Мы втроем вылезаем из окопа. Ребята с автоматами следуют сзади. Они поминутно оглядываться, смотрят по сторонам, останавливаются на мгновение и броском догоняют нас. Мы быстро бежим по дороге. Вот справа подбитые танки. А вот и снежный скат в овраг к нашей передовой.

Самохин валиться в снег, я велю часовому отвести немца в землянку. У входа в землянку толпятся солдаты. Слышен их говор. До нас доле-тают их отдельные фразы:
– Слышь! Наш ротный с начальником штаба фрица привели!
– Да ну! Ну-ка давай посмотрим!
– Его как с кобылой приволокли? – сказал кто-то и все дружно заржали.

Как я и говорил, так всё и случилось. За этого «фрица» нам здорово намылили |морду| шею. Мы действовали без приказа и разрешения свыше. Немец оказался больным. Нас конечно отлаяли, как следует. Хорошо, что Малечкин заступился. Так закончился ещё один эпизод из нашей фронтовой жизни.
Дело конечно не в том, какой попался нам немец. Мы шли на риск. Обнаружь нас случайно немцы на дороге, мы могли бы не вернуться назад. Всё дело только случая. Мы рисковали жизнью.
Вот, если бы мы по заданию начальства пошли, им обломились бы ордена, а нам глядишь и медали. Награды не дают за то, что совершил. Какое боевое задание ты выполнил? Кому это выгодно? Вот в чём вопрос.
 
icvДата: Среда, 10.02.2016, 20:02 | Сообщение # 199
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
1943 год

Глава 19. В тылах полка

Январь 1943 года

Теперь после мороза и яркого солнца в лесу стало совсем темно и сыро. Влажный ветер налетел откуда-то со стороны, колыхнул ветвями елей и загудел в железной трубе. Отсыревший снег слетел с ветвей на землю. В лицо дунуло мокрой изморозью, и налетевший ветер тут же затих. В лесу стало тихо как перед бурей.

Через некоторое время в воздухе закружились легкие снежинки. Вслед за ними сначала редкие, а затем густой стеной к земле понеслись огромные мокрые хлопья. Тяжелые, липкие, они повалили так густо и плотно, |что| слились в один сплошной поток и закрыли собой все видимое пространство.

Куда ни глянь, везде летит белая мокрая масса. Она слепит глаза, тает на лице, течет по лбу и бровям, щекочет ноздри и холодит подбородок. Холодная жижа забирается за воротник, тает на загривке и холодной струей сбегает вдоль хребта по голому телу. За густой снежной стеной ничего не видно.

Выплывет из летящего снега голова лошади, уткнется в тебя, ткнет тебя оглоблей, а ездока и саней сзади не видно. Часовые около теплушек жмутся под крыши. Все живое прячется от летящей сверху тяжелой мокроты. Даже лошади, стоящие в коновязях на привязи под навесами из жердочек, поджали хвосты.

– Вот погодка! Мать-перемать! Прости ты меня господи! – говорит старшина, пролезая в проход теплушки.
– Ни черта не видать! Хоть глаза вылупи! Чуть к немцам не попал!

Старшина стащил с себя набухший от воды полушубок, сел на лавку, оперся рукой о край стола и стал снимать с себя отяжелевшие от сырости валенки. Солдат сидевший на корточках около печки стал ему помогать.
– Возьми брат, посуши мои вещички! А я прилягу с дороги. Всю ночь по мокрому снегу маялся, до пояса мокрый!
Размотав мокрые портянки, старшина шлепнул их об пол, стащил с головы шапку и, кряхтя, полез на нары. Натянув на себя сухую шинель, старшина |при| лег и закурил. Лежа он продолжал разговор.
– Еле добрался до батальона! Много раз вылезал из саней. Топал впереди, щупал ногами дорогу. Промок до костей!

Сказав еще пару крепких слов по поводу погоды, он повернулся на бок, почесался от вшей и вскоре заснул. В блиндаже воцарилось |безмолвие| молчание.
Я лежал на нарах с открытыми глазами, заложив руки за голову, и смотрел в потолок. Перед глазами лежали закопченные бревна, и с наклоном вверх |торчала,| уходила железная, ржавая печная труба. |Она через вырез уходила в крышу.|
 
icvДата: Вторник, 16.02.2016, 22:36 | Сообщение # 200
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15175
Статус: Offline
На дворе был день. Белый свет пробивался смутно сквозь стекло небольшого оконца. Снежная пелена по-прежнему летела снаружи. Под потолком стоял сизый дым. По шершавой коре бревен там и сям ползли крупные капли воды. В теплушке было душно и сыро. Сырость лезла повсюду, во все щели меж бревен. Если в морозные дни в щелях между бревен налипал толстым слоем снег, лед и иней, то теперь все растаяло, и со стен бежали ручьи.

В дверном проеме висит кусок мокрой тряпицы. В самом проходе под ногами хлюпает вода. В теплушке по временам то холодно, то жарко. Поднимет голову, сидящий за столом дежурный солдат, встанет нехотя, подкинет в железную печку охапку дровишек, вернется назад, навалится грудью на край стола, закроет глаза и заснет. Железная бочка через некоторое время полыхает раскаленными боками. Сгорят дрова, остынет бочка и опять холодно. В жару на нарах не продохнешь от крепкого духа, сизого дыма и вонючего пара, идущего от развешенной повсюду одежи.

Над лесом по-прежнему стоит белая мгла. Часовые накинули на себя дождевые плащ-палатки. Сверху у каждого на голове и на плечах навалило огромные сугробы липкого снега. Солдаты стоят не шевелясь. Посмотришь на них, они как причудливые статуи.
К вечеру старшина вылезает из-под теплой шинели, недовольно морщится, натягивает на себя сморщенный сухой полушубок, сует ноги в валенки – вздыхает, кряхтит, нахлобучивает шапку, надевает рукавицы и, отдернув мокрую тряпку у двери, матерясь, уходит в снежную пелену. Мне тоже надо вставать.

Повозочный с лошадью и санями уже дожидается его у входа. Повозочный поднялся раньше. Он захомутал лошаденку, счистил с саней на-валивший за день снег, подбросил охапку сухого сенца и накрыл сани снова сухим толстым брезентом. Старшина забирается в сани, лезет под брезент. Повозочный пристраивается с краю и трогает лошаденку. Они вдвоем отправляются к кухне.

Лошаденка, фыркая, трясет головой, бьет себя хвостом по мокрым бокам. Дороги не видно. Сверху летит белая пелена. Но лошаденка чует запах кухонного котла и жидкого солдатского хлебова. Она ноздрей с расстояния улавливает знакомый запах. Лошаденка на вид неказистая, с обшарпанными боками, с невысокой холкой. Ни породы, ни вида! Так себе! А соображает хорошо! Она уверенно берет нужное направление и шагает лихо. Получив на кухне хлеб и наполнив термосы, старшина залезает снова под брезент. Повозочный дергает вожжою. Лошаденка разворачива-ет сани в обратную сторону и топает то дороге. Она хорошо изучила маршрут.

Я стою у дороги и поджидаю старшину, мне сегодня нужно съездить на передовую. Я хочу посмотреть, как там несут службу наши солдаты.
– Ну и погодка лиха! – говорит старшина, когда я подсаживаюсь к нему, залезая под |дерюгу| брезент.
Действительно! Кому в голову придет такая идея тащиться, в такую погоду, в распутицу, в хлябь, по разбухшим дорогам. В санях под брезентовом сухо и пахнет сеном. Из-под края его видно как тяжелый снег сплошной стеной несется к земле.
– Ну, чего? Что варежку разинул? – басит из-под брезента на повозочного старшина, – Давай ищи! С дороги сбился!

В лесу накаты землянок и блиндажей сравнялись с землей. Бревенчатые срубы теплушек, стоявшие поверх земли, как-то вдруг провалились и ушли вниз по самые крыши. Кругом в снегу ни тропинок, ни дорог. На всем лежит новый снег и непролазная слякоть. Лапы елей согнулись и об-висли под тяжестью снега. Снежная тяжесть навалилась и придавила их к земле. Только борозды саней и глубокие следы лошадиных ног кое-где петляли около елей. Что будет дальше, если снег не перестанет валить? Кому охота лезть покален в такую жижу?
Гансы и фрицы, хлебнув снежной слизи, тоже притихли. На передовой стояла необычная тишина. Нашим славянам гораздо легче – погодка своя! Ни войны, ни стрельбы. Вроде как мирное время. Даже не вериться – будет оно! А у наших солдат сейчас одна забота, поскорей получить пайку хлеба, черпак варева и убежать, не замочив портки.
Никто не договаривался. Стрельба затихла и сама собой прекратилась. Солдаты выбегут, по быстрому, на зов старшины. Побрякают котелками, проворно похватают мокрые буханки хлеба. Плеснёт он им по чумичке похлебки, и они довольные спешат к себе обратно в норы. Где-то там под землей сидят они, скорчившись над котелками, цедят сквозь зубы похлебку и чешут зады. А сверху летит и сыпет мокрый снег. Тишина – аж в ушах звенит!
Я осматриваюсь кругом. Смотрю на скат переднего края, на дыры, куда успели проворно нырнуть солдаты. Под выпавшим снегом дыр их не видно. Кругом, куда не взгляни, лежит белый снег и даже не вериться, что здесь под землей живут и существуют живые люди.
Двумя днями раньше здесь шла война, свистели пули, рвались снаряды и рявкали мины. А теперь тишина! Не война – а хреновина одна! Так говорит старшина, когда с передовой в теплушку вернется. Дороги занесло. У немцев подвоз прекратился. Снаряды берегут! А нашим возить не-чего. У нас, когда и дороги в зиму под ногами твердые, на пушку по десятку снарядов выдадут как неприкосновенный запас.

Солдаты теперь рады, что притихло кругом. Да и куда стрелять? Выдь посмотри! Кругом все бело и ничего не видно. Иной раз стоишь и думаешь, в какой стороне немцы и где наши славяне сидят. Куда стрелять? Может там сидят свои?
Ленивое безразличие, безделье и сонное равнодушие постепенно перебралось с передовой в тылы. И там, в тылах и штабах появилась зевота и дремота. Снег остановил и загасил пламя войны.
Наши прислушивались, не начнут ли постреливать немцы. А немцы седели и побаивались, как бы под эту слякоть и снег на них не наваливались русские. Те и другие хотели одного. Тишины и покоя.

Мокрый тяжелый снег сделал свое дело. Он положил начало безделью и дремоте без просвета. Расшевелить славян в такую погоду было не возможно. Даже ротные, привыкшие к затычинам, стали огрызаться по телефону:
– Все окопы водой залило! Солдаты по задницу мокрые! Какая вам стрельба? Часовых поставить негде!
Теперь все сидели и ждали, когда сползут сугробы и сойдет вода. Других забот на передовой и в тылу не было. Каждый, как мог, коротал свое время.
И вот мало-помалу от дремоты и безделья в тыловых землянках заиграли в карты. Начали от скуки в безобидного «дурачка», а потом в ход пошли разные вещички и денежки.

Наш комбат Малечкин тоже не выдержал. У него давно чесались руки сесть и нас обыграть. И майор верный своему успеху и умению явился однажды в штабную теплушку и предложил перекинуться по рублю. Игра продолжалась всю ночь с криками «ура», как будто мы в атаку ходили |Автор зачеркнул, – «когда мы в атаку ходили ура не кричали». |, с шумом и гамом валялись мы на нарах, держась за животы. Утром майор сложил аккуратно приличную пачку красненьких. И довольный своей победой он отправился спать в свой блиндаж.

На следующий день мы с пустыми карманами, имея в остатке кой, что по мелочи, отправились к полковому химику сыграть по маленькой и душу отвести. С Малечкиным мы несколько дней за картами не встречались.
У химика полка собралась, так, вшивая компания, серых игрочишек. Сидели, мусолили карты, играли по маленькой, скромно, без риска, тя-нули время с переменным успехом. На третий день игра не пошла. Не пошла – и всё! И наша компания распалась.

Прошла ночь и день, мы валялись на нарах. В теплушку заглянул Малечкин, мы пригласили его сыграть в картишки.
– Ладно, приду погодя – сказал он и вышел наружу.
– Пойду Егорке задание дам, чтоб вычистил лошадей, – услышал я его голос за порогом.

Майор входил к нам в теплушку всегда веселый. И в этот раз, показавшись в проходе, он улыбнулся, подмигнул нам одним глазом, откинув мокрую занавеску, висевшую на двери.
Он сразу забрался на нары, окинул нас исподлобья решительным взглядом и стал потирать от удовольствия руки.
– Садитесь соколики! Присаживайтесь братцы пулеметчики! Как я чувствую, гвардейцы, у вас опять денежки завелись! Как червячки по гру-ди под рубахой ползают! Покоя не дают! – и он почесал и поскреб у себя ногтями под рубахой.
– Химика полка обыграли? По моей методе стали работать? Ну-ну!
– Посмотрим, как вы усвоили мою науку!

Майор скидывал с ног валенки, доставал из кармана колоду карт и заражал нас своей веселой лихостью.
Ни одна карта из колоды не выходила без его веселой шуточки, анекдотика или прибауточки. Возможно, вся тактика и стратегия его игры заключалась и была построена на веселых словечках, чтобы подзадорить нас и заставить пойти на риск. И мы поддавались, рисковали, играли в темную и брали переборы.
Майор сразу нас не обыгрывал, давал время нам |порезвиться| позабавиться, играл сдержанно. А нам было весело, время летело быстро. В двадцать лет день тянется долго. А зимняя ночь, как сама вечность. За картами время летело быстро.
Майор не хитрил, играл просто и честно. Мы сами под его шуточки лезли на рожон.
– Ну, ладно! На сегодня хватит! Уже утро! – говорил он отвалясь на нары.
– Мне спать охота! А у вас денег наверно больше нет?
– Хватит гвардейцы! А то вы вкус к игре совсем потеряете! Побежите опять к полковому химику по моей методе его обыгрывать. Знаю я вас!

У химика полка игра в карты не клеилась. Как-то так, взяла и не пошла! Играть было скучно и нудно. Всему приходит конец. Карточная игра надоела.
Но химик полка – светлая голова! Он лодырь и бездельник, но мысль у него работала остервенело. Видно по причине своего интеллекта он и на передовую не попал. Не то, что мы дураки под пули лезли. Он и во время боев все время терся в тылу со своими противогазами. Звание у него было не большое. Всего то старший техник-лейтенант, а котелок у него варил не хуже генеральского. Если бы не маленькое звание и не противогазы, которые числились по ведомости за ним, то именно он, а не какой-то там |Квашнин, принял бы от| Добровольский принял семнадцатую гвардейскую дивизию.

Звонит он однажды и предлагает нам зайти к нему. Приглашает усиленно.
– Есть полфляжки спирта с закусоном! – говорит.

Видно затосковал он. Душа заныла. Соскучился по нашей компании. Раз просит – нужно зайти! На закуску сала посулил поджарить. Откуда у химика сало? Не иначе где спер! Не на противогазы же он [его] |их выменял,| обменял у интендантов! Собрал в лесу брошенные противогазы и на сало сменял! Ха-ха! Заговорил, небось, зубы |кому| и спер! А где ему еще взять?
 
Форум icvi.at.ua » СТАТЬИ И ОБСУЖДЕНИЯ НА АЛЬТЕРНАТИВНЫЕ и ОБЩИЕ ТЕМЫ ВОЕННОЙ ИСТОРИИ » ДНЕВНИКИ и ВОСПОМИНАНИЯ (МЕМУАРЫ) » Александр Ильич Шумилин "Ванька-ротный "
  • Страница 4 из 5
  • «
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • »
Поиск: