|
"НА ОДЕССКОМ ПЛАЦДАРМЕ"
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 00:16 | Сообщение # 51 |
 Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
Сулинский морской десант был разгромлен советской авиацией, но на суще противник продолжал ожесточенные атаки и вынудил наши части во всех секторах обороны за день отойти на один-два километра. Ночью меня поднял с койки приехавший на завод Костяхин. Добродушное лицо, мягкий, размеренный голос комиссара обычно не выдавали его внутреннего состояния, но на этот раз я сразу почувствовал, что он взволнован, Комиссар приехал прямо от командующего, приказавшего немедленно перебросить все готовые танки под село Кагарлык, в Чапаевскую дивизию.
Оказалось, что взвод танков, посланный в Чапаевскую дивизию накануне вечером, потерян в бою — все машины подбиты и остались на поле боя. Виновник этого — командир взвода. Он растерялся, не управлял, танки действовали разрозненно, поодиночке. Поэтому и эвакуировать подбитые машины было трудно.
Я доложил, что, кроме двух резервных танков, готовых машин на заводе нет.
-Ведите их в Чапаевскую, — сказал он. — К шести часам утра туда будет переброшен взвод Юдина.
Мы торопились, выжимали из наших стареньких танков весь запас их скорости. По дороге один танк потерпел аварию. Нельзя было ждать, пока экипаж починит изъезженную ходовую часть, и я прибыл на хутор Петровский, где помещался штаб дивизии, с одним танком.
На крыльце штаба стоял генерал Орлов. Слушая мой доклад, он нетерпеливо пощелкивал стеком по голенищам сапог. К моему сообщению, что должен прибыть взвод танков ВТ из соседней дивизии, генерал отнесся весьма скептически.
—Бывает, что обещанного три года ждут, а этот, какой он ни есть, в моих руках, — сказал он, мотнув дергавшейся от контузии головой в сторону танка.
Приказав мне поставить машину на участке, обороняющемся батальоном связи лейтенанта Крылова, генерал накинул на плечи плащ-палатку, которая при его высоком росте не доходила ему до колен, и крикнул кому-то за дом, в вишняк:
—Емельяныч, поехали!
На дорогу выскочил «пикап», в кузове которого сидел боец в каракулевой кубанке. Лихой кавалерийский прыжок, и он уже стоял на подножке машины. Подергал дверцу — крепко ли держится запор, доложил: «Готово, товарищ генерал», — прыжок назад, вверх — и он снова в кузове.
Генерал встал на подножку «пикапа» и, придерживаясь рукой за дверку, помчался по дороге на Беляевку. Так он всегда ездит днем, поглядывая на небо, чтобы вражеские самолеты не застигли его врасплох.
Командный пункт батальона связи лейтенанта Крылова был в четырех километрах восточнее села Кагар-лык. на высотке, в посеве сорго. Когда мы подъезжали , к этой высотке, я увидел двух командиров, бежавших под уклон наперерез нам. Они отчаянно жестикулировали, показывая на промятый в сорго проход. Потом я услышал их голоса, повторявшие друг друга, как эхо:
—Сюда! — Сюда! —На капе! — На капе!
Первым подбежал молодой лейтенант с пистолетом, висевшим в кобуре за спиной по-моряцки низко, оттягивая пояс. Он схватился за крыло танка, как будто боялся упустить его, и, задыхаясь не то от бега, не то от радости, бьющей в нем ключом, заговорил:
—Я вам сигналил с капе, а вы ноль внимания, все в сторону забираете. Ну, думаю, прямо к противнику сейчас угодят, надо бежать наперерез.
Проворно взобравшись на корму танка, он притопнул ногами, как будто хотел убедиться, действительно ли он стоит на броне, потом подал руку подбежавшему вслед за ним, такому же юному младшему лейтенанту, помог ему взобраться на танк и только после этого с шумом выдохнул воздух.
-Позвонили мне из штаба, — продолжал лейтенант рассказывать о своих переживаниях, — сказали: «К вам пошел на поддержку танк —не прозевайте». Думаю: как это танк прозевать можно? А тут вижу — идет и в сторону, в сторону от меня забирает.
Он вдруг с озорным любопытством заглянул в башню, потом посмотрел на меня и подмигнул:
—Хорошая штучка... Ну, все в порядке, поехали. Вон туда левее, под высотку. Скорее, скорее! — заторопил он.
Лейтенант был такой веселый и задористый, что хотелось похлопать его по плечу, как мальчика. Я спросил улыбаясь:
—А вы кто такой?
—Хоть звания и нехватает для комбата, но все же комбат, лейтенант Крылов, — сказал он. — Вчера наши связисты заставили румын попотеть, а сегодня, думаю, с танком — ого! и подавно!
Он тут же стал вводить меня в курс обстановки. Его батальон вчера выдвинут на передовую, в стык обескровленных полков, куда вклинился противник.
—Вон их окопы, с километр будет, по краю виноградных плантаций, а резервы подходят вон оттуда, атаки ожидаю с минуты на минуту... Да, — повернулся он к своему молчаливому спутнику, младшему лейтенанту, — капитан Петрашов придет? Обязательно надо лично договориться перед атакой... Ну вот и мой командный, тут же в сорго... Как считаете вид отсюда?
Я думаю, ничего. А окопы по опушке этого же сорго.
Командный пункт батальона представлял собой обыкновенный окоп на четыре-пять человек, скрытый в зарослях густого и высокого сорго.
Спрыгнув с танка, лейтенант Крылов сейчас же с горячностью стал рассказывать мне о своих планах и советоваться, правильно ли поставлены пулеметы, хорошо ли замаскированы окопы боевого охранения и т. п.
Батальон связи оборонялся на правом фланге полка имени Степана Разина. Рота, сражавшаяся на фланге этого полка, два дня отражала непрерывные атаки противника и почти полностью вышла из строя. А соседняя рота уже второй день дралась в тылу противника, окруженная на высотке километрах в грех от рубежа, на который отошел полк. Она не получила своевременно приказ на отход и продолжала в окружении выполнять поставленную задачу, поддерживаемая огнем полковых средств с нового рубежа. Последний связной, прибывший из этой роты, сообщил, что весь командный состав выбыл из строя и командование принял красноармеец, фамилии которого он не знал.
—Молодец! — восхищался лейтенант неизвестным красноармейцем, показывая мне на высотку, где дралась окруженная рота... — Я думаю, старый солдат, наверное, с гражданской, авторитетный, если сумел удержать роту в боевом кулаке.
Планы лейтенанта заключались в том, чтобы, отразив очередную атаку противника, внезапной контратакой во взаимодействии с соседним стрелковым батальоном прорваться к окруженной роте и вывести ее на свой рубеж. Так как при этом он больше всего надежд возлагал на наш танк, я вынужден был сказать ему, что наш старенький танк — не такая уже большая сила и что к тому же он наскоро отремонтирован — может остановиться в атаке.
Лейтенант покрутил головой, должно быть, хотел еще раз взглянуть на танк, но его не было видно из-за сорго. Тогда он вздохнул и заговорил совсем о другом:
—Да, военная подготовка у меня слабоватая — вузовская, а до того и винтовки в руки не брал, о войне знал только по романам. А знаете, как пишут о войне: картинно, но как это на деле было — не представишь. Теперь на практике изучаю. Вон капе капитана Петрашова — метров сто, в кукурузе. Нарочно рядом поставили, для личного общения. Капитан Петрашов говорит мне: «Вы, комсомольцы, представляли войну, как занятие романтическое с приключениями и подвигами». Я не совсем согласен с ним. В общем я все-таки представлял войну такой, какая она есть. — Он поправился: — Нет, вру — представлял даже гораздо хуже.
Рядом с командным пунктом раздался выстрел скрытой в сорго пушки.
—Учитель пристрелку начал, — сказал лейтенант Крылов. — Три снаряда на три ориентира — и больше ни звука, чтобы не выдать себя.
Я спросил, что это за учитель.
—Он меня по старой профессии слаботочником называет, а я его в отместку — учителем. Из ополченцев, преподаватель истории, командир приданной мне полковой батареи. Вчера познакомились и успели уже пофилософствовать. Я ему говорю: получил военную специальность, значит, забудь на время войны старую профессию. А у него такая точка зрения: на войне человеку свежему, без профессиональной предвзятости даже видней, что и где не так...
Его перебил чей-то знакомый, веселый голос.
—Минимальная ошибка. У всех трех целей снаряды легли в пятидесятиметровом габарите.
На тропинке, промятой в сорго, я увидел лейтенанта Бойко, преподавателя нашего вечернего института, с которым я недавно встретился в роте ополченцев.
В ополчении оказалось немало людей, имеющих воинскую специальность. Теперь их постепенно берут на учет и ставят на свои места. Так произошло и с Бойко, артиллеристом, командиром запаса.
Наши приветственные восклицания, наверное, слышали даже притихшие перед атакой румыны. Хорошо, что рядом не было никого из начальства, а то бы нам досталось.
—Не думал я, что по полукилометровой карте добьюсь такой точности, — похвалился Бойко.
Я заметил, что, наверное, это не он добился, а его батарейцы и что они, конечно, специалисты своего дела:
-Ну, ясно, — засмеялся Бойко. — Командир орудия инженер-механик, наводчик — инженер-геодезист, заряжающий — инженер-электрик. Словом, вы совершенно правы — специалисты. А когда собрались на батарее, постановили: в кратчайший срок догнать и перегнать военных профессионалов.
Бойко всегда говорил, как с кафедры, немного увлекаясь. В институте он был самым молодым преподавателем, в нем чувствовался еще комсомольский оратор. И тут, забыв, что находится на передовой, что враг в одном километре и готовится к атаке, он стал нам, как на лекции, излагать свои мысли о том, что военный профессионализм советские люди должны понимать не так, как его понимали раньше.
На тесной полянке командного пункта появилось еще два командира. Один из них, средних лет, давно не брившийся, оказался тем самым капитаном Петрашовым, с которым Крылов жаждал повидаться, чтобы окончательно договориться о взаимодействии при контратаке. Второй, молодой, высокий, на полголовы выше сорго, крепкий, как дубок, — младший лейтенант Кудрявцев. Когда они подходили к нам, капитан сделал младшему лейтенанту замечание:
—Не особенно-то выпрямляйтесь: демаскируете.
Тот, смутившись, покраснел до ушей, хотя лицо его и без того было темнокрасным от загара. Мне кажется, что капельки пота, блестевшие на его переносице, как росинки, тоже выступили от смущения. Меня поразила в простоватом на вид младшем лейтенанте эта чисто девическая застенчивость. Тем более я был удивлен, услышав продолжение его разговора с капитаном. Я не мог понять, почему капитан уговаривает, упрашивает, чуть ли не умоляет его сдать свой взвод и принять роту, вместо того чтобы просто отдать приказание.
—Не могу, товарищ капитан, не имею никакого права, это бессовестно будет перед товарищем, который на два звания старше меня, — возражал младший лейтенант, долго вытирая лицо носовым платком, должно быть, чтобы скрыть свое смущение.
—Да поймите, Кудрявцев, — уговаривал капитан. — Адъютант не командовал самостоятельно, нельзя сейчас рисковать.
—Вот в том-то и дело, что нельзя, — упорно стоял на своем младший лейтенант. — Рота во втором эшелоне, на укомплектовании, а мой взвод сейчас в бою и от него, сами знаете, все зависит. Как же вы требуете, чтобы я сдал его не проверенному в бою младшему командиру?
—Я не требую, — сказал капитан помрачнев. — Откровенно говоря, я просто хочу сберечь вас.
Лейтенант еще гуще покраснел и опять стал усиленно тереть платком лицо.
—Я так и понимаю, поэтому и говорю вам, что вы не правы, товарищ капитан... Разрешите итти? Меня люди ждут.
Теперь покраснел и капитан.
—Идите, — сказал он.
Когда Кудрявцев скрылся в зарослях сорго, капитан сказал:
—Вот ведь не поймет человек, что у нас один в полку представлен к званию Героя Советского Союза. Сберечь хотел для полка...
Я спросил, какую задачу выполняет взвод Кудрявцева.
—Был когда-то взвод, а теперь и полвзвода нет, — сказал капитан Петрашов. — Сидит на полкилометра впереди нас, клином врезавшись в румын, как раз в створе той роты, что в окружении.
Контратака батальона связи намечалась через треугольник, который удерживался взводом Кудрявцева. Задача его состояла в том, чтобы продержаться на своих позициях до контратаки.
Комбаты стали обсуждать, как им получше использовать танк. На танковый взвод Юдина, кочующий где-то по фронту, они не рассчитывали. Но взвод прибыл во-время.
Юдин появился на капе серо-земляной, должно быть, несколько дней не спал, с глубоко ввалившимися глазами.
В это время где-то далеко в тылу противника заговорили пушки, на нашем переднем крае стали рваться снаряды.
-И тут, сволочи, с четырехкилометровой дистанции лупят, ближе не подтягивают, — возмущался он, здороваясь с комбатами.
-Не обольщайтесь, — сказал капитан Петрашов. — Это дивизионная, а полевая у самого переднего края, наблюдает и молчит.
Но Юдина интересовало только одно: применялись ли на этом участке наши танки. Узнав, что нет, он сказал:
—Значит, есть шанс навести порядок без особых осложнений.
Посоветовавшись с капитаном Петрашовым, лейтенант Крылов решил оставить пока танки там, где их поставил Юдин — под высоткой.
Только Бойко и Юдин ушли, как среди метелок сорго показалась простая защитная фуражка с генеральской кокардой. Сильно пригибаясь, на полянку вышел генерал Орлов, а за ним пожилой капитан. Крылов зашептал мне, что капитан — новый командир полка Ковтун, заменивший раненого майора. Вдруг кругом нас завыло и засвистело, и вслед за этим по полю сорго загремела целая гамма взрывов. Противник начал бить из минометов. Генерал выпрямился во весь рост, став головой выше сорго, прищурился, посмотрел вправо, влево и шагнул в окоп. Он положил на кромку неглубокого, по грудь окопа раскрытый целлулоидный планшет с картой и сказал:
—Началось, товарищи командиры. Буду у вас до конца атаки. Возместим сегодня вчерашнее. — Не оборачиваясь, он спрашивает у комбата:
—Резерв проверил?
—Точно так. Готов. Взвод танков и взвод красноармейцев.
—Танки я видел, — и генерал уже просматривает в бинокль местность. — А вот насчет своих подразделений выражайтесь точнее: полный взвод или только взводный номер.
—Среднее, товарищ генерал.
—Очень плохо. Через десять минут доложите, что у вас там рота. Собрать в тылу все ходячее.
Крылов повторяет приказание слово в слово, бросается к окопу телефонистов и опять дословно передает приказание своему начальнику штаба — в «тыл»:
—Собрать все ходячее.
Я чувствую, что ему нравится это выражение. Генерал и за ним командир полка выходят из окопа под снопы сорго, поставленные шалашиком для наблюдателя. Они стоят пригнувшись.
—Окруженная рота на высоте 116,5, так ведь?— спрашивает генерал. — Смотрите, они атакуют ее. Мне не видно, но, должно быть, со всех сторон. Звоните в артполк: подавить пехоту на скатах с нашей стороны.
Минуту спустя, когда мины и снаряды, начавшие рваться вокруг командного пункта, заставили генерала сойти в окоп, он, задумчиво пощипывая свои короткие рыжие, уже седеющие усики, говорил:
—Под прикрытием своей артподготовки они хотят прежде всего расправиться с окруженной ротой.
Прошла еще одна минута, противник стал вести огонь на подавление, по площадям и перенес его на другой участок. Командир полка куда-то ушел, а генерал снова стоял под снопами, наблюдая за огнем артполка.
Как я ни вытягивал голову, подымаясь на носки, чтобы увидеть высотку, на которой дралась окруженная рота, я не видел ни этой высотки, ни переднего края противника, хотя он проходил по господствующей местности, выше нашей обороны. Мне оставалось только наблюдать за выражением лиц стоящих рядом более рослых командиров.
—Пошли, пошли! — радостно крикнул Крылов и, вытянув вперед руки, забавно медленно замахал ими. Потом вдруг опустил руки, обернулся к генералу и спросил его испуганно: — Почему они контратакуют не в нашем направлении, а в сторону?
—Там что-то замысловатое... Потом узнаем, — сказал генерал.
Я нашел, наконец, бугорок повыше и, встав на него, выглянул из-за стены сорго. Высотка, оборонявшаяся окруженной ротой, была сплошь покрыта разрывами снарядов Она как будто поднялась вверх и стала расплываться бурым облаком, которое поднималось все выше и покрывало своей толщей все большую площадь. В бинокль ничего не было видно, кроме этой клубящейся массы дыма.
Совсем близко от нас загрохотали частые разрывы.
-Это по взводу Кудрявцева! — прокричал капитан Петрашов.
На плантации редкого виноградника разрывы снарядов образовали сплошной кудрявый треугольник пыли и дыма.
Не долго наблюдали мы это неистовство огня. Артиллерия противника вновь загнала нас в окоп. Над головой сердито шугнуло, и наш окоп вздрогнул, как живой. По ушам как будто ударило чем-то железным, сверху обсыпало землей.
Генерал прокричал:
-Как там рота на высотке?
Подняться было невозможно, поэтому комбат приказал телефонистам, чтобы позвонили в правофланговую роту, имевшую хороший наблюдательный пункт. Телефонист простодушно передал то, что услышал по проводу:
—Ничего не понятно, все там смешалось, не разберешь, где кто. И к высоте бегут, падают, и на высоте бегают, падают, и вокруг высоты бегают и тоже падают.
Голова генерала сердито задергалась, он потянулся через валик земли, отделявшей наш окоп от окопа телефонистов, и крикнул:
—Передайте наблюдателям — пусть внимательней смотрят, скорее отвечают, — и, несмотря на бушевавший вокруг огонь, выпрямился во весь рост.
—Резерв собран? — спросил он, посмотрев на часы.
Лейтенант Крылов, прочищавший засорившуюся трубку второго телефонного аппарата, сказал, что резерв уже у танков. Генерал метнул на него сердитый взгляд, должно быть, за то, что лейтенант, занявшись аппаратом, забыл сам доложить ему о готовности резерва. Он опять потребовал от телефонистов сообщения с наблюдательного пункта о том, что делается на высоте в тылу противника. В ожидании ответа он нетерпеливо похлестывал стеком по сапогу. Телефонист вновь сообщил, что высота в дыму и трудно разобрать, кто там кого атакует. Ругнув наблюдателей, генерал стремительно выскочил из окопа и стал сам смотреть в бинокль, уже не прячясь под снопы, а стоя во весь рост.
Все последовали за ним. Я искал клубящуюся дымом высоту, но генерал, вскрикнув: «Молодец, Кудрявцев!» — показал биноклем влево. Я посмотрел туда со своего бугорка и невооруженным глазом увидел солдат противника. Под прикрытием артогня они бежали прямо на нас, обтекая оборону Кудрявцева, которая держалась на своем треугольнике.
По стрельбе было видно, что во взводе Кудрявцева осталось очень мало бойцов. Они могли еще отойти влево, лощинкой, но никаких попыток к этому не было заметно. Стрельба там становилась все реже, но она продолжалась и после того, как противник начал общую атаку.
Сорго закрывало перед нами обзор метров на триста. Виден был только дальний край виноградной плантации и подсолнечникового поля, по которым среди разрывов снарядов наших дивизионных пушек катились немецкие танки и бежали цепи пехоты. Вскоре они исчезли, приблизившись к сорго одновременно с заградительным огнем артиллерии. Разрывы снарядов подняли над сорго бурую тучу. Потом немецкие танки опять появились в поле зрения. Они уходили назад отстреливаясь.
Генерал, не отрывая бинокля от пенснэ, шел вперед, углублялся в сорго, брал то влево, то вправо — очевидно, искал бугорок повыше.
—Резерв в контратаку! — сказал он и, окинув нас веселым взглядом, крикнул: — Комбат, весь батальон в контратаку, занять высоту!
Я кинулся к танкам, и минуту спустя мы неслись с резервом связистов, усевшихся десантом на танки, к высотке, под которой оборонялся взвод Кудрявцева.
Вот и редкий виноградник, — вывороченные с корнями лозы, разметанная снарядами земля. Никто не поднимается нам навстречу. Из под земли, выброшенной из недр на поверхность, в одном месте торчит винтовка, в другом — нога.
Мы соскакиваем с танков. К нам подбегает лейтенат Крылов, за ним бежит весь батальон, растянувшийся длинной цепочкой, в которой, как толстые узлы, выделяются кучи бойцов, помогающих артиллеристам катить орудия. Впереди в поле видимости никого нет. Противник уже скрылся за высотой.
-Где же взвод? — спрашивает задыхающийся от бега Крылов. — Он оглядывается кругом.
Мимо нас проносится «пикап». С подножки соскакивает генерал. Он шагает от одной группы воронок к другой. Мы тоже идем за генералом. На земле между воронками лежит несколько убитых бойцов.
Из-за уцелевших кустов вдруг донесся тихий стон. Мы кинулись туда и в маленьком полуобвалившемся окопчике увидели красноармейца с забинтованными глазами. Он перевязывал товарища, лежавшего ничком, пытался просунуть под его грудь бинт и стонал, то ли от боли, то ли от досады, что не в силах перевернуть раненого. Когда мы подбежали к окопу, он со злобным выкриком схватился за автомат.
—Свои, дружочек, — сказал ординарец генерала, отводя автомат.
Красноармеец провел рукой по окровавленному лицу, видимо, хотел сдвинуть повязку с глаз, но сейчас же отдернул руку, и рот его искривился в замершем крике. Другой раненый, с размотанным по спине бинтом, лежал неподвижно. Капитан Петрашов повернул его лицом вверх. Это был младший лейтенант Кудрявцев. Красноармеец перевязывал уже мертвого.
Все сняли фуражки и молча стояли над окопом. Мимо нас артиллеристы лейтенанта Бойко, надрываясь, тащили на высоту пушку.
—Что... что это такое? — закричал генерал, оглянувшись на комбата.
Крылов растерянно, непонимающе смотрел на генерала, взволнованно повторявшего: «Что... что это такое?» Наконец, лейтенант понял, что генерал спрашивает, зачем тащат сюда артиллерию, и стал смущенно докладывать, что приданная ему батарея сопровождает батальон. Не слушая его, генерал шагнул к артиллеристам, катившим пушку.
Один из артиллеристов, вероятно, не знавший, кто такой стоит перед ним в простой защитной фуражке . с генеральской кокардой и большими защитного цвета звездами, пришитыми прямо к воротнику гимнастерки, озадаченно посмотрел на генерала и озорно закричал:
—Курс на Берлин, товарищ командир!
—Прекратить сопровождение! — приказал генерал подбежавшему к нему Бойко. В гневе контуженная голова его сильно задергалась.
Навстречу батарее Бойко несколько человек, тоже вручную, тянули орудия, рядом с ними шли бойцы, несшие и поддерживающие раненых. Их было около взвода, все черные, словно обгоревшие. Они скатывали под гору, притормаживая, три вражеские пушки.
Это были бойцы той роты, которая сражалась в окружении. При виде вражеских пушек все стало ясно: вот почему рота контратаковала в сторону — она пошла на батарею.
—Кто командовал ротой? — спросил генерал.
К нему подбежал молодой боец с ручным пулеметом.
—Красноармеец Полунин, — доложил он хриплым голосом.
Позади нас кто-то вскрикнул:
—Дружок! Это ты...
Из окопа, цепляясь руками за рыхлую землю, пытался выползти красноармеец с перевязанными глазами. Когда же мы подбежали к нему, он был уже мертв, лежал ничком, так же как и его командир Кудрявцев.
—Комсорг, — сказал мне капитан Петрашов. — Эх, не увидел своего дружка... Все они были дружки, члены бюро комсомольской организации, — добавил он, показывая глазами на двух мертвых и на того молодого, с пулеметом, которому генерал пожимал руку.
—Заслужили славу Чапаева, все заслужили, — сказал генерал и велел Крылову немедленно отводить батальон на свой рубеж.
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 07:49 | Сообщение # 52 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
Судьба улыбнулась нам. У проходной завода меня поджидал Микита.
Лицо у него было необычайно веселое.
—Вагон моторов М-17 прислали, — таинственно сказал он мне на ухо и прыснул со смеха.
Я ничего не понял.
-Откуда, кто прислал?
-Румыны. Вагон танковых моторов. Новенькие, с капитального ремонта.
В составе эшелона, вытащенного нами из Карпово, оказался вагон с танковыми моторами. Видимо, этот вагон шел в адрес какого-то полевого склада и не дошел до него — попал к противнику.
—Пальцем не тронули, в целости вернули! — восхищался Микита.
Все моторы под пломбами! Мне кажется, что это — сказка. Значит, можно не возиться больше с ремонтом старых, отслуживших свой срок моторов. Надо восстанавливать только корпуса. Теперь мы быстро можем дать еще шесть-семь танков.
Только что под впечатлением боя чапаевцев мне казалось, что поздно уже сейчас делать танки, надо всем итти и драться так, как дерутся чапаевцы, как дерутся осиповцы. Теперь у меня совсем другое настроение; ведь наша мечта о танковом батальоне уже реальна.
Даже Микита не просится больше в экипаж. Все почувствовали, что в цеху можно сделать для обороны города не меньше, чем на переднем крае.
А тут еще к нам на завод приехал осиповский комиссар Митраков и с порога заявил мне:
—Спасай Ламзина. Со всем батальоном дерется в окружении. Пожалей матросов — рвутся выручать Ламзина, полягут все под немецкими пулеметами. Яков Иванович просит помочь одним взводом. Только одним взводом.
—У командующего были? — спросил его Костяхин, с ночи не выходивший с завода.
—Был, — безнадежным тоном проговорил Митраков. — Ответил, что ни одного танка в резерве нет. Член Военного Совета направил меня на завод, посоветовал обратиться к рабочим, чтобы сделали вне плана.
Костяхин, усмехнувшись, сказал:
—Все, что делается тут, делается вне плана.
Но он согласился, что помочь осиповцам надо. Мы еще раз подсчитали свои возможности и объявили Митракову, что к утру завтрашнего дня постараемся дать три танка, только вот придется использовать старую изношенную, изъеденную маслом и бензином электропроводку, так что танки будут не очень надежны.
—Лишь бы стреляли и как-нибудь передвигались с места на место, — сказал Митраков и помчался на машине обратно в полк.
К вечеру прикатил на полуторке моряк, привез нам бочонок вина. В записке за несколькими десятками подписей моряки писали: «Краснофлотцы, командиры и политработники полка постановили отказаться от своей обеденной порции вина и послать ее вам для подкрепления сил, так как вы работаете до полного изнеможения и можете свалиться с ног, а мы считаем, что вполне можем обойтись и без вина. Мы не на море, да и погода нехолодная. Желаем здоровья и успеха. Ждем к утру ваши танки к себе в гости».
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 07:51 | Сообщение # 53 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
Трудно было в этот день отлучиться из танкового цеха, но и трудно было удержаться от поездки на полигон, на огневое испытание первой минометной батареи, сделанной на нашем заводе людьми, неделю назад не имевшими никакого представления о минометах.
Еще не закончена была сборка всех минометов батареи, а в заводоуправлении уже толпились представители армии и флота, приехавшие на завод, чтобы забрать минометы и везти их на полигон. Когда начальник минометного цеха, вбежав в кабинет директора, взволнованно объявил: «Готово!» — я машинально вместе со всеми заторопился и вскочил на нагруженную минометами машину.
И вот батарея на полигоне — шесть минометов поставлены в линию и рядом с ними — старый, боевой, служивший заводу шаблоном. Мы отходим назад, в окоп, ждем команды неторопливого артиллерийского полковника. Какой-то командир, приехавший с переднего края, чтобы после испытания забрать эти минометы к себе в часть, ворчит на полковника-артиллериста за то, что тот тянет, заставляет минометчиков по нескольку раз проверять, поставлены ли прицелы по-контоольному, не стоит ли плита на камне и тому подобное. Этому командиру так не терпелось получить минометы, что он готов был забрать их без испытания.
—Чего тут тянуть! — говорил он, возбужденно переступая с ноги на ногу. — Время только потеряем и мины. В бою испытаем.
Секретаря обкома партии восхищала простота конструкции минометов.
-Труба на двуноге, а такое грозное оружие! —
говорил он и уверял контр-адмирала, что если бы военные раньше сказали, что им для войны нужны эти трубки, одесские заводы наделали бы их столько, что хоть сплошным кольцом выставляй вокруг города, как частокол.
—Я бы не отказался от такого частокола! — смеялся контр-адмирал.
У Пантелея Константиновича разыгралась фантазия, и он стал излагать свой план механизированной обороны города: сплошная глубокая траншея, в ней на метр друг от друга минометы, а мины подаются по конвейеру прямо с завода.
Наконец, полковник подал команду «поминометно», и взоры всех обратились на заряжающего первого миномета. Вот он, чуть приподняв обеими руками мину, толчком опускает ее в ствол и сейчас же рывком отбегает. Мы ждем выстрела, не сомневаемся, что он последует спустя мгновение, нас волнует только, не будет ли миномет сильно разбрасывать мины. Но что-то долго нет пламени. Я не отрываю глаз от обреза ствола, начинаю уже думать, что прозевал выстрел, оглядываюсь на стоящих рядом — всеобщее замешательство.
Произошло то, чего никто не ожидал: выстрела не последовало вовсе. Ни один из шести минометов не выстрелил.
Вот тебе и простое оружие! В полной растерянности смотрим мы друг на друга. Только начальник минометного цеха не смотрит ни на кого. Он рванулся было к минометам, но его вернули, и он стоит побелевший, ни живой, ни мертвый.
Командир с передовой, с нетерпением ожидавший результатов испытаний, в отчаянии оглядывает всех по очереди и говорит чуть не плача:
—А может все-таки что-нибудь сделаете, чтобы они стреляли...
—Что, по-вашему, надо сделать? — спрашивает контр-адмирал полковника-артиллериста.
—Ничего особенного, получается воздушная подушка, — отвечает тот.— Снять по внутреннему диаметру десятую долю миллиметра — вот и все. Думаю, что к утру минометы могут быть на фронте.
Все ожили, но на душе остался очень неприятный осадок и на обратном пути мы зло напустились на главного инженера, обтачивавшего эту первую партию стволов. Он сначала оправдывался — нет хороших инструментов, нет лекальщиков, эвакуировано все, замеры приходится делать шаблонами, изготовленными слесарями-третьеразрядниками, а потом, не выдержав нападок, пересел с нашей машины на трамвай.
К утру минометы были отправлены на вторичное испытание. Мне не удалось на нем присутствовать. Надо было опробовать выпущенные из ремонта танки и вести их в полк Осипова. Но при выезде с завода мы встретились с машиной, возвращавшейся с полигона, и нас порадовала песня, которую весело горланили наши инженеры. Они стояли в обнимку в кузове машины.
Легко становится на душе, когда чувствуешь, что у всех нас и радость, и горе общие. Мы помахали нашим инженерам танкошлемами, они прокричали нам, что все минометы с полигона взяты на фронт, и стали высвистывать веселый марш «На рейде стоят корабли».
И верно — по пути к Осипову мы увидели у причалов военного порта прибывшую из Севастополя эскадру крейсеров во главе с линкором «Парижская Коммуна». Вот они боевые корабли Черноморского флота, которых Одесса так ждала!
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 07:54 | Сообщение # 54 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
Из трех танков, которые мы вели к Осипову, один был без стартера. В последний момент оказалось, что стартер не годен, и я хотел оставить этот танк на заводе, но экипаж упросил меня разрешить ехать без стартера. Командир этого танка был моряк — осиповец Рябой, прошедший у Микиты курс обучения на танкиста. Он упорно твердил, что не может больше сидеть на заводе. Осипов дал ему пятидневный срок, чтобы стать танкистом, и срок этот уже прошел.
—Товарищ старший лейтенант, моряков бьют, полку трудно, а вы нас держите здесь, — разве это по-человечески! — взывал он.
Микита, сжалившись над моряками, сказал, что если я разрешу, он поведет машину сам и ручается, что не заглушит мотора.
В мастерстве вождения танка Миките нет равных. Он доказывал это много раз, водя машину при заводских испытаниях по откосам и котлованам глиняного карьера у кирпичного завода. Первый раз мы были поражены, когда он, возвращаясь на танке с испытательного поля, не свернул у карьера, как обычно все делали, на дорогу, а на всем ходу сорвался вниз. Мы в ужасе кинулись к карьеру: уверены были, что произошла авария и сейчас увидим танк Микиты опрокинувшимся вверх гусеницами, со сбитой башней. Но ничуть не бывало. С надрывным воем мотора танк карабкался по дну карьера, с бугра на бугор, из одной ямы в другую и вдруг, резко повернув, вылетел по круче вверх.
Поколебавшись, я разрешил Миките вести танк Рябого в полк, чтобы там поставить его в оборону.
Башнером на этот танк пришлось назначить красноармейца Гамкралидзе. С ним у меня было много хлопот. Он прибыл к нам из Чапаевской дивизии по приказу командующего об откомандировании из пехоты бывших танкистов, шоферов и трактористов. Войну Гамкралидзе начал на тягаче в артиллерии, а после того как немецкая авиация разбила его тягач и пушку, попал в стрелковую роту. О своем пребывании в пехоте он рассказывал с большим воодушевлением. Плохо говоря по-русски, Гамкралидзе пояснял свою речь страстной жестикуляцией.
—Здесь немец, здесь я, моя винтовка. Немец на мушке, — говорил он и, показывая, как он прицеливался, весь поддавался вперед, громко прищелкивал языком, тотчас же быстро откидывался назад, прищуривал левый глаз, как бы оценивая свою работу, а затем делал резкое движение рукой по полукругу снизу вверх и восторженно восклицал: — Хлоп, башка нету! Харашо! Винтовка сама работает... Очень харашо!
Вся сила его страстного воодушевления была в этом слове: «Харашо!»
Гамкралидзе отлично работал на ремонте, но ему не терпелось попасть в боевой экипаж.
Как только заходила речь о том, что в экипаже нужно кого-нибудь заменить, Гамкралидзе подбегал ко мне с вопросом:
—Товарищ командир, я нужен?
—Нужен, нужен, товарищ Гамкралидзе.
—К какой машине бежать? — спрашивал он радостно.
А когда я отвечал, что ему нужно бежать к той машине, которую он ремонтирует, Гамкралидзе мгновенно мрачнел и спрашивал:
—Пачэму не доверяете?
Я объяснял ему, что он должен еще подучиться на ремонте, но он упорно повторял этот вопрос — жалобно, тревожно, а под конец возмущенно.
Ночью он не давал мне спать, садился рядом и начинал рассказывать, как в пехоте ходил в разведку, лазал по камышам на Днестре, добывал пленных. Рассказывал мне Гамкралидзе и о своей невесте, о том, какой он видел ее во сне. И всегда, о чем бы он ни говорил, заканчивал угрозой:
—Харашо! Не дадите машину — украду, сам воевать уеду!
Костяхин взял его под свою опеку. Приезжая на завод, комиссар прежде всего разыскивал Гамкралидзе. Они беседовали в сторонке, то оба чему-то смеялись, то переходили на полушопот. Не знаю, о чем они говорили, но эти беседы действовали очень успокаивающе на нетерпеливого и мнительного бойца. Гамкралидзе с благоговением относился к комиссару, но все-таки я боялся, что он может осуществить свою угрозу, — хоть и не с танком, а убежит с завода на фронт.
И вот однажды Гамкралидзе пропал. Мы сообщили о его исчезновении в комендатуру. На следующее утро меня вызвали к проходной, доложили, что какой-то боец привел румынского солдата и требует, чтобы его пропустили вместе с пленным на завод.
В проходной стоял Гамкралидзе с трофейным автоматом на груди.
—Вот документ,— сказал он,— подавая мне записку.
Записка была от политрука роты, сообщавшего, что присланный с завода красноармеец Гамкралидзе задание выполнил и сопровождает по назначению пленного.
-Какое задание? — ничего не понимаю, — сказал я.
Гамкралидзе покраснел от обиды и начал горячо выкрикивать слова, из которых я понял только два:
—Не харашо!
Я с трудом разобрался, в чем дело. Как-то мы говорили на собрании, что в экипаж надо подбирать людей, уже воевавших вместе, испытавших друг друга в бою. Это натолкнуло Гамкралидзе на мысль, что я сомневаюсь в его боевых качествах и поэтому задерживаю назначение в экипаж. Гамкралидзе вообразил, что я жду, пока он докажет нам, что на него можно положиться. Отправившись в свою старую роту, он заявил политруку, что его послали с завода за «языком», который будто бы крайне необходим танкистам. Политрук не стал задумываться над тем, для чего на заводе потребовался «язык», послал Гамкралидзе в секрет с ночным нарядом бойцов, которые, вероятно, и помогали ему в захвате пленного.
После этого я уже больше не мог держать Гамкралидзе на ремонте.
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 07:56 | Сообщение # 55 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
Командиром нового танкового взвода был назначен Никитин. В должности среднего командира ему еще не приходилось воевать, и поэтому я поехал в полк вместе с ним. В пути на нашу взводную колонну налетела немецкая авиация и немного повредила один танк. Оставив его на дороге с экипажем, который занялся' ремонтом, мы прибыли к Осипову с двумя машинами.
Командный пункт Осипова помещался на северной стороне села Корсунцы, в саманном домике. Но этот домик только формально считался местопребыванием командира полка. Здесь находилась часть его штаба, ведающая тылами полка, а сам полковник сидел далеко впереди, в крытом окопе у полотна железной дороги, между штабелей шпал и снегозащитных щитов.
—Спасибо, танкисты, что сдержали свое слово. Благодарю от имени всего личного состава полка!—
сказал он, взяв под козырек, и стал пожимать нам руки прежде, чем я успел ему доложить о прибытии.
Меня беспокоило, что вместо трех обещанных танков мы привели только два, к тому же один из них не был годен для атаки, но Яков Иванович как будто был вполне удовлетворен тем, что получил. Он очень обрадовался, увидев среди танкистов своего моряка.
Рапорт Рябого полковник принимал в положении «смирно», не сводя глаз с докладывающего. Я заметил при этом, как задрожали тяжелые веки Якова Ивановича и сквозь его обычную внешнюю суровость стали пробиваться чувства, которые ему приходится в этой обстановке очень часто загонять в глубину души.
—В самый раз явились! — сказал он, пожав Рябому руку, когда тот закончил свой рапорт.
Не сходя с места, только чуть наклонившись, Рябой мгновенно приподнял над собой полковника.
—Что вы делаете? — невольно вырвалось у меня.
—Взвешиваю, как тяжелы полковые дела, товарищ старший лейтенант, — с озорной улыбкой ответил Рябой, поставив рядом с собой покрасневшего Якова Ивановича.
—Ну, как находите? — спросил его полковник.
—Под силу! — засмеялся Рябой. — Куда легче, чем было тогда.
—Спасибо! Обрадовали. Главное — не терять меру силы, — сказал Яков Иванович и в свою очередь высоко поднял Рябого.
Как я узнал потом, они уже лет пять служат вместе и у них вошло в обычай при встрече мериться силой и ловкостью, внезапно поднимая друг друга.
Для танка Рябого полковник велел подготовить вечером капонир у полотна железной дороги. Но прежде чем стать тут в оборону, этот танк должен был выйти на исходный рубеж атаки, чтобы поддержать ее огнем с места. Для заводки его Осипов дал трактор. '
Целью атаки был прорыв кольца окружения, в котором второй день бился батальон Ламзина. Противник прижал его к берегу Большого Аджалыкского лимана. Ламзина надо было спасать немедленно, так как в последнем донесении, доставленном через лиман вплавь, он сообщал, что боеприпасы в батальоне на исходе.
Окружив батальон Ламзина, противник пытался прорваться к Чебанке, чтобы овладеть береговой батареей, не дающей ему покоя ни днем, ни ночью. Но Осипову удалось вовремя затянуть образовавшийся прорыв жидкой цепочкой обороны. Для этого ему пришлось использовать все тылы полка, даже раненых, находившихся на полковом медпункте — всех, кто мог двигаться и держать в руках винтовку. На помощь собранному Осиповым резерву прибыл отряд добровольцев с линкора «Парижская Коммуна».
Ширина вклинения противника между батальоном Ламзина и вновь организованной обороной полка не превышала полутора километров. Осипов решил ударить по этому клину, прикрываясь слева лиманом, а справа — огнем береговой батареи Чебанки, сменившей ночью старые стволы на новые.
Когда мы прибыли на исходную, там уже все было готово к атаке. Мощная береговая артиллерия била через наши головы. Противник притих.
Невдалеке от нас стояли четыре автомашины-полуторки с зенитно-пулеметными установками, замаскированные срубленными кустами акаций и дикой маслины. В кузовах машин, у пулеметов суетились моряки.
—Невжели так-таки и будут атаковать на автомашинах? — с удивлением спросил меня Микита.
В кузове одного из грузовиков я увидел политрука Каткова, занимавшегося дополнительным креплением треноги учетверенной пулеметной установки.
—Вы что тут задумали? — спросил я у него.
—Ничего, дружище, ничего — не волнуйся! Боялись, что совсем ни одного танка не пришлете на помощь, думали — не успеете, вот и решили вместо танков автомашины использовать, — сказал Катков.
Мне не верилось, что он говорит серьезно.
—В атаку на автомашинах? — воскликнул я.
—Надо же выручать Ламзина, — спокойно ответил Катков, продолжая возиться с креплением треноги.
Я загорячился:
—Но не на автомашинах же? Что за ерунда! Что вам жить надоело?
—Причем здесь жизнь, товарищ старший лейтенант, когда второй батальон дерется в окружении без боеприпасов? — раздался чей-то возмущенный голос.
Катков посмотрел на меня так, как будто он решительно не понимал, чего я горячусь, а потом заявил:
—Вот что, дружище, приведи роту танков, тогда и разговаривай, а то привел только две машины, так что, пожалуйста, помалкивай.
Меня, как нож по сердцу, резнули слова «две машины», я с тоской подумал: «Только одну, годную для атаки», и, уже понизив голос, спросил Каткова, знает ли полковник об этой бесшабашной затее с автомашинами.
—Полковник также страдает душой за батальон Ламзина. Чего его утруждать! Сами будем беспокоиться, как выиграть бой, на своем кусочке, — сказал Катков.
Конечно, мне надо было сейчас же донести Осипову о затее Каткова, но я усомнился, имею ли на это право, подумал, а вдруг и Осипов скажет мне: «Ясно, что лучше итти в атаку на танках — каждый дурак знает это — но что же вы привели только один годный для атаки танк?» Эта мысль окончательно сбила с меня пыл, и я стал просить Каткова, чтобы его автомашины хотя бы шли за танком Никитина не ближе чем в четырехстах метрах. Он согласился, но предупредил:
—Только пусть он не зевает по сторонам, у меня ведь тоже скорость есть и огня хватит.
Рябой, слышавший весь этот разговор, пришел в неописуемое волнение: как это так — открытые машины пойдут в атаку, а его танк останется в тылу, будет стрелять с места?
—Не могу! Не имею права стоять! — заявил он.
—Конечно! Даешь атаку и больше ничего, — поддержал его Гамкралидзе.
Я не решался изменить приказа полковника, сказал, что без стартера нельзя итти в атаку, но тут вмешался Микита и стал убеждать меня, что, если он сюда довел танк благополучно, то и в атаке не заглушит мотор.
На НП Осипова было решено, что Мйкита доведет танк Рябого до места и вернется на завод, по пути поможет в ремонте экипажу машины, поврежденной авиацией. Я тоже должен был вернуться с ним, так как от взвода остался один танк Никитина и мне тут делать было больше нечего. Но, увидев, что Катков готовится в атаку на открытых машинах, я не мог уйти, просто не в силах был. По сравнению с тем, что задумали эти люди, все решенное раньше показалось мне мелким. Мне стало стыдно за себя, как будто меня уличили в чем-то недостойном командира. «Моряки на этих грузовых тачках в атаку идут, а мы танк не пускаем, дрожим за него»,- подумал я и решительно сказал Миките:
—Веди!
Сигнал атаки был подан еще до окончания артподготовки. Моряки, как на парадном учении, ровной цепью выбежали на гребень. Танки Никитина и Рябого, рванувшись вперед, обогнали цепь. В тот момент, когда они обгоняли моряков, над башней Рябого поднялась на палке трепещущая ленточками бескозырка. Ленточки, как живые, то обвивались вокруг палки, то взмывали вверх, то вытягивались в две стрелы.
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 07:59 | Сообщение # 56 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
На исходных позициях остались только я да телефонисты из штаба полка. Минут через пять из-за гребня вынырнула «эмка» Осипова, а за ней, ревя мотором, — танк. Это был наш третий танк, оставленный на дороге для ремонта.
—Садись и во что бы то ни стало догони Каткова, верни машины! — сказал Осипов, выскочив из «эмки», и подтолкнул меня к спускавшемуся в лощину танку.
Впереди уже не видно было разрывов нашей артиллерии, началась матросская огневая атака с плеча. Я летел туда на предельной скорости, и казалось, что машина временами отрывается от земли. Сквозь гул мотора слышна была лихорадочная дробь пулеметов и прерывистый, глухой треск автоматов. Перед глазами все прыгало, и я вынужден был остановить машину, чтобы ориентироваться, так как полуторки Каткова куда-то исчезли. Наконец, я различил их в пыли и дыму боевой суматохи далеко вправо от дороги. Там же был и танк Рябого с черной точкой над башней, видимой только в бинокль. Он оторвался от берега лимана и забирал все правее и правее к нескошенной пшенице, в которой, как жучки на колосках, мелькали убегавшие солдаты противника.
В том направлении, где сражался наш окруженный батальон, виден был танк Никитина, за которым бежало много людей. Между копнами горела, опрокинувшись набок, одна из автомашин Каткова. Здесь оборона противника была прорвана, а правее, куда ушли остальные три автомашины, ясно была видна действующая оборона на высотке.
Автомашины Каткова скрылись в лощине. Мы помчались за ними. Там все кругом жужжало, свистело и пело. Все зло было в высотке, на которой перезревала нескошенная пшеница. Противник простреливал оттуда всю лощину, не позволял батальону Ламзина соединиться с моряками. Вот они — две автомашины — стоят и ведут огонь по этой высотке из своих «учетверенок». Башня танка Рябого мелькает впереди на склоне высотки в пшенице. Третья автомашина Каткова горит внизу у снопов, на скошенном поле. Когда мы подъезжали к ней, танк Рябого уже взобрался на высотку, и огонь в лощине затих.
Я опоздал с приказом полковника. Катков был смертельно ранен. Четверо моряков несли его на связанных рукавами фланельках, как на носилках. Они шли назад к лиману. Позади них морской ветер раздувал огонь. От горящей машины Каткова огонь перекинулся по жнивью и копнам на несжатое поле пшеницы, и она запылала. Огненный вихрь покатился по высотке, в глубину противника, куда ушел танк Рябого, исчезнувший в дыму быстро распространявшегося по степи пожара.
Обе автомашины вернулись назад, догнали моряков, несших Каткова. Краснофлотцы уложили Каткова на одну из полуторок. Сознание еще не совсем покинуло его. Вытянувшись, он громко, отчетливо сказал: «Вот так хорошо — все небо видно. Бурное, как море». И верно — облачная рябь в синем небе напоминала пенистые гребешки волн. По лицу Каткова не заметно было, чтобы он испытывал боль, и никак уже нельзя было думать, что он умирает.
Бой за горящей на высотке пшеницей скоро затих — противник оставил это страшное поле и отошел на голые высоты. Я хотел переждать, пока пожар уйдет за гребень, чтобы, поднявшись на него, узнать о судьбе экипажа исчезнувшего танка, но прежде чем огонь испепелил пшеницу на скате высоты, из пелены дыма выскочил человек. Это был Микита, просмоленный, прокопченный, в полусгоревшем комбинезоне, с гранатной сумкой через плечо.
По ту сторону высоты его машина, обстрелянная с двух бортов немецкими пушками, загорелась, провалилась в какую-то яму и заглохла. Из горящей машины выбрался весь экипаж, но Рябой тут же свалился замертво, простреленный очередью из автомата. Башнер Гамкралидзе вместе с Микитой пополз к нескошенной пшенице, но не дополз, тоже был убит наповал. Микита, петляя по пшенице, отбивался гранатами.
Мы вернулись к тому месту, где я оставил Осипова. Он сидел у изголовья Каткова, лежавшего на немоло-ченной пшенице, разостланной по земле. Катков был уже мертв. Полковник, обхватив руками колено, слушал доклад Ламзина, батальон которого, выйдя из окружения, занимал новую оборону. На наш остановившийся возле него танк Осипов даже не глянул. Когда подъехала «эмка», полковник прервал Ламзина и сказал выскочившему из машины комиссару:
—Прозевали мы с тобой нашего орла, улетел!
Я передал комиссару комсомольские билеты и другие документы нашего первого танкиста-моряка Рябого и его башнера Гамкралидзе, принесенные Микитой. Яков Иванович молча взял комсомольские билеты из рук Митракова, посмотрел на фотографии, потом, зажав билеты между ладонями так, как отогревают озябшие руки ребенка, перевел глаза на Микиту.
—Как вы смели нарушить мой приказ? — спросил он.
Я решил, что этот вопрос обращен не столько к Миките, сколько ко мне, и сказал:
—Товарищ полковник, пришлось рискнуть, когда мы увидели, что Катков идет в атаку на грузовиках... Действовали по обстановке, с одной целью...
—Цель знаю, цель у всех одна! — перебил меня Осипов. Он поднялся и, ни на кого не глядя, сказал: — Катков сделал великое дело, неоценимое. Только благодаря его «учетверенкам» удалось подавить пулеметы противника. Это он спас Ламзина. А вы? — этот вопрос был обращен опять к Миките. — Вы не выполнили приказа, и вот вам результат — нет машины, нет людей.
Во мне начала закипать обида: во-первых, сам же он велел мне вернуть машины Каткова — значит, считал его затею безрассудной. Во-вторых, еще неизвестно, кто подавил пулеметы — «учетверенки» Каткова или наш погибший танк. И я бы высказал это Осипову, если бы не был обескуражен тем, что он все время обращался к Миките, совершенно игнорируя меня.
—Эх, люди вы, люди вы наши! — сказал он вдруг с затеплившейся в голосе нежностью.
Микита все время молчал и угрюмо смотрел в землю. Удрученные, вернулись мы с ним на завод. Никитин с двумя танками остался у Осипова.
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 08:03 | Сообщение # 57 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| ТЕТРАДЬ ВОСЬМАЯ
В штабе армии, после моего обычного доклада, подполковник информировал меня о полученном вчера приказе Ставки. Приморской армии приказано отвести войска с промежуточных рубежей на передовой рубеж главной обороны города. Хотя на передовом рубеже вырыта траншея только в три четверти роста человека, но все-таки она сплошная, а это совсем не то, что отдельные, разрозненные окопчики глубиной по колено, которые наша пехота рыла под огнем на каждом промежуточном рубеже.
Вчерне траншеи были готовы несколько дней назад, и я не раз слышал уже вопрос, задававшийся гражданскими людьми военным: почему торопили рыть траншеи? Вот они готовы, но войска продолжают вести бои в чистом поле. На этот вопрос обычно давался такой ответ:
—Измотаем противника в поле, тогда у него меньше охоты будет на траншеи лезть.
Итак, наступил новый период обороны Одессы — позиционный. Приказом Ставки из Приморской армии и кораблей Одесской военно-морской базы Черноморского флота создан Одесский оборонительный район. Теперь командование уже полностью перешло в руки моряков.
—База для моряка — родной дом. Он здесь хозяин, значит, он и командовать должен. Это — историческая традиция, — пояснил мне подполковник новый приказ.
От него же я узнал, что за ночь наши войска по всему фронту обороны сумели совершить планомерный отход и занять траншеи; только в южном секторе, у Кагарлыка, на правом фланге Чапаевской дивизии сводные части не смогли оторваться от противника. На этом участке противник на плечах наших отходящих войск вклинился в передовой рубеж позиционной обороны. Утром сюда выдвинута из резерва кавдивизия Кудюры. Она должна дать возможность чапаевцам закрепиться в траншеях.
Опять потеряна Беляевка, а с ней и городская водонапорная станция, но теперь это не так страшно — город уже имеет достаточно колодезной воды. Не вызвало у нас тревоги и то, что в южном секторе противник ввел в действие две новые дивизии. Наоборот, это может показаться странным, но появление под Одессой свежих сил противника только радует нас и расценивается уже всеми командирами как наш успех, признание противником нашей силы. Теперь уже всем становится ясно, что наша задача состоит в том, чтобы притянуть к себе Я и перемолоть как можно больше дивизий противника. Микита говорит: «Мала куча — невелика, дайте еще я одного человика». Эту уверенность в своих силах поддерживают в нас и мощные бортовые залпы кораблей, появившихся на одесском рейде и сейчас же включивших все свои стволы в общую систему артиллерийской обороны города.
От залпов «старушки-парижанки», как моряки ласкательно называют линкор «Парижская Коммуна», дрожат перекрытия нашего цеха, хотя этот корабль стоит на рейде в десяти километрах от нас. Он поддерживает полк Осипова. Никитин, прибуксировавший оттуда подбитый танк, восторженно говорит мне:
—Поверьте, товарищ командир, после линкоровского залпа выстрелишь из своей пушки — все равно что из пистолета.
Из Севастополя начали прибывать свежие силы морской пехоты. Формируется 2-й морской полк. Весть о прибытии из Севастополя первого батальона молнией пронеслась по городу. Многие севастопольцы едва высадились на берег, как оказались в кругу своей семьи, родственников. Несмотря на артиллерийский обстрел города и налеты немецкой авиации, на Преображенской улице — смех, пляска, музыка. Под одной акацией — баян, под другой — гитара с мандолиной. Веселые «Яблочко», «Барыня», «Трепак», а рядом вальс «Тоска у по родине». Молодой моряк танцует с девушкой. На коренастом главстаршине повисли малыши. Кто-то старается обеими руками обнять сразу всю кучей бросившуюся к нему семью. А за углом стоят пустые трамваи, прибывшие сюда для того, чтобы отвезти севастопольцев в Лузановку, на фронт.
На одном трамвае поставлена корабельная вращающаяся башня с семидесятишестимиллиметровой пушкой. Я позавидовал трамвайщикам и сказал своему начальнику, с которым мы вместе наблюдали за посадкой моряков:
—Если бы на Пролетарку дали такую башню, мы как-нибудь приделали ей ноги настоящие, самостоятельные, а то где-нибудь от бомбежки нарушится линия и в бронетрамвае галки гнезда совьют.
Подполковник ответил, что таких башен больше нет, одна была на базе, и трамвайщики выпросили ее у моряков.
Под торжественный марш, высвистываемый моряками из открытых окон переполненного вагона, их командир поднялся на переднюю площадку и скомандовал вагоновожатому:
—Полный вперед!
На улице остались две цепи моряков в пехотной амуниции. Они делали перебежки.
Кто-то невидимый мне кричал из-за угла здания надорванным голосом:
—Отставить — не годится! При такой перебежке ни один не уцелеет...
Я ахнул от удивления, увидев нашего Федю, появившегося из-за угла дома во всей блистательной красе главстаршины, с нашивками и с дудкой, висевшей на длинной цепочке. Мне говорили, что Федя тяжело ранен, лежит в госпитале. Я все ругал себя, что никак не могу выбрать время и навестить нашего бывшего партийного секретаря, и вдруг — такая встреча. Сощурившись, он смотрел на меня.
—Ну что, салоежник, не узнаешь?
—Ничего не пойму, —сознался я. — Слыхал, что из ополчения тебя увезли едва живого, а ты, оказывается, цветешь, моряком стал.
—Осиповского полка, — с гордостью заявил Федя.
Он отдал команду «Перерыв, закуривай» и стал с удовольствием рассказывать мне свою историю:
—Лежу, в животе две дырки, вход с одного боку, а выход с другого. Жжет, как будто меня на веретено насадили. Ну, думаю, Федя, играй отбой. Спрашиваю профессора: «Когда, отче, конец?» А он улыбается, щупает мое пузо, говорит: «Ваш конец длиннее моего». И, что ты думаешь, вместо операции дал мне касторки. Я решил, что, значит, безнадежный, не хочет старик со мной попусту возиться, и попросил вина. Сиделка сердобольная сжалилась — знакомая моя — принесла потихоньку полкотелка. Я зарядился, но вижу, что не берет. Попросил еще, она мне еще полкотелка, и я на губах сыграл вечернюю зорю. До утра наигрывал зорю, чтобы не прозевать, когда отбой играть. К утру меня пронесло после касторки и здорово легче стало, умирать передумал, кушать захотелось, как будто неделю не ел. Профессор объявил, что я счастливый: пуля между мышцами прошла... Надо было уже в роту возвращаться, а тут слышу, что старых моряков-коммунистов отбирают на пополнение к Осипову... Ну и не выдержал, изменил пролетарцам. Собрали нас человек двадцать, привезли к Осипову. Он глянул на меня и спрашивает: «Где служил, папаша?» «На крейсере «Аргун» в Тихом океане». «Хорошо! А пехотную службу знаешь?» — «Так точно — старшина роты, ополченцев обучал». «Хорошо! Присваиваю тебе звание главстаршины, даю взвод краснофлотцев с крейсера «Молотов» и чтобы за три-четыре дня они у тебя всю пехотную науку превзошли. Научи мать-землицу обнимать покрепче, да попроворнее, чтобы забыли про свой гвардейский рост...» Ну, вот и стараемся...
Федя точно скинул с плеч половину своей пятидесятипятилетней жизни, прямо светится весь от удовольствия, что снова, хоть и на суше, но среди моряков.
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 08:09 | Сообщение # 58 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
После того как карповский эшелон пополнил наш ремфонд и по счастливой случайности на заводе оказался целый вагон моторов М-17, никто из танкистов, работающих на ремонте, не может уже сказать, как говорил Микита: «Не бачу перспектив».
На днях к нам в цех зашел инструктор горкома комсомола Хоменко. Он воспитанник заводской комсомольской организации, последнее время работал на Пролетарке лекальщиком. На заводе у него осталась невеста — наша белокурая Вера, заменившая на посту комсомольского секретаря Милю Пташного. Она работает на ремонте танков браковщиком и командует санитарным взводом ПВО.
В горкоме комсомола услыхали, что мы обязались дать еще десять танков, и Хоменко пришел, чтобы узнать, не может ли комсомол нам чем-нибудь помочь. Под конец разговора он вдруг спросил:
—А меня возьмешь к себе в цех?
—Ты же на фронт рвался, — ответил я.
—Теперь я вижу, что тут можно сделать, пожалуй, больше! — сказал Хоменко.
Нам очень нужны квалифицированные рабочие, и на следующий день я заехал в горком комсомола, чтобы договориться о возвращении Хоменко на завод.
В горкоме все занимались упаковкой в ящики архива.
—Ночью грузим на боевое судно, а завтра уходим в армию, — торжественно объявил мне Хоменко.
—А как же с заводом? Пропала уже охота возвращаться? — спросил я.
Он развел руками:
—Не могу же я теперь проситься на завод, когда в городе одни девушки остаются...
Хоменко замялся. Я чувствовал, что парень хочет мне что-то сказать, но почему-то смущается. Мы уже с ним прощались, когда он вдруг, покраснев, выпалил:
—Приходи сегодня вечером к нам на свадьбу...
На заводе все знали, что Хоменко и Вера никак не могут решить, что им делать — жениться сейчас, или ждать окончания войны.
—Как же это вы, наконец, решились? — засмеялся я.
—Понимаешь, какое дело... — Он запнулся в смушении, а потом стал в горячности уверять меня, что не хотел связывать Веру, так как боялся, что скоро придется покинуть ее — вот потому и колебался. Но Вера вчера узнала, что он уходит в армию и твердо заявила, что в таком случае надо вопрос решить сейчас же и вообще все эти колебания — глупости.
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 08:10 | Сообщение # 59 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
На каждом партийном собрании нашей заводской группы танкистов мы говорим, что сейчас нет ничего более важного, в Одессе, чем делать танки, однако про себя все-таки думаем, что водить танки в атаку гораздо важнее. Как только мы начинаем комплектовать экипаж очередного танка, не оберешься обид, огорчений, жалоб. Особенно досаждают мне ученики-ремесленники. Их работает у нас уже человек пятьдесят. Братья Мишка и Васька прохода мне не дают, все уверяют, что они уже выучились на башенных стрелков.
—Если сомневаетесь, спросите старшину Гадючку,— заявляет старший, а младший тут же опрометью кидается за Микитой, уверенный, что тот поддержит их.
Сколько раз объяснял я этим ребятишкам, что не имею права зачислять их в боевое подразделение, что в бою танк может загореться и если кого-нибудь ранят, другой обязан вытащить его из горящей машины, а для этого нужны и сноровка и сила — ничего не помогает. По представлению этих завсегдатаев кино на Ильичевке, пойти в бой то же самое, что в выходной день на лузановском пляже завладеть заводской яхтой и умчаться в море с попутным ветерком, воспользовавшись тем, что Федя, наш яхтклубовский капитан, отвернулся, заговорившись на пляже с приятелями.
Когда я прикрикнул на них, пригрозил, что, если будут надоедать, прогоню из цеха, они стали подсылать ко мне ходатаев — то кого-нибудь из старых мастеров, дружков своего деда-кузнеца, ушедшего в ополчение, то Веру, которая как комсомольский секретарь покровительствует этим юнцам. Добиваясь зачисления в экипаж, мальчики пустили в ход и письмо своего деда, в котором тот имел неосторожность написать: «А в случае чего, так бейте, хлопцы, врагов наших и за меня».
Но больше всего надежд они возлагают, конечно, на Микиту, своего наставника и друга. В обеденный перерыв их часто можно видеть втроем, сидящими на корме монтируемой машины за сочинением очередного послания деду Подписывая последним это коллективное сочинение, Микита громогласно объявляет на весь цех что-нибудь в таком роде.
—Всякая умная бумага оканчивается точкой. Це значит: все ясно, понятно и решено. Точка, хлопцы, в каждом диле, як сало для хлеба.
В работе Микита не дает своим питомцам никаких скидок и они в своем рвении заслужить у него похвалу обгоняют взрослых слесарей. Особенно высоко поднялся в их глазах авторитет Микиты после того, как тот вернулся от Осипова в обгоревшем комбинезоне, с обожженными руками.
Я просил его поговорить с ребятами, убедить, что на танке в бою не так уже весело, но Микита подвел меня.
-Не бачили ще шмаленого волка? А я, хлопцы, второй раз его побачил и в общем ничего, жив-здоров,— заявил он своим питомцам.
Тогда я решил прибегнуть к последнему средству: сказал ребятам, что назначаю обоих на танки БТ-5, вероятность восстановления которых была очень сомнительной. Но на следующий день, посмотрев в левый угол цеха, где стояли старые, обгоревшие БТ-5, я понял, что просчитался. В этом углу ремесленники кишели, как в муравейнике.
На машинах, считавшихся безнадежными, работало вдвое больше людей, чем на других. Микита заявил мне, что он тут не при чем: над БТ-5 взяли шефство комсомольцы, постановили восстановить их в кратчайший срок.
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 08:11 | Сообщение # 60 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
Противник не выводит из боя своих дивизий. Он пополняет их резервами на месте, не дает нам ни одного часа передышки. С утра до вечера по всей дуге переднего края гремит канонада. Раньше на заводе слышен был только гул наших береговых батарей. Теперь в многоголосом хоре артиллерии мы ясно различаем голоса не только нашей полевой артиллерии, но и артиллерии противника.
К канонаде на заводе уже привыкли. Больше тревожат минуты тишины, внезапно наступающие после шквального огня. Все уже знают, что эти паузы означают атаку. Томительно тревожна эта тишина. Ведь на некоторых направлениях от нашего завода до переднего края всего 7—8 километров.
Если бы существовал такой манометр с двумя стрелками, из которых одна отмечала обстановку передовых позиций обороны, а другая напряженность работы на заводе, то обе стрелки одновременно подскакивали бы к красной черте предела.
О том, что происходит на фронте, мы узнаем тотчас же от экипажей, возвращающихся со своими машинами после боя на завод.
То и дело у заводских ворот гудят танки, слышны возгласы рабочих, выбегающих из цеха узнать, чьи танки вернулись, подбитые или целые, не убит ли, не ранен кто из танкистов.
—Трофеи! Трофеи!... Наши приехали!.. Мой танк!..
Танк Кривули, лязгая гусеницами по каменному настилу двора, буксирует две немецкие пушки. За ним еще танк. На корму уже вскочил слесарь-бригадир Трофименко. Держась за башню, он кричит:
—Оба мои приехали... девятый и десятый.
Танки заходят в проворно распахнутые девушкой-охранницей ворота цеха. Кривуля соскакивает с машины.
—Как обстановка? — спрашиваю я.
—Тяжелая! Противник атакует беспрерывно, прет лавами, бросает в атаку по полсотне танков. Держимся на окраине Выгоды.
Оба танка, которые привел Кривуля, к утру должны , вернуться в Выгоду отремонтированные, заправленные горючим и снарядами. Теперь наш завод не только ремонтная база, но и пункт заправки. На рассвете после испытания отремонтированной машины на глиняном карьере, после пристрелки и выверки орудий, машина идет на заправку в садик у фабрики-кухни, а оттуда уже прямо в бой.
Кривуля привез письмо от пролетарцев-ополченцев, адресованное коллективу завода. У одной из ремонтирующихся машин, под маскировочным абажуром, начальник цеха читает это письмо собравшимся в круг танкистам, рабочим, мастерам.
«Нам, ополченцам-пролетарцам, товарищи танкисты каждый день привозят с завода хорошие вести: то вышел восьмой танк, а то сразу же одиннадцатый и двенадцатый. Вот и мы, встретившись сегодня ночью, как обычно, у ротной кухни, за получением обеда, хотим рассказать вам, как воюем... Счета атакам противника мы не ведем, днем покушать даже некогда, кушаем только ночью, тогда же и разговариваем, мечтаем о хорошей послевоенной жизни...»
Затем следует перечисление всех ополченцев, отличившихся в боях, заверение, что враг не будет допущен к городу, и приписка Антона Разумовского: «Это от себя. Проушины траков наваривайте высокоуглеродистыми электродами с марганцевым покрытием, проушины будут стойкими на износ, а не такие, как сейчас».
Во время чтения письма Кривуля беспокойно вертит головой.
—Не волнуйся, она здесь и смотрит на твой чуб, — шепчу я ему и показываю взглядом на Машу.
Маша стоит по другую сторону танка в тени и не сводит глаз с Кривули, но когда тот замечает ее, Маша тотчас опускает глаза, делает вид, что поглощена письмом. Потом я вижу, как Кривуля подходит к ней, что-то шепчет на ухо, а она сердито прикусывает губу, качает головой. Кривуля отходит от нее смущенный.
—Что у вас там опять произошло? — спрашиваю я.
Кривуля молчит. Я догадываюсь, в чем дело. Он, вероятно, уже узнал о свадьбе Хоменко и Веры, на которой гуляли почти все наши танкисты-ремонтники, и ему очень обидно, что Маша все еще упорствует.
На ночь в целях маскировки весь цех окутывается брезентом. От застаивающегося моторного газа лица У всех сереют, покрываются крупными капельками пота. На рассвете, когда ворота цеха, наконец, распахиваются, все невольно повертываются навстречу свежему воздуху. Кажется, что слышишь шум врывающегося в цех воздушного потока, чувствуешь, как он хлещет мимо тебя, а потом подхватывает, кружит, несет. Мы выходим из цеха на десятиминутный перекур, как пьяные.
К воротам подплывают «три кита». Так называют у нас трех семидесятилетних стариков-слесарей — Гала-харева, Замотаева и Захарова.
—Закуривайте, «киты», — предлагаю я.
Замотаев протягивает руку к коробке «Казбека». Он не может взять папироску, она скользит у него в пальцах.
—Эка шибануло в голову, словно от кварты спирта,— жалуется Замотаев.
Он наваливается на папиросную коробку всей своей тяжестью, выбивает ее у меня из рук. Папиросы рассыпаются по земле. Замотаев нагибается, чтобы собрать их, и валится на землю.
—Эх, ты, старина! — упрекает его старик Галахарев и тоже, пошатнувшись на пороге, падает возле ворот.
Коренастый мастер Гужва в бессилии опускается на стоящий рядом старый танковый мотор.
Я стою, опираясь на косяк ворот, у меня кружится голова, и я не сразу соображаю, в чем дело. Подбегает Вера, дает Гужве, мне и еще кому-то по кусочку ваты, смоченной нашатырным спиртом.
Старики Замотаев и Галахарев лежат без движения. Мы перетаскиваем их под каштан, на газон. Тут они приходят в себя.
—Вот это закурил! — смеется Замотаев.
—Первый раз со мной в жизни такое приключилось,— как бы оправдывается Галахарев.
—Война такая тоже в первый раз, — успокаивает его Микита.
Он подносит обоим старикам по полторы морских нормы вина из осиповского бочонка. Этот бочонок стоит в конторке цеха. Он под строгим контролем. Вино расходуется только для поддержания ослабевших.
—Так «киты» наши долго не протянут, — говорит мне начальник цеха.
Мы решаем с ним, что надо в течение ночи делать пять десятиминутных перерывов с выходом всех из наглухо закрытого цеха во двор, на свежий воздух.
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 08:15 | Сообщение # 61 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
Обстановка на фронте снова стала ухудшаться. В восточном секторе противник приблизился к береговой батарее в Чебановке, и она оказалась под ружейным огнем с трех сторон. В прикрывающих ее ротах морского полка осталось по десять-двадцать бойцов... Противник выходит в тыл этой батарее, к перешейку Большого Аджалыкского лимана, последней естественной преграды на подступах к городу с востока. В южном секторе после ряда атак, следовавших непрерывно одна за другой, враг захватил село Петерсталь и стремится расширить вбитый им здесь клин в нашу позиционную оборону. В западном секторе, в районе Выгоды, фашисты атакуют и днем и ночью.
Нам, ремонтникам, приходится метаться из дивизии в дивизию. Там танк подбит, остался в нейтральной зоне — надо скорее вытащить, доставить на завод; там требуется организовать ремонт на месте, так как подбитая машина должна сейчас же опять итти в бой.
Я вернулся с переднего края на завод в полночь. Эта ночь была «воробьиной», так называет народ грозовую ночь, когда даже неприхотливый воробей не может сомкнуть глаз. От зарниц артиллерийской стрельбы в восточном секторе было так же светло, как в западном секторе от осветительных ракет противника.
Воентехник доложил, что позвонил подполковник и приказал через час доставить взвод Никитина и вообще все, что есть на заводе «ходячее», в распоряжение начальника восточного сектора.
—Подполковник сказал, что морякам туго. Немцы прорвались у Аджалыка... А разве эти машины доведешь до атаки! — говорил он возмущенно о танках БТ-5, моторы которых гремели, как пустые железные бочки.
В наших условиях ни при каком полете технической фантазии нельзя представить себе возможности капитального ремонта моторов таких старых изношенных танков, как наши БТ-5 и БТ-2. Поэтому, если танк кое-как двигается, мы считаем его боевой машиной, а когда он перестает двигаться, единственное, что мы можем сделать, это заставить его снова кое-как передвигаться.
Самый опасный и неприятный маршрут для этих «инвалидов» — маршрут к морякам в восточный сектор. Дорога туда идет по мощенным булыжником улицам через весь город, через всю Пересыпь и дальше, почти До самой Крижановки, по шоссе, которое тоже булыжное. Изношенная сверх всяких пределов ходовая часть машин, моторы да и внутренняя арматура с трудом выдерживают тряску на этом злополучном пути. Бывают и такие случаи, что машина по дороге постепенно разваливается — винтик за винтиком, трубка за трубкой, проводок за проводком.
Поэтому я решил сам вести взвод Никитина к месту назначения. На этот раз нам посчастливилось: до места дошли все три танка.
Штаб восточного сектора уже перебрался в Лузановку. Домик, в котором он разместился, дрожал, как в лихорадке, остатки стекол, удержавшиеся в некоторых окнах, непрерывно жалобно дребезжали. Начальника сектора в штабе не оказалось. Нас направили на его наблюдательный пункт, находившийся на высотах у Большого Аджалыкского лимана. Дорога туда была под обстрелом противника. До Фонтанки еще носились машины связных командиров, даже ползали санитарные автобусы, но за Фонтанкой движение кончалось. Бушевавший здесь минометный огонь сразу заставил наших механиков закрыть люки, а командиров машин спрятаться в башни.
Я тревожно прислушивался к залпам береговой батареи чебанки, которой помогала с моря эскадра, оглушавшая нас своим громом, и успокаивал себя мыслью: «А все-таки там еще дерутся». Успокаивало и то, что в десятках метрах от этого ада, под обрывистыми Крижановскими высотами, спокойно жили полковые тылы морской пехоты. Искрами сорили в темноте поддувала ротных кухонь, а в какой-то норе, выдолбленной в обрыве, из-под отогнутого полога плащ-палатки мелькал огонек коптилки.
Начальник сектора, поставив Никитину задачу прикрыть отход батарейцев, сказал, что пехота отводится за лиман, вернее, уже отведена, а упрямая батарея еще ведет огонь.
Только мы вышли из укрытия, в котором помещался наблюдательный пункт начальника сектора, как минометный налет накрыл дорогу. Никитина контузило, закидало землей. Он сам поднялся, но сколько я ни кричал ему в ухо, он ничего не слышал. Пришлось оставить его на НП и самому вести взвод в Чебанку.
Между Новой Дофиновкой и Чебанкой дорога оказалась перерезанной противником. Навстречу нам летели явно наши тяжелые снаряды. Эти снаряды вызывали у нас больше опасений, чем вражеские пехотинцы, которые при нашем появлении кинулись в степь и с почтительного расстояния открыли ружейно-пулеметный огонь.
Тут раньше были две береговые батареи — одна У Чебанки, а другая чуть восточнее ее. Та, что стояла за Чебанкой, уже замолкла — батарейцы взорвали свои мощные установки и отошли берегом моря. А вторая батарея еще держалась. Справа от нее был довольно глубокий овраг, спускающийся к морю, сады, позади — обрыв высокого берега, впереди — степь. Противник находился в нескольких стах метрах. Его сдерживала жиденькая цепь краснофлотцев 2-го полка морской пехоты.
Вражеские снаряды рвались возле орудий с методичной размеренностью, а иногда сериями. Невидимые во тьме неба, нудно взвывали немецкие бомбардировщики. Зенитные «учетверенки» держали их на большой высоте, но они все-таки сбрасывали бомбы на отсветы выстрелов, достаточно яркие, несмотря на увеличенные заряды пламягасителя. Бомбы рвались внизу под обрывом, на самом берегу или в море.
Я подъехал к батарее оврагом, оставив два танка позади у дороги со стороны села Шицли, откуда особенно напирали гитлеровцы. Не очень приятно было вылезать из закрытой машины в эту непрерывно грохочущую и мигающую огнями тьму. На батарее кто-то налетел на меня и чуть не сшиб с ног.
Непонятно, как эти люди могли еще бегать. Уже две недели батарея вела огонь. Стволы орудий пришлось сменить, а люди сражались без смены. Последние дни батарея вела огонь непрерывно и большей частью прямой наводкой по пехоте, по пулеметам.
Командира батареи я нашел у одного из орудий, в броневой нише. Он держал в руке телефонную трубку и кричал что-то в ухо маленькому матросику. Как потом я узнал, этот двенадцатилетний матросик — сын старшины Проценко. Его все зовут Женька. Он прибежал на батарею к отцу, как только орудия открыли огонь по врагу. Отец стал гнать его домой, но мальчик выпросил У командира разрешение остаться и стал разведчиком.
—Ну смотри, если убьют, не появляйся на глаза, — пригрозил сыну старшина Проценко.
Эти слова стали крылатыми. Командир, посылай Женьку в разведку, каждый раз повторял их. Женька неизменно отвечал:
—Слушаюсь, товарищ командир, если убьют, не появляться на глаза.
Он каждый вечер уходил в тыл противника, ночь ползал среди немецких танков и орудий, а под утро стремглав прилетал на свою батарею, торопясь доложить о новых огневых точках врага.
—Почему не отходите? — прокричал я командиру батареи.
—Снаряды не кончились, — ответил он. —В погребе еще есть запасы!
Я сказал, что противник уже перерезал дорогу и вот-вот выйдет на перешеек между лиманом и морем. Он ответил, что батарейцы сойдут овражком к морю и в крайнем случае проплывут вдоль берега километра два, и попросил меня прикрыть овражек, чтобы автоматчики не просочились садами к морю.
Почти до самого утра батарея вела огонь. Два танка, оставленные мною у дороги, вынуждены были отползти к Чебанке, так как на дороге появилась уже артиллерия противника. Кое-где отошла и цепь стрелкового прикрытия. Она была в 100—150 метрах от батареи. Оврагом противник не продвигался, но я боялся, что он выйдет дорогой к перешейку и тогда придется вместе с орудиями взрывать и танки — на них не поплывешь за моряками. Несколько раз, вылезая из танка, я прибегал к командиру батареи.
 МО-1-180 береговой батареи №412 в районе поселка Чабанка под Одессой.
—Жаль подрывать, стволы новые... слышите, как звенят... недавно сменил, — кричал он мне в ухо, — если бы я знал, что так скоро придется расставаться с батареей, дотянул бы со старыми... Ведь у нас каждый ориентир пристрелян, каждый бугорок...
И все же ему пришлось приказать батарейцам подтянуть к орудиям ящики с толом. Мы слышали взрывы, спускаясь вместе с артиллеристами оврагом к низкому берегу моря.
Рассвет застал нас на НП начальника сектора. Комбриг приказал немедленно вести взвод к Осипову. Контуженный Никитин х этому времени уже пришел в себя. Он заявил мне, что совершенно здоров, может командовать, но я усомнился и, чтобы проверить его, решил поехать с ним.
В пути нас нагнал на танке Микита, доложил, что ночью был на заводе Костяхин, увидел, что есть еще одна готовая машина, и велел сейчас же вести ее в 1-й морской полк.
Штаб Осипова все еще в поселку Корсунцы, который вдоль и поперек простреливается полковой артиллерией противника. Одновременно с нами к штабу подъехала «эмка», и из нее выскочил Митраков.
—Ставьте танки впритирку к хатам. Сейчас позавтракаем, — сказал он, торопливо, по-приятельски, как старым знакомым, пожимая всем нам руки.
Микита обратился к нему, показывая на огородные грядки:
—Товарищ комиссар, як же так: вы кажете впритирку, а тут красненькие?
По тому, как густо краснели на зеленых стеблях омытые утренней росой помидоры, видно было, что их давно не собирали. На фоне белесой, не то солончаковой, не то известковой пыли, они заманчиво блестели.
—Помидоры? — переспросил Митраков.
—Ну да! Подавим их!
—Ну и старшина — люди гибнут, а он помидоры жалеет! — удивился Митраков.
—Не потому, товарищ комиссар, — сказал Микита, уже с аппетитным причмоком жуя помидор. — А зачем давить напрасно. Зимой на каждую помидорину будем молиться.
—Верно! Портить в самом деле не стоит, — согласился Митраков и приказал поставить танки дальше. — Старшина прав, надо готовиться к зиме, солку организовать, — сказал он мне, входя в хату
Яков Иванович, сидя за столом, спал, опираясь запрокинутой головой о стену, и сладко высвистывал во сне. Рядом стоял моряк, тоскливо посматривая то на поданные на стол миски с борщом, то на полковника.
—О, Яков Иванович изображает сводный флотский оркестр. Симфония! — пошутил Митраков и, подняв палец, предупредил «тсс, не разбудите...» А у вас что за выражение такое, точно вы ребус разгадываете? — насмешливо спросил он стоявшего у стола ординарца.
—Мысль в тупик зашла, товарищ комиссар, — бойко ответил тот и стал докладывать, что полковник велел, как только приедет комиссар, подать завтрак и чтобы на столе все кипело, как на плите, и что вот он все выставил на стол, потому что комиссар приехал, а полковник так сладко спит, что будить его жалко — он неделю глаз не смыкал, а ведь немолодой же.
—Пусть полчасика поспит. Приберите на плиту,— приказал Митраков.
—Отставить! — прогремел Яков Иванович, внезапно прервав храп. Он потер рукой затекшую шею и с укором сказал ординарцу,-
—Службу плохо знаете! Нюни распускаете не по-флотски! Когда приказал, тогда и надо будить, — и, повернув голову к Митракову, засмеялся:—Тоже мне, няня!
Он пригласил нас к столу. В это время в хату вошел Костяхин.
—О, и Сеня здесь! — радостно воскликнул Яков Иванович, еще до войны хорошо знавший Костяхина.— Все танковое начальство слетелось к морякам! В чем дело?
Костяхин объяснил, что в штабе очень озабочены положением на участке полка и поэтому он приехал проверить, все ли танки дошли до места назначения.
Якову Ивановичу что-то тут явно не понравилось. Лицо его сразу стало каменным.
—Беспокоиться надо было раньше. Больных лечат, когда только заболеют, а мне присылают помощь, когда я уже сдал Ильичевку.
Ординарец зазвенел рюмками. Полковник, повернувшись в его сторону, кивнул на рюмки и спросил строго:
—Это кому?
—Гостям! — растерянно ответил ординарец.
—Убрать, — приказал Яков Иванович и, посмотрев на Митракова, добавил: — С воспитанием у него слабовато, чуть что, так и водку на стол... Другое дело после боя, тут для успокоения души рюмка необходима.
—Золотой закон! — сказал Костяхин.
Яков Иванович хитро подмигнул в нашу сторону.
—Это я между прочим, чтобы гости не обиделись.
После завтрака полковник поехал на свой НП и как сказал он, «морской пейзаж на суше». НП был уже на новом месте, восточнее Корсунцы, у развилки железных дорог, под насыпью дороги, идущей на Одессу. За веткой, отходящей вправо, к морю, — длинное, километра на два кукурузное поле. Ширина его около полкилометра. Оно тянется вдоль основной железной дороги, за ним — агротехнические посадки, а дальше — силосные башни совхоза Ильичевка. По окраинам совхоза — противник, а в посадках — батальон майора Жука. Между нашими окопами и вражескими нет и сотни метров, моряки гранатами отбиваются.
-А это — коммуникации, охраняются на всю длину, — сказал Осипов, показывая нам на длинное кукурузное поле. Он привез нас сюда явно только для того, чтобы показать это поле. Двухкилометровая полоса кукурузы — единственная связь с полуокруженным батальоном. Противник бьет по этой полосе заградительным огнем, атакует справа и слева, иногда группы автоматчиков прорываются в кукурузу, но их быстро вылавливают. И без объяснений Осипова видно, что обстановка крайне рискованная и что вернуть потерянный совхоз очень трудно.
Однако свои объяснения, направленные именно к этому, Яков Иванович неожиданно закончил уверением, что в штабе могут не сомневаться — противник будет выбит из совхоза.
—Передайте, чтоб не волновались за нас, — сказал он.
Костяхин решил, что Якова Ивановича обидело его заявление о том, что в штабе встревожены положением на участке полка. Наш комиссар заметно покраснел — это с ним нередко бывает — и сказал, что в штабе на полк Осипова надеются больше, чем на кого-либо. Яков Иванович рассмеялся и, хлопнув Костяхина по плечу, воскликнул:
—Пойми, Сеня, одного прошу — не отбирайте танки! А то что получается: своих моряков послал учиться на танкистов, лучших людей дал вам, а вы пришлете мне взвод на одну атаку и сейчас же назад забираете, хотя на танках мои экипажи... Сам видишь, что нельзя мне на таком широком фронте обороняться без подвижного резерва. Разве они бы взяли Ильичевку, если бы я вчера имел этот взвод! Будь другом, прошу — прикрепи его навечно к полку.
Костяхин покачал головой:
—Ничего не выйдет, Яков Иванович. Нельзя армии оставаться без резерва.
Осипов долго в задумчивости грыз свой мундштук, а потом заявил:
—Даю два трактора ЧТЗ-65, покройте их бронею и поставьте по пулемету. Хоть какие-нибудь да будут танки! Костяхин спросил у меня, что я думаю об этом предложении полковника. Я сказал, что такие танки будут иметь скорость пешехода и сомнительно, чтобы они могли принести пользу в бою.
—А эти вот, пожалуй, подойдут, — сказал Костяхин спустя несколько минут, когда позади нас зарокотали моторы «комсомольцев» -— артиллерийских тягачей СТЗ-НАТИ.
—Но таких у меня ни одного нет! — вздохнул Осипов и вдруг, схватив меня за плечо, воскликнул: — Тьфу, ты, чорт беспалатный! Идея! Я им ЧТЗ отдам, а они мне тягачи. Попрошу контр-адмирала, он прикажет артиллеристам обменяться со мной, а вы только броню поставьте.
На обратном пути в город Костяхин молчал, часто с озабоченным видом протирал очки, прищурившись смотрел куда-то вдаль.
У штаба, вылезая из машины, он велел мне сегодня же осмотреть тягач, произвести все расчеты и вечером доложить.
—Все-таки будем иметь танковый батальон, — сказал он на прощанье.
Мечта о танковом батальоне всем нам не дает покоя. Беда в том, что пока мы восстанавливаем, скажем, двенадцатый танк, одиннадцатый возвращается на завод подбитый и его снова надо восстанавливать. Некоторые танки уже трижды восстанавливались на заводе.
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 08:24 | Сообщение # 62 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
С первых дней штурма город обстреливается артиллерией, но до сих пор огонь был бесприцельный, теперь же наблюдатели противника появились на Чебановских и Дофиновских высотах, откуда значительная часть города, особенно порт, как на ладони.
Прицельный огонь вражеской артиллерии по порту вынудил командующего отдать приказ о взрыве Воронцовского маяка. Стоя у ворот порта, он служил врагу прекрасным ориентиром, но говорят, не один черноморец заплакал горькими слезами, когда саперы взорвали этот маяк.
По порту бьет не меньше дивизиона. Ночью порт непрерывно обстреливается методическим огнем. Артобстрел по портовым воротам сменяется артобстрелом по причалам. Наши транспорты уже приноровились к этой очередности. Переждав налет по портовым воротам, суда быстро проскальзывают в них. Следующий налет обычно бушует сзади, далеко за кормой.
Из окон штаба мы без труда различаем в бинокли разрывы наших снарядов на Дофиновских высотах. Вполне понятно, что и большое здание штаба не могло не привлечь внимания артнаблюдателей противника. Угол дома уже разбит снарядом. Теперь, приезжая в свой отдел, я нередко застаю всех его работников в щелях, вырытых в институтском садике.
Военный Совет приказал начать постройку командного пункта под землей. Вход в объект «А», как у нас называют строящийся подземный штаб, будет через подвал здания техникума, в котором сейчас помещается Военный Совет. Саперы выбрасывают из подъезда этого здания массу земли, затаскивают в подвал строительный материал. Говорят, что служебные и жилые помещения штаба сооружаются на полукилометровом удалении от входа и на шестидесятиметровой глубине. Но в каком направлении от подъезда, из которого выбрасывается земля, строится подземный штаб, никто из нас не знает. Мы предполагаем, что для него будут использованы ближайшие катакомбы.
Обстреливается город и с запада, со стороны села Дальник, но оттуда огонь ведется по карте, не корректируется наблюдателями.
После ожесточенных воздушных бомбежек артиллерийский обстрел большого впечатления ни на кого не производит. Проезжая через рынок Привоз, я наблюдал такую картину. У магазина стояла очередь за овощами, которые теперь завозятся только попутно армейскими машинами, когда они идут в город с передовой. Начался артналет. Первый снаряд упал в хвосте очереди и свалил несколько женщин. В одно мгновение вся очередь вбежала в здание, унеся с собой раненых. Три следующих снаряда разорвались возле магазина. Потом снаряды стали перелетать через здание, и женщины сейчас же высыпали из подъездов и ворот и опять встали в очередь.
Во время артиллерийских и воздушных налетов по району завода мы обыкновенно укрываемся в сборочных шахтах под днищем танков.
—Ото тягу дали... Як та шкапа, которой я пид хвост шкипидаром подмазал, — смеется Микита, втискиваясь в уже переполненную людьми шахту.
—А вы что, товарищ старшина, ветеринаром были? — спрашивает его кто-то.
—Не я, а дядька мий був вроде ветеринара. Учил меня на помощника, да не выучил — шкипидар подвел... Я тогда ще школяром був, у пятом классе, — начинает рассказывать Микита. — Колхоз в селе уже организовался, но между прочим горемычил один индивидуал. Весной подывился он на поле, бачит, шо люди гуртом сеют, ну и одолела его тоска, решил тоже в колхоз вступать. Заявление у него берут, пожалуйте, а вот кобылу его конюх и на порог конюшни не пускает, кажет, шо це шкапа заразит колхозных коней клещами. Индивидуал бежит к моему дядьке, просит: «Вылечи бисову шкапу». А шкапа стоит чуть дыше, повисыла уха, да блыстыт ребрами, як дробина щаблями. Дядька пидойшел до нее, колопнул струпья и пытает меня: «Шо це такэ?» «Кароста» — кажу. «О то правильный диагноз,— кажет вин. -— Ну, промой, потом смажем».
Где-то рядом с цехом один за другим рвутся тяжелые снаряды. Микита замолкает, прислушивается к разрывам, от которых вздрагивает стоящий над нашей шахтой танк, говорит:
—Калибр сто пятьдесят, — и продолжает свой рассказ:
—Процедура мени знакомая, но погорячился и банку перепутал. Дядька чует, як будто сосной запахло, кажет: «А ну, что за промывание?» — и носом над банкой шмыг. А я в тот момент як раз шкапу пид ритницей мазнул. Дядька вскрикнул: «шкипидар!» и тут же на землю повалился — шкапа его лягнула и ногу перебила. Не стерпела шкипидару, бисова шкапа! Як подпрыгнула, хвост трубой и с места галопом — ниякие изгороди задержать не могли, пока в луже не поскользнулась.
Обессилев от смеха, люди валятся друг на друга. Механик-водитель Нико Барташвили кричит:
—Что такое шкапа? Это слово не понимаю, объясни, пожалуйста.
Микита объясняет:
—Шкапа — це главная фигура крестьянского хозяйства в доколхозный период, одна лошадиная сила. Як та шкапа утонула в луже, я взял прямой курс на механизацию... Да, — вздыхает он вдруг. — Механизация, а вот по радио читали статью якого-то письменника об уличном бое, так цей письменник представляет себе уличный бой, як Александр Невский.
Микита возмущался тем, что автор этой статьи рекомендует использовать в уличных боях камни и кирпичи, а о танках ничего не говорит.
Ночью из осиповского полка сообщили, что Никитин с двумя танками своего взвода остался в тылу противника. Минут через сорок после получения этого известия я примчался на мотоцикле к развилке железных дорог восточнее Корсунцы — на наблюдательный пункт Осипова.
Полковника не было тут. Он еще днем уехал на командный пункт начальника сектора, а оттуда его вызвал к себе контр-адмирал. В темной норе блиндажа, вырытого в железнодорожной насыпи, сидели комиссар и начальник штаба. Между ними стоял фонарь «летучая мышь». Оба были взволнованы, без конца пили воду. хотя ночь была холодная, лил проливной дождь. Митраков в отчаянии ругал и себя, и начальника штаба, а тот только вздыхал и поддакивал.
Вот, что они рассказали мне. Часа три назад, уже в темноте, гитлеровцы без артподготовки пошли в атаку и вновь захватили только что отбитый моряками совхоз Ильичевку. Воспользовавшись тем, что моряки клином врезались в их оборону, гитлеровцы ударили справа, прорвались в кукурузу и с тылу обрушились на батальон в то время, когда тот отбивал атаку с фронта. Завязался рукопашный бой. Моряки засели в домах. Гитлеровцы стали подтягивать батальонные орудия. Тут и появился Никитин со своим взводом танков. До этого он поддерживал 2-й морской полк, командир которого и послал его на помощь Осиповцам, услыхав о свалке, происходящей на их участке. За Никитиным в поселок совхоза ворвался Митраков с резервом, но дальше первых домиков он не смог пробиться. Под прикрытием танков все осажденные в домах моряки отошли к резерву, а потом вместе с ним — дальше, за железную дорогу. Танки же застряли.
—Две машины дерутся в окружении, а третья, прикрывавшая отход, подбита за дорогой, ремонтируется,— сказал в заключение Митраков.
Он спросил меня, на сколько часов хватит им пулеметного боезапаса.
—С растяжкой на три-четыре часа, — ответил я.
—Значит, уже на исходе. Ну, что ж, сейчас будем выручать.
В штаб сектора Митраков не доносил о происшедшем. Он надеялся до возвращения Осипова восстановить положение. Для этого он пошел на большой риск, решив снять две роты с участка соседнего батальона.
Мне дали провожатого, и я пошел с ним к подбитой машине. По дороге прислушивался к стрельбе в совхозе. Часто раздавались взрывы гранат, а за ними следовали, как по вызову, короткие, торопливые очереди танкового пулемета, пушечные выстрелы. Волновало то, что слышна была стрельба только одного танкового пулемета. Я думал, что вторая машина уже погибла, что, может быть, и Никитина уже нет в живых, что сейчас кончатся запасы и погибнут все, не дождавшись помощи.
Вот и подбитый танк. Вокруг него в ливне хлещущего дождя глухая возня. Кругом моряки, это — подразделения, уже подоспевшие к предстоящей контратаке. В танке поврежден стартер, разбита гусеница. Первое повреждение уже устранено. Правда, в машине нет света но завести мотор можно — провод соединен со стартером напрямую. Скоро и гусеница будет готова. Моя помощь не требовалась.
Тьма такая, что боишься руку поднять, как бы не выколоть пальцем кому-нибудь глаза.
—А, это вы, танкист! — говорит кто-то высокий, наклоняясь ко мне.
Лейтенант Жариков! Я не видел Жарикова с того дня, когда Осипов хотел его расстрелять. Теперь Жариков опять командует пулеметным взводом.
Он накинул мне на голову полу своей плащ-палатки и усадил рядом с собой под танком на сноп кукурузы. Мы прижались к другому такому же снопу, поставленному у облепленных грязью катков, и Жариков стал вздыхать о линкоре «Парижская Коммуна», на котором он служил до войны. Еще в мирное время его списали с линкора на береговую оборону.
—За горячий характер, — сказал он мне. — И теперь на сухопутье опять страдаю из-за характера.
—Вот и у Каткова был горячий характер, — сказал я, вспомнив безумную атаку моряков, Жариков с восхищением заговорил об этой атаке:
—Красота — на грузовиках по чистому полю! Этого, брат, вовек не забудут люди.
Подошел Митраков и велел начинать.
Тьма вокруг нас зашевелилась, под шопот команд моряки поползли через полотно железной дороги. Танк был уже исправлен, но остался на месте. Чтобы не нарушить тишину, решили не заводить его до тех пор, пока моряки не откроют огонь.
Стрельба вспыхнула, когда группа Митракова была уже в совхозе. Ворвавшись на своем танке в совхоз следом за моряками, мы услышали стук кувалд и только по этому стуку обнаружили в кромешном мраке и дожде две машины Никитина. Они стояли рядышком у силосных башен. Совхоз был уже в наших руках, стрельба шла где-то левее.
—Ну как? — спросил я Никитина.
-Теперь ничего, сразу отлегло, как услышал: «Полундра, товарищи! К башням!» Ну раз к башням, значит, к нам на помощь! — возбужденно смеясь, сказал он.
У обоих танков были разорваны гусеницы. Их подорвали вражеские гранатометчики в самом начале боя. Чтобы не подпустить гитлеровцев к машинам, экипажи развернули башни в противоложные стороны и отстреливались из пушки и пулеметов, пока один пулемет не замолк, израсходовав все патроны. От огня батальонных орудий противника танки спасла дополнительная броня. Пострадали только механики, собиравшие во время боя гусеницы. Оба они ранены. На одном танке гусеница была уже собрана, готовились натягивать, но снаряд' снова разбил ее.
—Где-то была небольшая надежда, что выручат, но это так для ободрения, а рассчитывали мы только на свои мозги и руки, — сказал мне Никитин.
Экипажи были в приподнятом настроении, суетились вокруг машин, каждый старался делать все сам, никто не хотел, чтобы ему помогали. Все меня уверяли, что если бы во второй раз гусеницу не разбило, они бы вырвались отсюда сами, без помощи.
Когда мы вернулись на НП командира полка, Осипов был уже там. Он пил чай, наливая его в стакан из кипящего в печурке чайника, с наслаждением прихлебывал и слушал начальника штаба, рассказывавшего обо всем случившемся.
—А почему вдруг так сразу решили, не подождали меня? — спросил Яков Иванович, исподлобья взглянув на комиссара.
—Тут причин много было, — заговорил Митраков. — Непогода, передвижение скрыть можно было...
—Стоп! — перебил его Яков Иванович, прихлопнув ладонью по самодельному столику так, что чай выплеснулся из стакана. — Все это я слышал. Правильно! Именно тогда, когда противник не ждет — в ливень, в бурю, в ад кромешный!.. Но все-таки, как вы решились на такой риск? — почти оголили левый фланг...
Митраков и начальник штаба переглянулись, чего-то, видимо, не понимая, или, может быть, один надеялся, что ответит другой. После короткой паузы, во время которой Осипов не спускал глаз с комиссара, Митраков сказал в недоумении:
—Яков Иванович, но ведь танкисты остались там в окружении, и боеприпасы у них на исходе были...
—Так чего ж ты крутишь, комиссар! — усмехнулся Осипов. — Так бы и говорил сразу, а то тактике меня
учишь. Какая бы погода ни была — выручать людей надо... Здорово получилось, Володя! — сказал он и опять с наслаждением стал прихлебывать горячий чай.
Первый раз при мне Яков Иванович назвал своего комиссара по имени. Кажется, теперь отношения командира и комиссара установились уже прочно. Это — отношения старого учителя и способного, прилежного ученика или даже отца и сына, отца, заботливо помогающему сыну при первом трудном жизненном испытании. Слишком велика разница и в их военном опыте и в их партийном стаже, чтобы официальное равенство в положении могло стать фактическим. Очень чувствовалось, что комиссар волновался, боялся, что он потеряет доверие Осипова, если до его возвращения не удастся овладеть совхозом.
На завод прибыли тягачи, которые мы должны были переделать в танки. Приехали начальник и комиссар отдела, чтобы решить вопрос о форме будущего танка. Конструктор снимал замеры с тягача, а мы занялись зарисовкой эскизов. Все эскизы оказались почти одинаковыми. Это и понятно: форму танка определяла форма тягача.
—Делаем два пробных! — торжественно сказал подполковник.
—Ничего, что будут пугало по виду, — даже хорошо, — поддержал его Костяхин.
Будущий танк решено назвать в честь завода «Пролетарием». Слесаря тут же начали ломать кузовы тягачей, мастера размечать броню. Для ускорения выпуска двух первых пробных машин мы решили поставить на них башни со старых полностью разбитых Т-26 с 37-миллиметровой пушкой. К принятию этого решения нас побудило и то, что инженер с военно-морской базы заявил:
—На базе 37-миллиметровых снарядов некуда девать — горы!
И вот наши первые два «Пролетарца» готовы. Немного беспокоило, что они получились слишком высокими, неуклюжими. Нетерпелось испытать их. До стрельбища машины дошли благополучно, но там на первом же небольшом косогоре одна машина опрокинулась набок.
Все, от слесаря до конструктора, кинулись к нашим первенцам и стали выискивать, где что можно срезать, где и что изменить.
Ко всему этому 37-миллиметровые снаряды, которые нам привезли из порта, оказались зенитными. Они совершенно негодны для старомодных пушек, стоящих на Т-26.
—На базе только такие снаряды, — упавшим голосом заявил инженер, привезший их.
У танков собрался весь завод и весь состав авто-бронетанкового отдела штаба. Долго спорили и решили, что конструкцию танка надо в корне изменить.
Когда новый эскиз был утвержден, на завод приехал контр-адмирал.
—Поставить вместо пушек пулеметы и оставить пока в таком виде. Сделаете партию новых, переделаете и эти! — приказал он.
Каких только танков нет у нас на заводе: от первых образцов танкетки Т-27 и двухбашенного Т-26 до последнего типа БТ-7.
—Столпотворение! Каждой твари по паре! — говорил Микита.
Во время последней бомбежки территории завода мы с ним сидели в пустом корпусе БТ-5 и горевали, что для старых машин, таких, как БТ-5 и БТ-2, у нас нет даже запасной гайки, а вот для БТ-7 мы имеем полтора десятка запломбированных моторов М-17, но корпусов этих танков уже нет — восстанавливаются последние три машины.
И вот меня осенило: а что, если попробовать поставить моторы М-17 в коробки БТ-5. Я поделился этой мыслью с Микитой. Он долго глубокомысленно молчал, а потом начал рассказывать, как он стал бригадиром трактооной бригады и как два трактора, ЧТЗ-60 и ЧТЗ-65, в самый разгар весновспашки вышли из строя.
—Подивился я на оба трактора, и пришла в голову мысль: взять сработавшуюся шатунно-поршневую группу дизеля ЧТЗ-65, подогнать колечки вручную, подшабрить подшипники и поставить на ЧТЗ-60. «Нехай, думаю, судят за раскулачивание, а план весновспашки выполним». Ночью поработали, на утро новый сборный трактор пошел на пахоту... Так вот я и думаю, велика ли разница в размерах моторного отделения БТ-5 и БТ-7, а также и моторов...
Я поручил Миките произвести замеры. Хотелось поскорее узнать результаты, но как только кончился авианалет, за мной заехал Костяхин и повез меня на южный сектор, где противник подбил два наших танка.
—Хоть из огня, но надо вырвать, — сказал мне Костяхин. (За каждым танком на передовой он следит лично.)
Оба танка были подбиты на участке полка имени Степана Разина. Фашисты прорвались через боевые порядки этого полка. Его разрозненные подразделения отошли в кукурузное поле, под высотку. На высотке — НП командира полка. Там мы застали генерала Орлова и полковника Кудюру. Они сидели, спустив ноги в окопчик. Генерал стремительно чиркал карандашом по карте полковника. С Костяхиным он разговаривал сначала через плечо, сердито и торопливо. Оказалось, что от наших подбитых танков ничего не осталось — сгорели.
—Ну кто так воюет, ну кто? — заговорил генерал, когда Кудюра, свернув карту, побежал к своей машине.— Есть угроза на одном участке — вы туда взвод, противник на другом нажмет — вы туда взвод. У вас везде понемножку, а результат-то какой? — Никакого!.. Вот скажите, вы академию кончили, вам доказывать не надо, что нельзя так воевать, разве это решение задачи, если ваш танковый взвод, придя на помощь полку, в лучшем случае поможет ему остановить продвижение противника? Это же убожество! А почему бы не оглушить противника танковым кулаком, отшвырнуть, да так, чтобы он не досчитался трех четвертей своих костей, чтоб следующий раз шел в атаку полумертвый от страха и чтоб ваш второй удар сделал из него месиво...
Увлекшись, генерал соскочил в окопчик и быстро заходил по нему.
Костяхин сказал своим ровным мягким голосом:
—Товарищ генерал-майор, но что же делать, когда противник не дает нам возможности собрать кулак:
сегодня один участок тяжело болен, завтра на другом кризис, а третий умоляет дать ему хоть один танк, чтобы выручить батальон из окружения...
—Не дождетесь, пока все выздоровеют, и лечить не взводиком надо. Взводиком тут не возьмешь! — перебил его генерал. — Соберите ваши взводики в батальон да и ахните. Одесса в осаде, но жернова есть, значит, и мельница должна быть — чего же вручную молоть?
—Спасибо за хлыстик, товарищ генерал, — сказал Костяхин.
Генерал посмотрел на свой стек, по-кавалерийски висевший на руке, метнул на Костяхина испытующий взгляд и, поняв, что тот отнюдь не имеет в виду его стека, длинно протянул: «А-аа» — и заулыбался. От его сердитого вида ничего не осталось. Это был уже совсем другой человек, с веселым, добрым взглядом.
В ответ на улыбку генерала Костяхин сказал:
—Нам остается только сделать соответствующие практические выводы.
—Да, только практические, практические, и чем скорее, тем лучше! — посоветовал генерал.
Мне стало обидно за своего комиссара: ведь то, что говорил генерал, Костяхин и сам отлично знал, уже несколько раз он разговаривал на эту тему с начальником отдела. Так почему же он сейчас промолчал, не сказал, что это не зависит от нас, сделал вид, что высказанная генералом мысль для нас новая? На обратном пути я спросил Костяхина об этом.
Он добродушно усмехнулся:
—Пусть идея будет генерала, это только поможет нам осуществить ее.
Когда я вернулся на завод, в дальнем углу цеха, возле обгоревших старых танков, происходило совместное заседание заводского партийного комитета и бюро партийной организации танкистов,- работающих на заводе. Тут же были и Пантелей Константинович и главный конструктор. Микита всех созвал к себе на помощь, «чтобы не завалить хорошую идею», как он потом сказал мне. Он стоял на корме искалеченного БТ-5, вокруг которого толпились коммунисты. Увидев меня, он радостно закричал:
—Получается, получается!
С несвойственной ему торопливостью Микита стал выкладывать мне результаты замеров, сопоставлений, перечислять переделки, необходимые в моторном отделении БТ-5 для того, чтобы установить в нем мотор М-17.
По ширине габариты моторного отделения достаточны, но длина и высота малы. Перегородку придется сделать выпуклой и перенести ее дальше в боевое отделение. Требуется коренная переделка радиаторов, новая система охлаждения, изменение системы электрооборудования. В общем работа предстоит сложная, но есть надежда, что танк получится.
Сейчас же были расставлены люди на работу по узлам, и я помчался в отдел с вестью о возможности использования разбитых корпусов старых типов танков.
Подполковник, выслушав меня, спросил:
—Какая же цифра у нас в перспективе?
Я стал перечислять поштучно все типы танков, добавил к итогу и те, что сделаем из тягачей, и объявил:
—Шестьдесят машин!
—Генерал Орлов во-время подстегнул, — сказал подполковник. — Наши первые танки играли символическую роль. Теперь этот период кончился. Шестьдесят машин — серьезная сила, и надо использовать ее в кулаке...
—Пиши, Сеня, проект приказа командующего! — сказал он комиссару.
Костяхин сел за машинку и стал выстукивать одним пальцем проект приказа о формировании танкового батальона. Утром, приехав на завод, он объявил мне, что приказ подписан командующим и что генерал-майор Орлов внес предложение сформировать, кроме того, еще учебный танковый батальон для подготовки танкистов и это предложение также утверждено Военным Советом.
А мы вот до этого не додумались сами, — сказал Костяхин. — Широты настоящей у нас еще нет, вот в чем беда!
По приказу командующего все танки отзываются на завод для формирования батальона. Командиром его назначен старший лейтенант Юдин.
Наша мечта осуществилась. В осажденном городе рождается новая боевая часть. Когда подумаешь об этом,
забываешь, что люди падают от усталости, забываешь, что ночью надо хоть два часа поспать, — неведомая сила гонит тебя на работу. Теперь только бы немецкая авиация не помешала — она начала нас часто навещать.
Военный Совет стянул для защиты завода сильную зенитную артиллерию. Она не дает немцам возможности вести прицельное бомбометание. Спасает нас и то, что территория наша узкая, длинная — большинство бомб летит мимо. На заводе повреждения пока незначительные, но убитые и раненые уже имеются.
По предложению Кривули мы использовали в качестве дополнительной зенитной защиты все запасные танковые пулеметы, поставили их на треноги с вращающимся вкруговую приспособлением. Сформировано четыре четырехпулеметных взвода. Они расставлены вдоль территории завода. В каждом взводе бессменно дежурит один стрелок. Остальные пулеметчики, работающие на ремонте, бегут к своим установкам по сигналу нашего ПВО.
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 09:00 | Сообщение # 63 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
Все танки вернулись с переднего края на завод для переформирования, только в полку Сереброва застрял взвод Кривули. У него две машины были подбиты. Кривуле хотелось, чтобы они вернулись на завод самоходом, а не на буксире. Он попросил разрешения отремонтировать эти машины на месте. Я поехал к нему на помощь, кстати мне надо было увидеться с Разумовским, чтобы посоветоваться с ним по одному техническому вопросу.
Ремонт был не большой по объему работы, но сложный. Мы провозились возле танков, стоявших в безопасной лощине, до ночи. Бой шел километрах в двух от нас, к вечеру затих, а ночью опять начался. Неподалеку от нас, в той же лощине у железной дороги укрывался полковой резерв. Комиссар полка провел мимо танков к резерву какую-то делегацию женщин. Потом оттуда стало доноситься что-то похожее на декламацию. Кривуля загорелся желанием узнать, кто это выступает, не артистка ли.
В темноте мы увидели светлое оконце, из которого доносился звонкий девичий голос. Светился фонарик из-под плащ-палатки. Два бойца держали ее над головой кого-то третьего. Я не узнал голоса и сначала не поверил Кривуле, когда он, взволнованно схватив меня за плечо, шепнул:
— Да это же Маша! Обращение читает.
Как-то ночью, выйдя из цеха подышать свежим воздухом, мы заметили, что заводской двор усеян белыми листочками. Накануне работники бухгалтерии сжигали ненужные архивы, и мы решили, что это они, нося бумаги в котельную, захламили двор. Но утром один рабочий принес поднятый с земли листок и сказал:
—Зря бухгалтеров ругали, это не они, а фашистские агитаторы загадили с воздуха весь двор.
Все листовки были одного содержания: «Матери и жены! Уговорите своих сыновей и мужей не лить напрасно кровь и сдать город. Если сопротивление будет продолжаться, мы возьмем город штурмом и сотрем его с лица земли».
Женщины Одессы были крайне возмущены. Они решили сами обратиться к защитникам города. И вот Маша читала это обращение бойцам, собравшимся под железнодорожной насыпью.
Мимо без огней и пара бесшумно проходил к переднему краю бронепоезд «Черноморец». Из люков его высунулись головы.
— Мы, женщины, знаем своих отцов, мужей, сыновей, братьев, мы вместе трудились на стройках социализма, мы уверены, что никто из вас не захочет видеть, как над нами и детьми нашими будут издеваться фашистские громилы. Мы знаем, что нет страха, который бы запугал вас, защитников советской земли! Враг сам дрожит и трусливо лепечет от страха, взывая к нам, женщинам, уговорить вас сложить оружие и сдаться на милость победителя. Не бывать этому! — гневно воскликнула Маша.
Она взмахнула рукой из-под откинутой плащ-палатки, фонарик, висевший на ее груди, бросил полоску света на бронепоезд. Высунувшиеся из люков моряки захлопали в ладоши. Бойцы снова натянули над Машей плащ-палатку. Она продолжала:
-Дорогие! Любимые! На примере нашего города покажем всему миру, как мы, советские люди, защищаем свои права на свободу и социализм! Товарищи бойцы и командиры! Если вам не по силам сейчас же берите в свои ряды и нас! Мы, женщины, ваши матери, жены, дочери, вынесем с вами все тяжести войны и вместе добьемся торжества победы советских людей!.. Мы поем песни о храбрых и смелых, славим мужество, проклинаем трусов и неустойчивых. За муки города, за смерть и страдания детей ваших бейте, товарищи, фашистов в самое черное сердце их!
Прочитав обращение, Маша потушила фонарик. Вдоль железнодорожной насыпи пронесся гул рукоплесканий невидимых в темноте слушателей.
Позади нас раздался голос дежурного штабного командира, который вызывал Кривулю на командный
пункт.
-Маша! Маша! Я сейчас, — в отчаянии прокричал Кривуля и убежал.
Когда я разыскал в темноте Машу, она спросила, в самом деле ее кто-то звал или ей это показалось.
Я сказал, что это Ваня и что его вызвали в штаб.
—А это какой Ваня? — заинтересовался один из бойцов.
—Мой муж, танкист,— ответила Маша.
Я не понял, зачем она соврала, и потом потихоньку спросил об этом. Она сказала:
—Чтобы бойцы лишнего не подумали.
Артиллерия противника открыла огонь по бронепоезду снаряды стали рваться в нашей лощине, и комиссар полка поспешил отправить женщин-делегаток в город. Кривуля не вернулся из штаба поехал в атаку на своем единственном исправном танке. Приказом командующего Кривуля уже выведен из подчинения командира полка, но полку пришлось туго надо было поддержать.
В полковом резерве оказался один наш заводской, бывший ополченец. Он сказал мне, что Разумовский «перевооружился», сменил ручной пулемет Дегтярева на учетверенный зенитный «Максим» и с утра не выходит из боя со всем своим отделением кинжальщиков сидит в засаде — и что до вечерней атаки кинжальщики под своими копнами не подавали признаков жизни, хотя фашисты были у самых копен.
На рассвете, когда бой, значительно приблизившись к нам, затих, я услышал трубный голос Разумовского:
—Опять, сынок, к нам приехал!
И на этот раз Антон Васильевич пришел к танкам с Милей Пташным, своим неразлучным помощником, у Мили была забинтована вся голова, в узенькой щелочке лихорадочно блестели глаза.
—Ухо пропороли штыком и щеку чуть рассекли, — поспешил он сообщить мне. — А Бельскому штык под сердце попал, — проговорил он тихо. — Мы с ним в одной копне сидели. Не проглоти он дыхание — крышка! И меня бы запороли и до бати добрались!
Миля был очень возбужден, а Антон Васильевич, как всегда, внешне спокоен. Он внимательно рассматривал приваренную к танку экранную броню.
—Наконец-то освоили варку! — сказал он. — Листы как впаяны! Ты смотри, ни одной трещины на основной броне!
О бое, о том, почему кинжальщики не подавали днем признаков жизни, он рассказывал нехотя:
—В дневных атаках их пехоты мало было. Вот мы и сидели в копнах. Чего же демаскировать себя! До ночи с учетверенным пулеметом не сменишь позиции, надо ждать. Плохо, что в поле одна маскировка — копны. Фашисты уже остерегаются их, боятся засады. Подошли к копнам и штыками начали прокалывать. Бельский, не охнув, помер. Ночью, когда они лавой пошли, дали мы им за Бельского!.. Ну, и Миля отвел сердце...
Антон Васильевич говорит о боевых делах так, как будто они ему ничего не стоят, а я чувствую, что он сильно переживает гибель товарищей, с которыми вместе пришел на фронт с родного завода.
 Ремонт танков БТ-5 и БТ-7 для войск Приморской армии на Одесском заводе краностроения имени Январского восстания; август 1941-го года |
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 09:12 | Сообщение # 64 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
Положение на фронте под Одессой без перемен. Похоже на то, что выдохнувшийся в атаках противник перешел к обороне. Мы надеемся, что получим еще несколько дней, чтобы закончить формирование танкового батальона.
Командным составом батальон в основном уже укомплектован. Комиссар батальона — Николаев, бывший
комиссар танкового полка, участник пограничного сражения. В Одессу он попал с эвакуированным госпиталем; говорит, что наш батальон для него счастливая находка, если бы ему предложили быть командиром машины, согласился бы, не задумываясь.
—Главное для меня иметь в своих руках танк,— сказал он нам.
На должность начальника штаба прибыл моряк из осиповского полка, политрук Герасимов. Мы встречались с ним раньше. Это было в тот день, когда погиб Катков. Догоняя краснофлотцев, помчавшихся в атаку на автомашинах, я увидел, как на корму моего танка, уцепившись за сетку между нагретыми докрасна выхлопными трубами, взбирается моряк. Всердцах я прокричал ему: «Куда, клеш, лезешь, сгоришь от труб!» Но моряк уже взобрался на танк. Показывая на мои флажки, он просил: «Возьми, танкист, в экипаж, семафорить буду».
После того боя Герасимов упрашивал Осипова отпустить его к нам и вот, наконец, добился того, о чем мечтал — стал танкистом.
Этого рослого скуластого волжанина, явившегося к нам в морском мундире и при кортике, экипажи Никитина встретили, как родного, — они уже не раз ходили с ним в атаку. Он сразу взялся за дело так, как будто всегда был танкистом. Дни у нас хлопотливые, а у него с лица не сходит улыбка. Все у него делается легко, играючи, с шуткой.
Кривуля назначен командиром первой роты. Его хотели назначить командиром 2-го батальона, учебного. Услыхав об этом, он прибежал ко мне в цех чрезвычайно расстроенный.
—Спасай! Назначают комбатом учебного! Комбатом быть—мечта, но мне еще рано. А главное, этот батальон — тыловой! Сам понимаешь, что при моем положении тыл — гроб-могила! — выпалил он залпом.
Действительно, положение у Кривули такое, что оставаться в тылу ему опасно. Маша заявила что если его оставят в тылу, значит, он никуда негодный командир. И до этого она уже не раз допрашивала Кривулю, почему на заводе ничего не слышно о его боевых делах, обо всех говорят, а о нем — ни слова. А дело тут вот в чем. Приезжая после боя на завод, Кривуля обычно с азартом рассказывает о пехоте, увлечется и забудет о своих танках, как будто они вовсе не участвовали в бою. Машины других наших командиров часто возвращаются подбитые, на буксире, а машина Кривули всегда приходит своим ходом. Это тоже создает впечатление, что он воюет меньше других — не все же знают, что Кривуля терпеть не может возвращаться из боя на буксире и старается отремонтировать машину сам, на месте.
Все наши танки, собранные на завод для формирования батальона, стоят в садике у фабрики-кухни. Здесь и штаб батальона.В ожидании боевого приказа танкисты с утра до ночи возятся у своих машин — чистят, регулируют, смазывают. Юдин поставил перед экипажами задачу: держать машину в таком состоянии, чтобы в работе она звенела от радости, в управлении слушалась, как дитя.
На нем новый синий комбинезон — подарок завода, но пилотка старая, пехотинская. Свою форменную суконную танкистскую пилотку с кантами он попрежнему носит за пазухой, как священную реликвию.
—Берегу до Берлина, — заявил он.
—Если беречь до такого торжества, то не за пазухой, а в чемодане, — засмеялся я.
—Э, нет! — запротестовал Кривуля. — У танкиста дом — машина, чемоданы — пазуха, карманы— голенища сапог. Все богатство при нем, все ценности для службы и души! За пазухой: справа — наган, слева — пилотка, в карманах гимнастерки — партбилет и письма любимой, в карманах комбинезона — патроны и пара лимонок, за голенищами — нож и карта. Куда я, туда и все ценности. Выскочу из горящей машины или Микита меня за ноги вытащит все со мной, сгорит—тоже со мной, а в чемодане будет — пиши пропало...
Машинами батальон еще не полностью укомплектован. Из восстановленных на заводе БТ-7 на ходу осталось десять танков. Они сведены в одну роту. Остальные роты укомплектовываются модернизированными БТ-5 и тракторными танками «пролетарец».
—Эх нам бы сюда хоть одну Т-34, чтобы эти утюги прикрыли! — посматривая на неуклюжих «пролетариев», вздыхает Юдин.
Пока в батальоне только два «пролетария». Узкие, тупоносые, почти четырехугольные с маленькими ква-дратными башенками, они, действительно, рядом с БТ выглядят утюгами.
—Не горюй! И нам выпадет счастье повоевать на Т-34, — утешает комбата Кривуля.
И все начинают мечтать вслух о красавцах Т-34, о богатырях КВ. Никто из нас еще не воевал на них, но многие уже видели эти прекрасные машины в атаках. Микита гадает, на какой машине он кончит войну.
—Во всяком случае на одесском утюге кончать не будем, — смеется Кривуля.
Все с этим соглашаются, но признают, что пока надо сказать спасибо Одессе и за такое «танкоподобие», как «пролетарец». Микита сердито добавляет: -
—Правильно, подобие, як между орловским рысаком и рябым бычком.
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 09:13 | Сообщение # 65 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
Бригада братьев Зайцевых ремонтирует танки, уходящие на фронт.
Уже трое суток мы с Микитой выбиваемся из сил над переделкой танка БТ-5. Сначала меня раздражала неповоротливость Микиты, который больше раздумывал, чем делал, а потом он стал меня подгонять. И так у нас всегда бывает. Наконец, дойдя до полного изнеможения, мы уселись на корпусе машины и стали зло чертыхаться, поглядывая на новые вырезы, сделанные в днище танка у под люки и лючки мотора М-17.
Тщетны все попытки сцентровать новый мотор с коробкой перемены передач. На тихом газу мотор работает плавно, а на средних эксплоатационных оборотах кажется, вот-вот сорвется с подмоторной рамы, коробка передач гремит, биение маховика становится лихорадочным. Чтобы избежать аварии, приходится сейчас же заглушать мотор.
Пантелей Константинович несколько раз подходил к машине и молча прислушивался к нашим разговорам. Отчаявшись, я попросил его собрать на консилиум наших старых «китов». Микита еще раз завел мотор. Результат был тот же. После жаркого обсуждения все собравшиеся возле машины мастера и инженеры сошлись на том, что надо все начинать сначала.
Моя уверенность, что нам удастся использовать корпуса старых типов танков, была поколеблена, я начал волноваться, что мы не сможем выполнить своего обещания командованию. И вот в этот тяжелый день на завод вдруг приехал военный инженер 3-го ранга Золотников, новый работник нашего отдела, специалист по ремонту — унылый человек с утюгообразным носом и челюстью бульдога. Я встретил его не очень любезно — разговаривать с ним было некогда, — и он, вероятно, обиделся на меня. Несколько часов он болтался в цеху, как неприкаянный, ходил от одной машины к другой, отвлекал танкистов и мастеров от дела зряшными вопросами, а потом, ни слова не сказав мне, исчез. Вечером комиссар сообщил мне между прочим, что Золотников считает нашу затею с модернизацией старых танков нереальной. В запальчивости я ответил, что мнение этого унылого инженера меня не интересует, так как весь наш коллектив совершенно уверен в успехе дела.
—Я тоже уверен, — сказал Костяхин, и разговор тем закончился.
Еще двое суток мы не выходили из закупоренного цеха. О сне все забыли. Не сговариваясь, мы решили не отходить от нашего первенца, пока он не выйдет из цеха. Связь с внешним миром я поддерживал только по телефону.
Унылая физиономия Золотникова больше не появлялась в цеху, но вдруг пришел следователь и стал меня допрашивать, почему до сих пор не готовы танки БТ-5. Когда я, с трудом сдерживая себя, объяснил ему, в чем дело, он без обиняков заявил мне, что теперь ему все понятно: взявшись за модернизацию старых танков, мы испортили их. Ничего не ответив ему, я взбешенный побежал в контору и позвонил по телефону самому командующему, воспользовался тем, что он приказал мне Докладывать лично о каждой задержке в работе. Я излил командующему всю накипевшую в душе горечь и обиду, командующий успокоил меня, сказал, что больше этот ретивый следователь не будет совать свой нос в наши дела.
Каждую ночь нас отрывали от работы налеты немецкой авиации, приходилось бежать к пулеметам. В последнюю ночь немцам удалось накрыть и поджечь инструментальный цех, в котором мы собрали весь оставшийся в городе инструмент. За исключением пулеметчиков, побежавших на свои посты, все кинулись тушить пожар. Мы с Микитой задержались у машины и выбежали последними. Бомбардировщики шли на огонь и бомбили все цеха подряд. Мы бежали между стенами двух цехов. Никакого укрытия не было: гладкий, мощенный булыжником двор, железнодорожная колея подъездных путей. Еще секунда, и нас накрыла бы очередная серия бомб. «Не успеем обежать цех, а тут, как в ловушке», — уже падая, подумал я. Это Микита швырнул меня на колею железной дороги. Я упал между рельс переводной стрелки. По двору прыгали зажигательные бомбы, рассыпая яркие искры горящего термита. Потом блеснули языки взрывов фугасок. Микита лежал между рельсами рядом со мной. Я почувствовал, как, вздрогнув, зашевелились подо мной шпалы, рот и нос забило едким сернистым дымом и пескам, а уши как будто ватой заложило.
Противный звон больно отдавался в голове. Я не соображал, что происходит вокруг, был почти без сознания. Помню только, что, поднявшись, куда-то бежал, спотыкался, падал. Прошло не меньше часа прежде, чем я пришел в себя, увидел, что руки у меня в крови — ладони обо что-то ободрались. Мы с Микитой сидели рядышком возле пулеметов нашего взвода. Микита подергивал головой и что-то кричал мне. Ночь уже снова стала темной. Из-под песка, которым был забит огонь, просачивался дым, стелился по двору. Девушки носили раненых к санитарным машинам.
Наш танковый цех не пострадал. Когда мы вернулись к своей машине, Маша и Каляев возились уже на ней с электропроводкой. В ушах у меня еще шумело, голова была, как котел. Не доверяя себе, я по нескольку раз замерял, опробовал выполненную моими помощниками работу. В голове все путалось. Я понял, что зря мучаю себя, зря придираюсь к товарищам, и прилег на койку.
Не пойму, то ли я спал, то ли лежал в каком-то тяжелом полузабытьи. Весь день меня очень мучило:
а вдруг ничего не получится — ведь я всех уверил в успехе. И теперь мне чудилось, что мы с Микитой испытываем наш первый модернизированный БТ-5 и мотор парит, как перегретый паровозный котел, сипя и свистя. Я мечусь в растерянности, не понимая, почему рев мотора усиливается, а скорость машины падает. И вдруг — взрыв. «Мотор взорвался»,— с ужасом думаю я. Откуда-то появляется унылая физиономия Золотникова. Мне хочется ударить его, но рука тяжелая, как свинец, не поднимается, и в ней что-то липкое, вроде смолы. Догадываюсь, что это Маша принесла мне только что вынутый из расплавленного каучука электропровод. Мну в руке еще не застывшую массу каучука и волнуюсь, что проводка получается очень толстая, не будет гнуться...
Слышу голос Веры, она кричит:
—Да ведь разорвет радиатор!—и перед глазами возникает разобранная пробка системы охлаждения. Я вижу накипь на стенках пробки и клапанах...
Утром приехал Костяхин и сказал мне, что следователь все-таки послал в Москву радиограмму и что Москва ответила: «Таких случаев модернизации не зарегистрировано, но идея хорошая».
Я сейчас же с торжеством объявил об этом всем работающим в цеху. Микита недовольно пробурчал себе под нос:
—Скажем «гоп», як перескочим.
При первом опробовании машины в цеху, когда наш парторг, долго недоверчиво прислушивавшийся к мотору, отпустил, наконец, педаль главного фрикциона и машина плавно пошла по пролету, все кинулись за ней с надрывным криком «ура», а я сел на что-то совершенно обессиленный и закрыл глаза — одурел от счастья.
В тот же день наш первенец был испытан в полевых условиях. Микита вел машину, начальник отдела и комиссар сидели в башне, а я стоял на корме, держась за башню. БТ-5 летел с «ветерком», отрываясь от земли на снарядных и бомбовых воронках. На третьем круге из башни показалась голова подполковника, и он сказал, что восхищен машиной — больше гонять нечего, надо сдавать в батальон и сейчас же приступать к модернизации остальных заброшенных корпусов БТ-5 и БТ-2.
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 09:17 | Сообщение # 66 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
Дошла очередь до передачи батальону двух БТ-5, к которым были прикреплены в качестве будущих башенных стрелков братья — ремесленники Мишка и Васька. Не помогли мои увертки. Эти шпингалеты добились своего, поймали меня на слове. Перед испытанием машины я устроил ребятам строгий экзамен на башенных стрелков. Пришлось признать, что работу у орудий и пулемета они знают в совершенстве. Но вот при проверке санитарной подготовки Васька едва-едва вытащил из башни условно раненого командира — запыхался, глаза на лоб вылезли. Комиссар батальона Николаев запротестовал было против зачисления этого юнца в экипаж, но Юдин убедил его, что парнишке можно оказать снисхождение.
На испытание своих машин ребята выехали в новых комбинезонах, распахнутых во всю грудь, чтобы видны были тельняшки. На головах с топорщившимися в разные стороны вихрами лихо сидели матросские бескозырки. Меня рассмешила эта комбинированная форма, но убедить ребят, что морская форма не для танка, было невозможно. Ведь на каждом из нас, танкистов, давно уже появилось что-нибудь из одежды моряков, а тельняшки — на всех без исключения.
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 09:26 | Сообщение # 67 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| ТЕТРАДЬ ДЕВЯТАЯ
Теперь трамваи подходят к самому фронту. В любую сторону, на восток и запад, можно доехать на трамвае до фронта за сорок минут.
По всем данным противник снова готовится к генеральному наступлению. Наши авиаразведчики сообщают, что в тылу противника идут большие передвижения войск и все в сторону Одессы. Помимо многочисленных маршевых батальонов, обнаружены полковые колонны, двигающиеся с двухкилометровыми интервалами со стороны Тирасполя и Бендер.
Наши войска, пользуясь сравнительным затишьем, совершенствуют свою позиционную оборону, углубляют траншеи переднего края и вторую траншею на линии дивизионных резервов.
11 сентября я с одним инженером нашего отдела поехал в армейский тяжелый артполк, чтобы выяснить, сколько тракторов можно взять у них для переделки в танки. По дороге мы остановили машину на высотах восточнее сел Дальних и Татарка. Здесь проходит вторая линия траншей, занятых частями недавно сформированной Одесской дивизии на случай прорыва противника. Нам захотелось посмотреть на минометы, изготовленные на Пролетарке, они стояли уже здесь на позициях побатарейно.
Несмотря на частые артиллерийско-минометные налеты противника, жизнь в этих траншеях и окопах второй линии бьет ключом. Со всех сторон несутся звуки музыки и песен. В музыке здесь главенствует не баян, как у моряков, а патефон. Один пожилой минометчик, державшийся тут как хозяин, вероятно старый солдат, сказал нам, что вчера отдана была команда все эти музыкальные ящики выставить на бруствер, чтобы подсчитать, сколько их в траншее; оказалось, что на каждых двух бойцов — патефон.
—Было бы и больше, да одному человеку надо нести патефон, а другому тяжелую коробку с пластинками, — усмехнувшись, добавил он.
На наш вопрос, как работают минометы, сделанные на Пролетарке, он сказал, предварительно громким хлопком выбив окурок из мундштука:
—Фирма солидная, одна из лучших в Одессе.
Неподалеку от нас две пары, поднимая легкую пыль, вальсировали по мягкому жнивью пологого ската, спускавшегося в глубокую балку.
—Конечно, по-армейски это не порядок, — сказал тот же пожилой минометчик, —да разве их угомонишь— одесситы!
В полукилометре левее артналет противника поднял над балкой земляную тучу. Танцующих это не испугало. Только две какие-то женщины с узелками и чемоданчиками, свернув с дороги, вдруг побежали параллельно траншее.
—Обстрелянные бабочки, — сказал минометчик,— Вот посмотрите, сейчас прыгнут в окопчик, там их много, окопчиков.
И действительно, в двухстах шагах от дороги женщины скрылись. Потом над гребнем показались их головы. Из траншеи что-то кричали им, махали руками. Затем выскочили два бойца и побежали к женщинам.
Минометчик многозначительно подмигнул нам:
—Бегут открыто — не крадутся, — значит, взводный разрешил, — и стал рассказывать нам, как тут у них жизнь идет. — Как видите, товарищи командиры, наша дорога часто обстреливается, бабочки это уже знают и, чтобы не попасть под обстрел, применяют теперь обходный маневр — подходят со степи. Изучили все до тонкости. Те, конечно, которые по первому разу идут к мужу, обязательно прутся прямо по дороге, под огонь. Тогда наш Аркаша, — он показал на молодого автоматчика, — бежит по кювету им навстречу, дает точный адрес роты и инструкцию безопасности.
Минометчик сказал, что уже несколько женщин они похоронили у дороги, но жены все-таки продолжают ходить к мужьям.
—Беспорядка не наблюдается, все чинно и благородно, — поспешил он успокоить нас. — Останавливаются за гребнем, вызовут кого надо и сидят себе в окопчиках, разговаривают. Каждый, к кому кто-нибудь приходит, вырыл себе для свиданий отдельный окопчик на том скате. Служба не нарушается, и солдат у нас веселый, знает, что делается в тылу, ну, конечно, и женщины знают, как мы живем...
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 09:28 | Сообщение # 68 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
Огневые позиции артиллеристов были в трех километрах западнее села Дальних, в длинной снегозащитной посадке, на гребне, параллельном балке Сухого лимана. По обеим сторонам этой глубокой балки тянутся гребни высот, но беда в том, что наша, восточная сторона метров на пятнадцать ниже западной, вражеской.
Мы начали осмотр тракторного парка артполка с пушечного дивизиона, выдвинутого вперед для стрельбы прямой наводкой в случае прорыва противника в глубину обороны. Тут нас застала ночь.
Командир дивизиона, капитан, гостеприимно пригласил нас для ночовки в свой блиндаж, но втиснуться в эту узкую нору мы не смогли, и нам пришлось расположиться у входа, на плащ-палатках. Велев подать сюда ужин, капитан поспешил предупредить нас, что посадка просматривается противником с высот и поэтому курить нельзя. Ужин подавался в котелках, соль и масло — в деревянных баночках, ложкой каждый пользовался своей, а так как у меня и у моего спутника ложек за голенищами сапог не оказалось, капитан послал ординарца одолжить их в ближайшем орудийном расчете. Я невольно вспомнил стол у моряков в полку Осипова — тарелки, судки, бачки, серебряные подстаканники. Давно уже моряки воюют на суше, как пехотинцы, но как только они перешли на позиционную оборону, у них сразу появился корабельный комфорт. А здесь в тяжелом артполку люди все еще живут по-походному.
Во время ужина к блиндажу подкатил «пикап». Из кабинки выскочил в шинели, накинутой на плечи, как
бурка, генерал Орлов. Из кузова, взмахом через борт, выпрыгнул худощавый полковник, командир артполка.
Полковник, предложив генералу зайти в блиндаж, к свету, потребовал у командира дивизиона рабочую карту и велел вызвать командира разведвзвода. Вдвоем, генерал и полковник, заняли весь блиндаж. Склонившись над картой, они подсчитывали число батарей противника, обнаруженных разведчиками в секторах огня дивизиона. Время от времени, не отрываясь от карты, они задавали вопросы капитану и лейтенанту, которые сидели на корточках у входа в блиндаж.
Кончив подсчет, генерал объявил, что он недоволен разведкой.
—Я насчитал шестьдесят стволов на километр фронта, а где остальные? — спросил он капитана, сняв пенснэ и положив его на стол, чтобы протереть уставшие глаза.
—Какие остальные, товарищ генерал? — недоумевал капитан. — Все, что показывало признаки жизни в моем секторе, зафиксировано.
Генерал спросил у капитана, знает ли он по развединформации, что на участок от Вакаржан до Ленинталя противник подтянул три дивизии, и имеет ли он представление о составе артиллерии румынской дивизий. Получив утвердительный ответ, он сказал:
—Значит вам не стоило особого труда подсчитать, что противник имеет на километр фронта артиллерии в пределах восьмидесяти четырех — восьмидесяти шести стволов. Больше двенадцати стволов затеряно. Надо разыскать.
Капитану задан был еще один вопрос: сверил ли он свои цели с целями, которые обнаружили разведчики берегового дивизиона, работающие в соседнем секторе слева и с артиллеристами стрелковых полков. Капитан, смутившись, ответил, что не сверил. Тогда генерал с обидой в голосе сказал, обращаясь к командиру полка:
—Видите, полковник, взаимодействия настоящего нет даже между артиллерией, не говоря уже о пехоте.
Когда генерал уехал, полковник приказал командиру дивизиона сейчас же послать разведчиков в стрелковые полки и к корректировщикам береговой артиллерии. Оставшись вдвоем, они стали работать над картой, вспоминать недавно оставленную местность, все изгибы, рельефы, постройки. Не дождавшись капитана, мы завалились спать тут же у входа в блиндаж, закутавшись с головой в плащ-палатки.
Сквозь сон я почувствовал, что земля подо мной вздрагивает, и услышал страшное грохотанье. Мы с инженером вскочили одновременно, как по команде. Уже рассветало. Противник начал артподготовку. Я хотел спрыгнуть в блиндаж, но вход в него загораживал командир дивизиона. Через насыпь блиндажа он смотрел на передний край стрелкового полка, где часто вспыхивали огоньки и целые языки пламени. Чтобы не мешать капитану, мы с инженером побежали на расположенный по соседству командный пункт майора Захарова.
Артиллерийский огонь бушевал по всей дуге вклинения противника в нашу оборону, от хутора Дальницкий до Ленинталя. Десять дней назад чапаевцы при поддержке двух полков кавдивизии предприняли контратаку с целью ликвидации этого выступа, но контратака успеха не имела — противник удержался тут, на кратчайшем пути к городу.
Артподготовка продолжалась два часа. Ясно было, что противнее предпринимает не частную атаку, не разведку боем. Несколько дней мы уже ждали третьего наступления фашистов на город. И вот оно началось.
Сейчас же после артподготовки над полем появились немецкие бомбардировщики. Они или не видели наши батареи, или игнорировали их: бомбили исключительно траншею переднего края. После того как немецкие самолеты, отбомбившись, улетели, заговорила молчавшая до тех пор наша артиллерия. Вступил в действие весь тяжелый гаубичный полк, и с Люсдорфа загудели береговые батареи. На душе сразу стало легче. Радует, что управление артиллерией у нас построено уже так, что командование в любой момент может концетрированно использовать артсредства всего сектора обороны и даже соседнего сектора, включая береговые дивизионы и главные калибры крейсеров и линкора «Парижская Коммуна».
Вдоль фронта шелестят гаубичные снаряды. Это бьет артполк с участка соседней дивизии. Отсюда мы делаем заключение, что в западном секторе противник пока не наступает и что, следовательно, он замыслил прорвать нашу оборону на узком участке фронта.
С КП видна была большая часть дуги переднего края. На дальних высотах от кукурузного поля одна за другой отделились три темные полоски. Выгибаясь, они катились вниз на наши позиции. Это были танки и пехота противника.
Уже невооруженным глазом можно было различить легкие немецкие машины Т-2 и Т-3. Между ними вставали фонтаны земли. Рвались явно осколочные снаряды. Я не мог понять, в чем дело, защемило сердце. «Неужели наши артиллеристы не видят, что стреляют не теми снарядами?»
Подбежав к «пикапу», мы оглянулись. Немецкие танки, прорвавшись через передний край обороны, шли вдоль дороги на Дальник. И вот на наших глазах головная машина вдруг разлетелась. Башня ее покатилась в сторону, остатки корпуса с оторванным носом пылали факелом.
Второй немецкий танк, кажется, Т-3, подпрыгнув, брызнул своими внутренностями, клюнул носом и застыл, став наполовину ниже, чем был. Третий танк весь разлетелся, от него ничего не осталось.
—Вот это да! — восхищался инженер. — Первый раз такое вижу!
Также мгновенно прекратили свое существование еще два танка. Я понял, что артиллеристы нарочно бьют осколочными. Оказывается, тяжелый осколочный снаряд пробивает броню и разрывается внутри танка. Машина разлетается, как стеклянная посудина, в которую попал камень.
Уцелевшие танки — всех их было не меньше батальона,— повернув на 180°, исчезли в лощине, но пехота противника, захватившая переднюю траншею, осталась. Наша артиллерия начала выбивать ее оттуда.
Мы с инженером решили, что теперь сможем закончить работу в тракторном парке. Находясь уже в гаубичном дивизионе, мы видели, как немецкие авиабомбы бомбили посадку, в которой стоял пушечный дивизион. Вражескую пехоту не удалось выбить из траншеи. Надо было думать, что противник попытается развить успех-прорвать нашу оборону на всю глубину. И действительно, только мы успели выполнить задачу, как он снова начал артподготовку.
На обратном пути мы проезжали поселок Застава, где стояла в армейском резерве кавдивизия Кудюры. Никаких признаков того, что дивизия готовится к выступлению, не было заметно. Все находились в садах. Только на окрайне поселка стояло несколько командиров, поглядывавших на юго-запад, где гремела канонада.
Меня удивило, что, несмотря на критическое положение на самом опасном участке обороны города, наше командование не спешит вводить в действие свой резерв.
Наш танковый батальон я застал на заводе. Он стоял на старом месте, вытянувшись вдоль длинного забора фабрики-кухни. Юдин сказал, что никакого приказа он пока не получил.
В штабе на мой вопрос, почему не используются танки, подполковник ответил:
—Зачем торопиться, они еще пригодятся.
Он сообщил мне, что противник начал наступление и в других секторах, правда, меньшими силами. Наше командование, вероятно, считает, что еще рано, опасно расходовать резерв.
Обстановка, видимо, сложная, однако Военный Совет утвердил план изъятия тягачей из артполков. Они будут заменены тихоходными тракторами. Артиллеристы, конечно, не очень довольны этим. В ответ на их протесты сказано: «Наша земля уже простреливается со всех сторон. Колесами маневрировать больше негде, бейте с места, маневрируйте траекторией». Командующий приказал:
—Забирайте у артиллеристов тягачи и делайте танки как можно скорее и несмотря ни на что. Пусть немцы бомбят завод хоть десять раз в день, а танки должны выходить с завода.
Он пообещал усилить прикрытие завода с воздуха.
—Ну, а с земли сами прикрывайтесь, приспосабливайтесь, как приспосабливаются на передовой, — сказал он.
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 09:34 | Сообщение # 69 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
С завода Марти привезли новую партию корабельной стали. Как обычно, мы испытывали се на пробиваемость бронебойной пулей. После стрельбы по первому листу с положенной дистанции в 50 метров я увидел страшную картину двадцатимиллиметровый лист светился сквозными пробоинами во всех четырех углах и в центре. «Вероятно, случайно среди листов брони оказался лист обыкновенной котельной стали», — решил я и поспешил испытать второй лист. Результат был тот же.
Испытание происходило в цеху во время перерыва на завтрак. Со мной остался только старшина Смирнов. Мы продырявили с ним почти все листы и в ужасе, молча, рассматривали дырки. Вернувшийся с завтрака Микита, увидев эти дырки, только свистнул. Ясно было, что это обыкновенная котельная сталь № 3.
Пантелей Константинович сейчас же помчался на завод Марти. Вернулся он с неутешительными вестями: броневой стали больше нет. Оказывается, все листы лежали в одной куче, бронебойная сталь была сверху, и мы ее уже всю израсходовали. Кто-то сказал Пантелею Константиновичу, что есть еще листы высокоуглеродистой — надо поискать на разбитом бомбами складе. Мы послали бригаду рабочих с техником для розыска этих листов и испытания их на месте, велев грузить только те листы, которые бронебойная пуля не пробьет. Таких листов набралось две машины. Конечно, это не броня, но лучшей в городе нет.
На заседании заводского партийного комитета решено было самим найти выход из создавшегося положения — штаб пока не тревожить. Заседание партийного комитета превратилось в техническое совещание, были вызваны все оставшиеся после эвакуации инженеры. Пантелей Константинович предложил делать танки из отобранных листов стали № 7, а для усиления ее ответственные места танка обшивать дополнительно десятимиллиметровыми листами закаленной стали.
Все сразу повеселели. Оставалось только решить, где производить закалку стали. Термичка нашего завода не была рассчитана на листы нужных нам размеров. После телефонных переговоров с другими заводами выяснилось, что все термические цеха эвакуированы. Начальник кузнечного цеха предложил производить термическую обработку листов у себя, предварительно разрезав их на части, чтобы они могли войти в печь.
Мы не хотели сообщать в штаб о наших волнениях и трудностях, так как думали: чего зря беспокоить начальство — все равно в городе ничего уже нет и никто ничем не может помочь. Но на завод заехал секретарь обкома партии — он почти ежедневно заглядывает к нам — увидел в цеху сложенные у стены продырявленные листы стали и сразу смекнул, что если мы испытываем пробиваемость котельной стали, значит, у нас нет уже брони. Пришлось рассказать ему о наших треволнениях.
— И вы молчали? — удивился он. — Мучаетесь тут, измышляете, когда на «Октябре» есть закаленные под бронь стальные щиты. Остались после эвакуации, на свалке валяются. Разыскать только надо.
Он сам инженер, много лет работает в Одессе и знает, что на каком заводе есть, лучше, чем кто-нибудь.
Секретарь нашего заводского комитета сейчас же помчался на «Октябрь», прихватив с собой и директора и главного технолога. Они привезли целую машину броневой закаленной стали. Этого нам хватит на первое время, пока завод наладит свою термообработку.
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 09:37 | Сообщение # 70 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
Наш танковый батальон все еще стоит у фабрики-кухни под акациями в готовности к маршу на южный сектор обороны. Положение там становится все более напряженным. Одна из трех дивизий противника, наступающих на участке Вакаржаны — Ленинталь, вклинившись в стык полков, овладела господствующей над местностью высотой и отрогом Сухолиманной балки. Особенно тяжело приходится полку имени Степана Разина. Противник беспрестанно атакует его, нажимает на оба фланга. В полку осталось уже не больше одной трети личного состава. Люсдорфские батареи береговой обороны гудят теперь, не переставая, круглые сутки.
На мои вопросы, почему все-таки командование не использует танковый батальон, ни начальник, ни комисcap отдела попрежнему прямо не отвечают. Кавдивизия Кудюры тоже еще не введена в бой. Очевидно, наше командование все еще не верит, что наступление противника в южном секторе — его главный удар. Однако подполковник на всякий случай приказал Юдину выехать туда со своим начальником штаба на рекогносцировку.
Вечером прикатил к нам на полуторке Федя, привез для починки два пулемета и несколько батальонных минометов. В восточном секторе, где стоит их полк, обстановка тоже серьезная. Не отвечая на приветствия, только потрясая над своей седой головой флотской фуражкой, Федя прокричал с машины:
—До утренней атаки надо управиться с починкой. Живей сгружайте — турки город обложили.
Как многие старики в Одессе, он называет фашистов турками.
Только рабочие начали разгружать его автомашину, налетели «юнкерсы», и кругом все задрожало от близких разрывов бомб. Мы гурьбой вкатились в подвал заводоуправления. Здесь размещается заводской штаб ПВО со всеми своими службами и командами, с пультом управления и макетом завода, на котором автоматическая сигнализация показывает, на какое строение или на какой участок упала бомба, где и что горит.
Федя, раздосадованный помехой, не обратил никакого вникания на эту механизацию заводской обороны. Я с трудом уговорил его переждать налет в подвале.
—Их бомбят, а они только хвост под себя и в нору! Да разве это жизнь? — возмущался он.
Федя теперь парторг роты.
—Чувствую себя, как бог. И в атаку хожу, и духовное оружие оттачиваю у бойцов, и вот инструмент чиню, это, конечно, уже по знакомству с заводом комиссар послал, — сказал он.
Его смущает только одно — плохо видит, в темноте совсем, как слепой. Однажды поздно вечером он где-то в пути из первой линии окопов на вторую чуть не натолкнулся на Осипова и не узнал его. Яков Иванович спросил Федю, почему тот не приветствует своего командира. Федя должен был сознаться, что глаза у него слабоватые. И теперь он, видимо, побаивается последствий этой встречи.
Ночью немецкая авиация несколько раз прерывала работу завода. Во второй налет немцы подожгли на товарной станции рядом с заводом эшелон с боеприпасами. К путям не подойдешь, а пожар надо было затушить во что бы то ни стало, так как он демаскировал и станцию, и завод. Решено было горящие вагоны сбросить с рельсов танками. К месту пожара мы подъехали на трех танках с закрытыми люками. Глядя в командирский прибор, я думал, как же отцепить горящие вагоны, не вылезая из машины под бешеный огонь рвущихся боеприпасов? Кривуля, машина которого остановилась рядом, сразу приступил к действию. Он разбил крючки сцепки пушечным выстрелом. После этого мы с ним уперлись своими танками в углы горящих вагонов, отогнали их назад и стали опрокидывать эти вагоны и давить их гусеницами. Остались только обуглившиеся щепки и тлеющие головешки.
Все это было проделано непостижимо быстро. Нас подгоняла адская жара, чувствовавшаяся даже внутри танка — я боялся, как бы не взорвались кормовые баки с бензином. Под конец нас стали подгонять и «юнкерсы», вновь прилетевшие на угольки пожара. Мы едва убрались со станции. Один танк был пробит в нескольких местах, экипаж его контужен.
Вернувшись на завод, я спросил Кривулю, как он догадался использовать для расцепки эшелона пушку. Он ответил смеясь:
—А зачем же пушка на танке поставлена?
В перерыв между воздушными налетами вернулся на завод из рекогносцировки Юдин. Он сообщил, что не смог добраться до командного пункта майора Захарова — проползти и то нельзя. Противник захватил Дальницкие высоты. Майор Захаров со своим комендантским взводом отбивается от автоматчиков, залегших в ста метрах от его КП. Не лучше положение и в полку имени Степана Разина.
Только под утро Юдин, наконец, получил приказ выйти в Чапаевскую дивизию и то не батальоном, а лишь одной ротой. Вышла рота Кривули. Спустя немного времени меня вызвали в штаб. Я получил крайне удививший меня приказ — сейчас же выехать к чапаевцам и проследить, чтобы рота Кривули, выполнив свою задачу, не задерживалась в обороне сейчас же возвращалась на завод. Я спросил у подполковника, чем это все объясняется. Подполковник сказал:
—Кажется, командующий чего-то ждет с Большой Земли.
Моя полуторка уже преодолела подъем за Болгарскими хуторами, когда нас остановили громкие оклики. Кто-то из окопа на самом гребне высоты насмешливо и не особенно вежливо спросил, куда нас чорт несет — не в Бухарест ли мы задумали попасть. В ответ на мое объяснение вылезший из окопа сержант заявил, что они, чапаевцы, уже два часа назад заняли тут новые позиции, совершив- за ночь марш от самого Днестровского лимана, и что позади остались только одни танки.
Уже было совсем светло. Я пошел вправо от дороги, где в кукурузе находился командный пункт батальона. Там мне подтвердили, что сегодня ночью по приказу командования весь левый фланг Чапаевской дивизии отошел от Днестровского лимана к рубежу главной обороны. Это сделано для того, чтобы сократить линию фронта, уплотнить оборону.
...Впереди — заполненная тяжелым морским туманом лощина. В блеснувших солнечных лучах туман кажется полой водой. Танков не видно. Мне говорят, что они должны были бы уже вернуться, но почему-то задержались, наверное, сейчас тоже отойдут в овраг за высоту. С тыла к КП подъезжает группа всадников. В статном седоке в серой кубанке, сдвинутой на затылок, узнаю полковника Кудюру. В руке у него автомат, он правит лошадью одними шпорами.
—А мои ребята где, товарищи стрелки? — спрашивает полковник.
Ему отвечают, что три эскадрона в балке, а два еще не подошли, задержались с танками.
Морской ветерок сгоняет туман, обнажая кукурузное поле и за ним ровное поле жнивья. Танки стоят в полукилометре от высоты, по краю кукурузы. Я насчитываю только два взвода из трех. Не вижу и машины Кривули, резко отличающейся от всех наших машин, так как дополнительная экранировочная броня на ее башне наварена листами полуметровой ширины и два передние выступают над башней, придавая ей причудливо-устрашающий вид.
Полковник Кудюра и его комиссар Ганженко тоже осматривают в бинокль освобождающуюся от тумана равнину. Оба ищут свои два отставшие эскадрона.
—Да, комиссар, — говорит Кудюра, — с сегодняшнего дня на нашей Малой Земле не осталось места для кавалерии. Теперь только называться будем кавалеристами. — И вдруг неистовым голосом кричит:
—Коней! Ганженко, к эскадронам!
Он умчался наметом со всей своей свитой. Километрах в четырех от дороги на Мариенталь согнанная ветром полоска тумана открывает нашему взору пять эскадронных колонн кавалерии противника. Левее от Нейбурга в овраг побатарейно спускаются артиллерийские упряжки. Еще левее — едва заметные точки, очевидно, цепи пехоты.
Неожиданно картина на наших глазах резко меняется. Вражеская батарея, почти уже скрывшаяся в овраге, повернув назад, несется врассыпную в сторону Нейбурга, возле которого на гребне рвутся снаряды наших береговых батарей Люсдорфа. Замешательство происходит и в самой левой колонне кавалерии. Она вдруг устремляется вправо. Из оврага, вслед за мчащейся к Нейбургу батареей, выскакивают два танка. Вот он, третий взвод Кривули! За этими двумя танками скворцовой стаей вылетают наши конники. Другие два танка, сверкая огоньками выстрелов, появляются в хвосте рассыпающейся по полю левой кавалерийской колонны. Уже внизу несутся по равнине и остальные танки роты, стоявшие на краю кукурузного поля. Наши конники, вылетевшие из оврага, забирают правее, отрезают дорогу правой колонне противника.
На левом фланге вся вражеская кавалерия, рассыпавшись по полю, уходит, преследуемая танками, вырвавшимися из кукурузы. А на правом фланге эскадроны сшибаются, сливаются, а потом катятся назад, в овраг, вместе с третьим взводом Кривули. Спустя мгновение эта черная масса появляется на другой стороне оврага. Как гонимая ветром туча, раздвоившись, она несется к Мариенталю. У Мариенталя передняя туча исчезает за гребнем. Задняя катится полем назад, к оврагу. Только после этого мы переводим дух и делимся своими впечатлениями. Все решила танково-кавалерийская засада. Идея ее принадлежала Кривуле. Это его первый боевой успех в должности командира роты.
Танки загудели позади нас. Полковник Кудюра, так и не успевший доехать до своих эскадронов, уже вернулся назад. Пожимая Кривуле руку, он сказал:
—Вы, лейтенант, художник! Образец взаимодействия отчаянно-рискованного, но верного.
—Младший политрук, товарищ полковник, — доложил Кривуля.
Он мне не раз уже жаловался, что его звание младшего политрука- не соответствует занимаемой им должности. Фактически Кривуля давно уже не политрук, а строевой командир.
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 09:41 | Сообщение # 71 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
Наше командование во-время отвело левый фланг чапаевцев. Против этого фланга неимоверно растянувшейся по фронту дивизии противник сосредоточил две пехотные дивизии и кавбригаду, намереваясь, как стало известно нашим разведчикам, с утра 15 сентября перейти в наступление, чтобы поддержать удар, который он наносил на участке Вакаржаны, Дальник силами трех дивизий. С отводом левого фланга чапаевцев линия фронта сократилась на тридцать километров. Теперь наша левофланговая оборона уплотнена, она занимает хорошо подготовленные позиции и прочно упирается в море. Таким образом, угроза прорыва противника к Одессе с юга предотвращена. На правом фланге чапаевцев роты моряков, прибывшие на пополнение дивизии, восстановили положение. Дальницкие высоты очищены от противника.
Ночью из Новороссийска прибыли первые транспорты со свежей пехотной дивизией и дивизионом «катюш». С транспортов сгружены два десятка танкеток Т-27 и пять танков БТ-2 и БТ-5. Внушительные многоствольные установки «катюш» стоят уже в саду у штаба. Тут же стоят и прибывшие из-за моря танки. Бесконечные цепочки молодых отлично экипированных, с полной выкладкой бойцов тянутся по тенистым тротуарам улиц в район сосредоточения.
Так вот чего ждал командующий с «Большой Земли!» Теперь кругом только и слышишь: «Москва... Сталин... Катюши...» Это слышишь и в штабе, и на заводе, и проходя мимо очередей у артезианских колодцев. Женщины, сутки выстоявшие в очереди за ведром воды, не жалея своего скудного пайка — полтора литра воды на человека в день, — наперебой предлагают утолить жажду бойцам, высадившимся с кораблей.
Все больше помощи получаем мы с «Большой Земли». А ведь и «Большой Земле» трудно. Бои идут под Киевом, Ленинградом, немцы уже недалеко от Москвы.
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 09:42 | Сообщение # 72 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| ******
Прошло несколько дней, как в Одессу прибыла свежая дивизия, а на фронте ее полки еще не появлялись. Не появлялся и наш танковый батальон, хотя противник за это время не раз вклинивался в нашу оборону и казалось, что она вот-вот будет прорвана.
И чапаевцам и морякам все время приходилось предпринимать контратаки ничтожными силами своих собственных резервов, преимущественно полковых и батальонных. А армейский резерв стоял. Мы не понимали, почему это.
Наконец, в ночь на 21 сентября все стало ясно. Наше командование берегло силы для контрнаступления в восточном секторе. Танковый батальон уже получил боевую задачу.
Цель контрнаступления — освободить порт от артобстрела. Замысел этой операции поражает своей смелостью.
В тылу противника, у села Григорьевка, высаживается морской десант — 3-й полк морской пехоты. Во взаимодействии с частями, наступающими с фронта, ударом им навстречу, десант овладевает Чебановкой, Новой Дофиновкой, каменоломнями — районом артиллерии противника, ведущей обстрел порта и города. Десантная операция поддерживается боевыми кораблями эскадры и бомбардировочной авиацией из Крыма. Для внезапного нарушения связи между селом Свердлово и Аджалыкским лиманом высаживается воздушный десант. Частям, наступающим с фронта, приказано продвинуться на десять километров в направлении Свердлово и железной дороги на Вознесенск. Этот комбинированный удар с фронта и с тыла должен уничтожить группировку противника у Аджалыкского лимана. Для обеспечения с воздуха наша авиация наносит штурмовой удар по аэродромам противника.
Указания по организации взаимодействия пехоты с танками даны генералом Орловым. Вот его слова:
—К каждому пушечному танку поставьте взвод, к пулеметному — отделение. Закрепите на весь бой. Пусть завтра весь день знакомятся на рекогносцировке, а к ночи соберутся у своих танков. Все должны знать друг друга в лицо, и солдаты и командиры. В бою куда танк, туда и стрелки...
—Не приказ, а одно удовольствие, — сказал подполковник.
Мы выехали из штаба. Всю дорогу от штаба до завода подполковник и комиссар обсуждали предстоящий выход в бой новорожденного батальона. Наконец-то, наши танкисты дождались счастливого дня! Меня огорчало, что в этом празднике не будут участвовать наши «старики» — ремонтники, главные виновники торжества. Я представлял себе переживания Микиты. Но Костяхин с начальником позаботились о том, чтобы не было обиженных. Они сказали, что первый выход батальона должен сопровождать весь наш отдел штаба и все танкисты, работающие на ремонте, — из них создается бригада «скорой помощи» под командой Микиты. Ремонтникам ставится задача: восстанавливать боеспособность подбитых машин на поле боя, сделать так, чтобы в ходе боя число участвующих в нем танков не уменьшалось.
Перед выходом батальона на исходные позиции Юдин зачитал перед строем приказ о предстоящем завтра наступлении. По этому случаю он вновь надел свою парадную суконную пилотку стального цвета, которую хранит для Берлина. Еще не успел Юдин прочитать приказ до конца, как весь строй грянул «ура!». Потом снова кричали «ура!». Мне кажется, что все поняли этот приказ как начало общего наступления на всех наших фронтах. Раздались голоса:
—Передать привет по радио товарищу Сталину!
—Поблагодарить за помощь!
—Радировать, что задание будет выполнено!
Когда Костяхин сказал, что радиостанция очень загружена, в строю закричали:
—Письмом! Письмом!
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 09:43 | Сообщение # 73 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
До поздней ночи противник продолжал беспрерывные атаки. Попрежнему он был особенно активен в южном секторе. Только спустя час после того как залпы главных калибров крейсеров и линкора «Парижская Коммуна» возвестили о том, что наш морской десант уже высаживается в Григорьевке, вражеский артогонь в южном секторе начал понемногу стихать.
Танковый батальон с начала ночи стоял на исходных позициях, на северо-восточной окраине села Корсунцы, имея задачу поддерживать полк Осипова и прикрывать левый фланг недавно прибывшей стрелковой дивизии, которая наносила главный удар на Свердлово.
Моряки, прикрепленные к танкам, рисовали мелом на корме машин опознавательные знаки. Командиры взводов и командиры машин уточняли на местности ориентиры своего курса, договаривались, что каждый должен делать, как помогать друг другу.
Осипов и Митраков обходили передний край, унимая матросский гомон, требуя от людей, чтобы они потише выражали свои чувства. Кривуля тоже обходит свою роту, занявшую исходную позицию в кукурузе. Хожу и я с ним от одной машины к другой.
—Ну-ка, снимите свой портупэ! — приказывает он щеголеватому командиру взвода старшине Филоненко.— В бою оне машине помеха. Зацепишься в спешке и напортишь и себе, и экипажу. Оставьте только поясной ремень... А это что за мода? — возмущается он, заметив, что у Филоненко брюки комбинезона — навыпуск поверх сапог, как матросский клеш. — Убрать штанины в сапоги, иначе завтра получите обмотки.
—Обмените свой кобур на пехотный и сдвиньте на живот, чтобы не мешал при работе или в случае, если придется выскочить из башни. Не найдете пехотный кобур — еще лучше, суньте наган за пазуху комбинезона, — приказывает он старшине Быковцу, заметив, что у того наган висит в кобуре по-флотски сзади, на ремешках.
Проверяя третий экипаж, Кривуля обнаруживает, что у старшины Климова нет аварийных гранат, — он велел держать их наготове в нижнем кармане комбинезона.
—Эх вы, Аника-воин! Бирюльки навешали, а чем воевать — того под рукой нет, — высмеивает он старшину, на груди которого, как у заправского боцмана, висит дудка и фонарь.
Обход роты закончен. Мы возвращаемся в свои наспех вырытые окопчики возле танка Кривули. Его машина стоит на левом фланге роты. Тут же, в выемке у железнодорожной насыпи, машины Юдина и его комиссара Николаева. В окопчиках устроились экипажи всех трех машин. Только механик-водитель машины Кривули — Ванюша Заогородний — остался на своем сидении. Подоспевший к нам Микита сейчас же стал подшучивать над Ванюшей, уверяя, что тот уже со вчерашнего вечера, когда был зачитан приказ о наступлении, ничего не ест — готовит свой живот к бою голодухой, а обеденные порции вина уже с неделю сливает в термос, чтобы в случае ранения устроить себе дезинфекцию. Микита подговаривает экипажи просить у Ванюши уделить всем из своего термоса по порции вина для предварительной дезинфекции. Ванюша подает свой голос через люк. Он согласен, но с условием, что никтЬ не будет завтракать перед боем. Конечно, это условие с негодованием отвергается.
Никитин сидит в окопчике с комиссаром батальона Николаевым. В бой они идут на одной машине. Никитин остается командиром, комиссар у него — заряжающий. Они еще ни разу не были в бою вместе, но уже полюбили друг друга, и теперь их водой не разольешь.
Под гул нашей корабельной артиллерии, громящей тылы противника, Никитин рассказывает комиссару о своей матери, учительствующей в каком-то селе на Волге, и о том, какое это благородное поприще для коммуниста — воспитание детей. Я знаю, что до войны он был студентом в пединституте, но мне трудно представИТЬ себе этого неуемно-храброго и кипуче-деятельного человека, красавца-атлета в роли учителя.
-Никогда не забуду первый урок в школе, — говорит Никитин.
Он рассказывает, как его мать вывела их, первогодников, на сельскую площадь, показала на село, на Волгу, на все, что видно с высокого берега, а видно у них далеко. «Вот, ребята, смотрите — это наша Родина», — сказала она.
Вокруг Никитина и Николаева собирается круг танкистов, и все вспоминают своих учителей. Я тоже вспоминаю нашу сельскую учительницу-старушку, которая любила предугадывать будущее своих учеников и каждому сулила интересную жизнь. Она не имела своей семьи, жила в доме одна и считала своими детьми всех нас — школьников.
—Если после войны демобилизуют, тоже пойду в учителя, — говорит вдруг комиссар.
Мы не заметили, как подошел бронепоезд. Похоже было, что на железнодорожной насыпи вдруг вырос большой кустарник. Танкисты обратили на него внимание только после того, как паровоз, остановившись, осторожно выдохнул пар из-под своего броневого капора.
Впереди нас, в районе Свердлово и где-то за этим селом загрохотали бомбовые разрывы. Это наша авиация била по скоплениям войск противника и его штабам. Вскоре самолеты, возвращаясь на аэродром, прогудели над нами. Корабли вели огонь не умолкая. Я поднялся к бронепоезду. Он стоял к противнику хвостом, уже направив на него все стволы своих орудий. Между двух кустов у самой головы бронепоезда кто-то чем-то позвякивал. В темноте раздался голос:
—Настенька, возьми...
Это был тот самый старик-машинист, паровоз которого обрастал стальным кожухом на нашем заводе. «За Родину» — назвал он свой бронепоезд.
Из куста вытянулась рука, что-то взяла. Вслед за мной у бронепоезда появился Никитин. Мы поздоровались с машинистом. Он сел на край насыпи, спустив ноги вниз, и стал попыхивать своей хитро замаскированной трубкой. Огня в ней не было видно, только неимоверно крепкий дым выдавал ее присутствие. Я спросил старика, помнит ли он своего бывшего ученика Разумовского, а Никитин подошел к люку паровозной будки, о существовании которой в густой листве маскировки можно было только догадываться.
—Чего, хлопче, тянет тебя туда? Иди, посиди лучше с нами — насмешливо сказал ему машинист и покачал головой. — Настырливый хлопец! Вишь как к Настеньке липнет!
На заводе все девушки заглядывались на Никитина, а он как будто ни одной не замечал. Но, оказывается, Настеньку, заметил, хотя она, может быть, только два-три раза выглянула из окошечка паровоза, проезжая мимо цеха. Пошептавшись с ней у люка, он прошел к своей машине стороной от нас.
—То-то, нечего вокруг паровоза шашни заводить, — сказал машинист. — А то и не поцеремонюсь, что дочь, сразу же скомандую — шагом марш на губу! — и стал жаловаться мне, что вот взял дочь на паровоз, и теперь беда — воинская дисциплина нарушается, и все из-за военных — липнут к паровозу.
Только после этого старик ответил на мой вопрос о Разумовском. И ответил сухо:
—Зря учил. Променял человек паровоз на цех.
Под утро готовность к атаке проверял генерал Орлов. Он ходил от машины к машине, интересуясь главным образом организацией взаимодействия танков с пехотой — опознавательными знаками, есть ли они на всех машинах, проводниками, которые перед самой атакой должны будут развести машины по пехотным подразделениям, сигналами.
Юдин облегченно вздохнул:
—Ну, кажется, предварительный экзамен на занятие батальонных должностей выдержали, — сказал он.
Мы договорились, что машины пойдут попарно, одна на уступе за другой, прикрывая друг друга. Оборону батальонных узлов противника решено было проскочить на высшей скорости, взяв с собой пехоту десантом с тем, чтобы высадить ее уже в глубине обороны.
Вдалеке за совхозом как-то странно, залпами, стали рваться гранаты, как будто их из мешка высыпали. Майор Жук, когда мы пришли к нему на КП, волновался, прислушиваясь к этим глухим отдаленным взрывам.
—Нечипуренко проводит гранатный поиск, — сказал он.
Нечипуренко — секретарь комсомольской организации артдивизиона береговой обороны, поддерживающего полк Осипова, командир отделения разведчиков — не раз ходил в тыл противника — уточнял цели для своего артдивизиона. Он убедился, что фашисты не обращают внимания на взрывы противотанковых гранат в своем тылу, если в это время ведется хотя бы слабенький минометный огонь, а вот одна автоматная очередь сразу поднимает их на ноги. Это наблюдение привело его к мысли, что надо провести ночной поиск с применением одних противотанковых гранат и кортиков. Осипов одобрил идею, дал Нечипуренко отделение полковых разведчиков и велел комбату выделить еще одно отделение моряков. Но у майора Жука не было свободных людей. Пока он проверял роты, выискивал людей, которых можно взять, Нечипуренко ушел в поиск, захватив с собой несколько моряков, вернувшихся из госпиталя.
—Все, кто мог ходить, убежали из госпиталя, как только узнали, что мы пойдем в наступление, — сказал комбат.
На мой вопрос, откуда они могли узнать об этом в госпитале, майор ответил усмехнувшись:
—Матросу ветер с моря все тайны приносит.
Он горевал только, что убежавшие из госпиталя моряки его батальона ушли в поиск с одними гранатами да со штыками от симоновских винтовок.
—Ну, пусть бы ушли, — говорил он, — за такое дело, конечно, судить никто не будет, но ведь надо же было захватить автоматы. Дьявол с ними, пусть не стреляют, но для критического момента — это все же самое верное средство!
Комиссар батальона, успокаивая майора, сказал, что он «со всей ответственностью» полагается на Нечипуренко, что тот не на счастье надеется, а на свой тонкий расчет, и стал настойчиво приглашать нас всех в блиндаж — выпить чаю.
Во время чаепития мы несколько раз выходили из блиндажа посмотреть на темное небо и послушать, что там делается в тылу противника. Наконец, из-за полога, висевшего в дверях, появился моряк, заполнивший собой все свободное пространство. Я сразу же узнал баяниста Кирюшу. Из-за его спины выглядывал Мокей. Они привели двух пленных — солдата и офицера.
—А Нечипуренко где? — нетерпеливо спросил комбат.
—Это какой Нечипуренко? — удивился Кирюша.
—Командир ваш.
—Командир? — Кирюша непонимающе посмотрел на Мокея.
—С которым мы в разведку ходили? — спросил Мокей.
—Ну, конечно.
—А-а! — понял, наконец, Кирюша,— не знаю фамилии. Мы только из госпиталя, а тут в разведку идут, ну, мы с разведчиками.
Вскоре вернулся Нечипуренко, прикрывавший с автоматчиками отход разведки. Это — сухощавый молодой моряк. За кружкой обжигающего чая он рассказал, как прошел его «гранатный поиск».
—В ту сторону без всякого скандала прошли, напоролись только на пулеметный взвод. Один большой окоп на высотке под просом замаскирован, а в нем четыре пулемета. Никого не видно, только один солдат. Подходит по порядку к каждому пулемету, построчит немного и — к следующему. Ну, мы, конечно, прикрыли занавес над этой комедией, — сказал он.
«Скандалы» по его словам начались уже в глубине обороны, когда они наскочили на батарею, где и взяли второго пленного — офицера, вытащив его из блиндажа после того, как забросали орудийную прислугу гранатами.
—Ни одного выстрела ни с автомата, ни с нагана. Это и помогло, — заметил он к слову.
На обратном пути они обогнали ротные колонны противника, подходившие к переднему краю. Никто не остановил их.
—Вот до чего тонкая штука эта их псйхика, — смеясь, закончил Нечипуренко.
Пленные ничего не знали о нашем готовящемся наступлении. Офицер сказал, что им приказано утром развивать вклинивание в районе совхоза. Судя по его словам, фашистское командование уверено, что наши силы на исходе.
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 09:49 | Сообщение # 74 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
Холодный ветер надоедливо залезает под комбинезон. Танки разведены по пехотным взводам. Наша ремонтная бригада сидит в окопчике позади наблюдательного пункта Осипова у железной дороги.
Яков Иванович наводит порядок в «камбузе войны», как он шутя называет свой наблюдательный пункт с ящиками двух радиостанций, артиллерийскими приборами, телефонными аппаратами, в которые связисты то и дело дуют, как в кипящие кастрюли.
Мы слышим, как полковник отчитывает артиллеристов за то, что они увлеклись передним краем противника, засекли все до одного пулеметы, а в глубине большая часть вражеской артиллерии не выявлена.
—Пока не подавите всю артиллерию, танки в атаку не пущу, — грозит он. — Обеспечьте в первую очередь танки на всю глубину, а с пулеметами и минометами они сами расправятся.
Окопы батальона майора Жука в ста метрах впереди. Это уже не те окопы в полколена, которые отрывали моряки в первые дни обороны города. Теперь у них окопы в рост человека на отделение стрелков. И не видно уже матросских бескозырок, фланелек, — на моряках стальные шлемы, защитные гимнастерки. Микита вздыхает:
—И матросское войско под пехоту перекрасилось!
Высунувшись из окопов, приложив руки ко рту рупором, моряки негромко кричат:
—Товарищу полковнику и товарищу комиссару здравия желаем.
Приветствия несутся со всех сторон. Осипов и Митраков, поднявшись из своего окопа на полфигуры, молча отвечают на приветствия, поворачиваются лицом к морякам, козыряют под стальные каски. Оба они тоже в пехотном обмундировании. Только пояса на них морские.
Впереди кто-то высвистывает «Катюшу». Из кукурузы доносится припев из «Волга-Волга» — «Эй, грянем, сильнее...» В ближайшем к нам окопе тонкий тенорок подхватывает «Подтянем!». Перекликаясь с ним, бас в другом окопе раскатисто грохает: «Сильнее!». Левее под насыпью дороги, в окопе, вырытом почти на открытом месте, раздаются пробные аккорды баяна. Трубач тоже опробывает какую-то высокую ноту.
Время тянется убийственно медленно. Я вижу, как Яков Иванович откусывает по кусочку длинную соломинку мышея. Рядом с его окопом и вокруг нас стебли кукурузы сгибаются под тяжестью налившихся спелых початков. Пришло время уборки кукурузы. Какой урожай! Раздувшееся зерно разрывает шелково-нежную оболочку, обнажает свое оранжево-восковое тело. Кто и когда соберет этот урожай? Вся кукуруза иссечена осколками. Много обезглавленных стеблей, изодранных, изрешеченных листьев, искалеченных початков. Кажется, все поле горько плачет, жалуясь на человека, забывшего про него.
Микита срывает один початок, очищает, взвешивает на руке и говорит мне:
—Сто центнеров с гектара бери, як воды с лимана!
Возвращаются ездившие в штаб сектора начальник и комиссар нашего отдела. Они весело сообщают, что наш морской десант овладел Чебанкой и высотками, захватил батарею, обстреливавшую город и порт. Над нами проносится девятка бомбардировщиков П-2 в сопровождении эскадрильи истребителей. Среди «старичков» летят два «мига».
—Шестаков вылетел со всем своим войском, — смеется Костяхин.
—Иной день ни одного не видел, иной день один-два самолета появятся над полком, а теперь, смотрите, целая стая, как скворцы, — отзывается Осипов.
—У Шестакова на ходу больше и не было, как один-два, а все остальные клеил и латал — к сегодняшнему дню готовился. Хоть и латанные, а жару еще дадут, резво полетели, — говорит Костяхин.
Даль проясняется, видны уже и посадки и силосные башни совхоза. Вот и солнце всходит. Начинается артподготовка. Над нашими головами проносятся снаряды главных калибров кораблей. Бьет и береговая артиллерия, бьют полковые пушки. Хотя залпы орудий и не сливаются в сплошной гул, в один раскат грома, как нам того хочется, но все же мы видим, что там, в посадках в совхозе Ильичевка, в посевах высокого кормового проса-сорго бушует смерч земли и дыма. Эту тучу на лазури утреннего неба дорисовывают минометы. Их у нас уже много. Да, силы наши растут, техники прибавилось; теперь уже совсем не то, что в первые дни обороны Одессы, когда моряки своей грудью прикрывали город. И люди чувствуют себя иначе, кое-чему научились: моряки уже вкусили пехотной науки.
Правее Ильичевки пехотная дивизия и 2-й морской полк пошли в атаку, а Осипов все не подымал свой полк. Мы слышали, как он докладывал по телефону, что на его участке артиллерия противника еще не подавлена, и как потом велел артиллеристу-корректировщику передать по радио приказ на корабли продолжать огонь.
Наконец, по телефону был дан сигнал атаки — «Ветер» — и Яков Иванович выпустил красную ракету — световой сигнал. По всему переднему краю, от лимана до Ильичевки, в побуревшее от дыма и пыли небо одновременно взвились такие же ракеты. Впереди нас в большом окопе у насыпи грянула музыка. Это был «Марш краснофлотцев».
Кругом по окопам боцманские свистки высвистывали «все наверх». Моряки, сбрасывая тяжелые каски, надевали бескозырки и, подхватывая марш словами песни, выскакивали из окопов, мчались к танкам. Вскоре все исчезло в пыли — и танки, и мелькавшие позади них черными пятнами матросские бескозырки.
Двинулся вперед бронепоезд, заглушил все грохотом своих орудий, и наша ремонтная бригада пошла за ним вдоль путей. Вскоре нам стали попадаться разбросанные по полю зеленые шинели, суконные кители, обувь. Сначала попадались только хромовые офицерские сапоги, потом — унтер-офицерские полусапожки с крагами, еще дальше — обмотки и грубые окованные ботинки. Мы сделали из этого вывод, что в фашистской армии и в бегстве строго соблюдается субординация: сначала для облегчения бега избавляются от обуви офицеры, за ними унтер-офицеры и в последнюю очередь — солдаты.
За селом Гильдендорф мы увидели впереди высокие корпуса двух «пролетарцев», далеко отставших от БТ. Надрывая свои моторы, они старались догнать моряков. Навстречу нам брели кучки пленных с поднятыми вверх руками. К ним со всех сторон сбегались одиночные гитлеровские солдаты. По тому, как эти солдаты быстро бежали, не опуская поднятых рук, чувствовалось, что теперь для них самое страшное — оставаться в одиночестве на поле. И действительно, поле было страшное. От предыдущих боев тут осталось много убитых — и фашистов и наших. Они лежали вперемешку.
Мимо нас промчался на «эмке» Осипов, догонявший своих увлекшихся моряков. Преследуя бегущего противника, они ушли далеко за намеченный командованием рубеж.
Наша «скорая помощь» не потребовалась. Противник подбил только один БТ, но и этот танк вернулся из атаки своим ходом. Задача, поставленная командованием, полностью выполнена. Пехотная дивизия соединилась с морским десантом. Войска противника, оказавшиеся в окружении, частью уничтожены, частью взяты в плен. Из кольца выскользнуло только несколько легких немецких танков и с батальон пехоты, но и они не спаслись. БТ Кривули и моряки загнали их в лиман и потопили.
К вечеру танковый батальон сосредоточился возле нового наблюдательного пункта Осипова, вынесенного вперед на несколько километров. Последним из атаки вернулся комиссар батальона Николаев с машинами Никитина и Дерябина. Увлекшись преследованием противника, они оторвались от боевого порядка танков — ушли в направлении станции Кремидовка и пропадали несколько часов. Уже не оставалось надежды, что они вернутся, и вдруг — оба пропавшие БТ мчатся вдоль железной дороги.
Первая машина была перегружена, корма присела к земле. Танкист — это был Никитин,- высунувшись из башни, размахивал наганом — грозил кому-то. Когда танк приблизился, мы увидели на корме машины две огромные бочки — ведер по двадцать каждая. Вцепившись в эти бочки, на танке стоял какой-то человек в пиджаке, без шапки, с растрепанными волосами.
Николаев и оба его экипажа вернулись очень взволнованными. Оказалось, что, вырвавшись вправо, они с хода захватили станцию Кремидовка и часа три удерживали ее, ожидая, что вот-вот подойдет пехота. Израсходовав все боеприпасы, они примчались назад, чтобы выяснить, почему не двигаются главные силы. Трудно было убедить их, что взятие Кремидовки не входило в нашу задачу, что танки и пехота отведены по приказу командования. Люди не могли понять, как это так: противник в панике бежит, а мы прекращаем преследование и отходим назад.
Человек, стоявший на корме танка, не сходил с машины — все держался за бочки, точно руки приросли к ним.
Никитин стащил его за шиворот.
—Слезай, сволочь, приехал, — сказал он и пояснил нам. — Должно быть, бургомистр. Бабы его откуда-то выволокли и притащили к нам на суд, когда мы эти бочки с вином грузили на складе в Кремидовке. Хотели веревками привязать, но завозились с бочками, тяжелые, чорт их подери, и забыли про него. Сам, подлец, приехал.
Рядом с танками курсировал бронепоезд «За Родину», постреливая куда-то вправо. В направлении железной дороги противника не было видно. Моряки не спеша окапывались на отвоеванном рубеже. Танкисты выгружали из своих машин трофеи — оружие, боеприпасы, кипы документов какого-то разгромленного штаба гитлеровцев. Под конвоем одного-двух моряков в сторону шоссе шли колонны пленных. Тягачи тащили трофейную артиллерию.
Настроение у всех нас было возбужденное, казалось, что теперь война пойдет уже совсем по-другому и опасность для Одессы миновала. Разговоры шли только о наступлении. Все почему-то решили, что не сегодня — завтра начнется большое наступление советских войск, хотя как раз в этот день утром было передано по радио о том, что наши войска оставили Киев.
У башенных стрелков Мишки и Васьки глаза горели восторгом. В матросских бескозырках, с танкошлемами, висящими у поясов, они, вероятно, воображали себя бывалыми солдатами. Костяхин, подозвав их обоих, притянул, обнял и спросил:
—Ну, как, ребятки, не очень испугались?
Мишка, обидевшись, что с ним разговаривают, как с маленьким, сказал только:
—Спросите у командиров.
А Васька стал уверять, что он ни чуточки не испугался, что машина очень здорово летела, «как дракон», он и заметить ничего не успел — делом был занят, пушку без конца заряжал, гильзы выбрасывал.
В двадцативедерных бочках, привезенных Никитиным, оказалось вино. Всем досталось по ковшу.
Не успели мы чокнуться, как появилась немецкая авиация, в тот день совершенно не показывавшаяся над полем боя. Самолетов налетело сразу столько, что приходилось считать уже не отдельные машины, а эскадрильи.
И первый удар немецких пикировщиков был по бронепоезду «За Родину». Прямым попаданием бомба разбила контрольную площадку и паровоз. Когда мы подбежали к окутанному дымом бронепоезду, моряки уже вытаскивали из паровоза машиниста и его дочь. Их положили на скате насыпи. Настенька была убита, все на ней намокло кровью, а старик, смертельно раненный, кричал что-то в беспамятстве. Бомбы вокруг рвались, но мы стояли у насыпи, опустив головы, — не могли с места сдвинуться. К горькому чувству обиды примешивалось чувство вины, которое всегда возникает у солдат, когда он видит на поле боя погибшую рядом с ним женщину.
—Эх, товарищ командир, как это мы так допустили... — сказал мне Никитин.
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 10:36 | Сообщение # 75 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
С востока порт и город больше не обстреливаются. Немецкие дальнобойные орудия, захваченные на Чеба-новоких высотах, выставлены у оперного театра. На длинных черных стволах пушек — выведенные мелом надписи: «Она стреляла по Одессе — стрелять больше не будет. Факт. Ручаемся». Под каждым ручательством длинный ряд подписей.
Остальное все по-старому. С наступлением сумерек у трамвайных остановок попрежнему выстраиваются длинные очереди женщин с детьми, узлами, подушками — население на ночь перебирается в катакомбы. Начинают выползать из города к передовой эшелоны с боеприпасами. Там они разгружаются и одновременно спасаются от бомбежек. Немецкая авиация бомбит Одессу преимущественно ночью.
Танковый батальон опять стоит на заводе — доукомплектовывается машинами. Закончено формирование роты «пролетариев». Мы не отказываемся от надежды улучшить конструкцию этих уродливых машин, ломаем себе головы над тем, как бы сделать их чуточку пониже, более устойчивыми, но беда не только в том, что они очень высокие, узкие. Как только мы сняли с них пушки, изменили башни, «пролетарцы» больше не опрокидываются— ходят, хотя и по-черепашьи. Усилить действенность огня пулеметов — вот чего мы теперь добиваемся.
На «пролетарце» четыре пулемета, но прицелы на пулеметах пехотные, никаких оптических приборов нет, наблюдение ведется невооруженным глазом в узенькие щелочки — трудно цель найти, трудно попасть в нее, а еще труднее управлять этими машинами в бою.
На полигоне, когда сколачивалась рота «пролетариев», присутствовало все наше танковое начальство. На завод мы возвращались довольно унылые. Беспокоило, что командир роты явно не справлялся с управлением всеми танками. Командиры машин, занятые наблюдением в своем переднем секторе, не замечали его сигналов.
Сидя в конторе цеха, мы долго думали, что делать, и пришли к решению, что первый раз в бой роту «пролетариев» должен повести Кривуля.
—Тут только один Кривуля может обеспечить успех, — заявил Костяхнн, и все с ним согласились.
Было предложение временным командиром этой роты назначить Микиту, но пришлось отказаться, так как Микита не мог побороть своего отвращения к этим «утюгам», как он окрестил «пролетариев». Кустарные, допотопные машины оскорбляют его гордость танкиста, водившего в бой танки лучших советских марок, равных которым нет на свете.
А Кривуля согласился. Он только попросил, чтобы ему дали сутки на сколачивание роты, ознакомление с ней и разрешили самому отобрать командиров взводов и самому определить направление атаки.
В тот же день рота «пролетариев» под командой Кривули направилась на полигон. Прошли сутки. Мы встретились с Кривулей на скамеечке возле заводоуправления. Я вышел из цеха на минутку подышать свежим воздухом. В это время он явился с полигона. Кривуля попросил меня подвинуться и лег на скамеечку. Эта скамеечка под акацией — его излюбленное место отдыха. Иногда он на ней спит, свесив голову, а иногда лежит, вытянувшись на спине, с открытыми глазами, подложив под голову руки.
—Ну, как дела? — спросил я.
—В порядке. Все повторяют мой маневр. Сигналы принимают боковые пулеметчики, — ответил он и тут же заснул.
Весь следующий день Кривуля ползал по переднему краю в районе Холодной Балки, выбирая исходные позиции для атаки, определяя направление ее. Вернулся он грязный, в измазанном, изодранном комбинезоне и доложил, что нашел замечательный овраг — глубокий, огибает две высотки, потом постепенно переходит в лощину, и лощина эта ведет прямо к переднему краю противника. Кажется, больше всего Кривуля возлагал надежд на то, что наши танки тут никогда еще не появлялись.
—Впервые появятся, и такие страшилы! Успех обеспечен, — сказал он.
Опять наше танковое начальство собралось, чтобы посмотреть, как действуют «пролетарцы»—на этот раз уже не на полигоне, а в бою.
Атаку решено было произвести рано утром, но противник, накануне продвинувшийся на этом участке, стал развивать успех и занял над оврагом одну высотку. Другая осталась ничейной. Танки стояли под ней, в изгибе балки. Отсюда они и пошли в контратаку.
Сначала они медленно ползли по узкому оврагу цепочкой — машина за машиной, а когда вышли в степную лощину, развернулись. С нашего наблюдательного пункта долго не было видно их. На высоте, занятой противником, началась паника, и наша пехота, поднявшаяся в контратаку за танками, легко отбила свои траншеи на этой высотке. А Кривуля все не возвращался. Мы уже думали, что вся его рота погибла, но она вернулась в полном составе и притащила с собой на буксире четыре трофейные пушки. Преследуемые артиллерийским огнем танки едва двигались — моторы перегрелись.
—Виноградник, грунт мягкий, — пожаловался Кривуля, вылезая из машины.
Мы окружили его, стали наперебой расспрашивать, как показали себя в бою танки.
—Если мораль заставит, можно воевать и на этих «утюгах», — заявил он.
«Мораль» — любимое слово Кривули. Оно означает в его устах и долг, и необходимость, и дисциплину.
На другой день Кривуле еще раз пришлось сводить «пролетарцев» в бой. Дело было горячее — в районе Вакаржан, на главном направлении удара противника. Из десяти танков Кривуля в том бою потерял две машины, но остальные притащили на завод двенадцать трофейных пушек. После этого даже Микита изменил свое отношение к «пролетарцам».
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 10:41 | Сообщение # 76 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| ******
В числе трофеев, захваченных танкистами во время нашего контрнаступления в восточном секторе, оказался ящик с тщательно упакованными и смазанными вазелином генеральскими саблями. По предложению Кривули, который привез этот ящик на своем танке, одну саблю решено было преподнести в подарок полковнику Кудюре. Несколько дней сабля эта, завернутая в плащ-палатку, лежала в штабе под койкой Костяхина. Наконец, выдался случай — мы с комиссаром должны были по пути на передний край проезжать поселок Застава Первая, где стоит штаб Кудюры, и Костяхин захватил с собой саблю, чтобы передать ее полковнику.
Кудюру мы застали в штабе в трагический для кавалеристов момент. Кто-то, похожий на Тараса Бульбу, докладывал полковнику, что одна мина разорвалась у самой коновязи, — ранено десять лошадей и все в живот.
—Дорезали? — мрачно спросил Кудюра.
—Чем им подыхать без пользы, лучше заготовим из них сухую колбасу на зиму, — ответил осанистый седоусый командир.
—Правильно, — подумав, согласился Кудюра.—А теперь вот что: готовь коней к эвакуации. Таков приказ Военного Совета. Нельзя допустить, чтобы их тут зазря перебили... Ничего, ничего, не падай духом, казак. Негде нам, дорогой мой, казаковать больше. На этом блюдечке — под блюдечком подразумевается площадь нашей обороны — в намет не перейдешь, в море свалимся...
Костяхин сокрушенно покачал головой:
—Опоздали с подарком. Жаль, сабля больно хороша.
Я размотал плащ-палатку и пергамент.
Кудюра принял саблю на обе ладони, вынул ее из ножен, стукнул по клинку концом ножен, послушал звон, потом протер лезвие платочком, дохнул на сталь и, увидев, что запотевание быстро сошло, воскликнул:
—Булатная! Златоустовская!
Кудюра так размахивал саблей, что загнал нас с Костяхиным в разные углы. Я из своего угла стал несмело убеждать его, что сабля отменная, хотя, к сожалению, и не Златоустовская, а румынская.
— Что вы мне голову морочите! — рассердился он.— Вот посмотрите, взмахнешь — и с любого супостата две половинки сделает... — и он еще раз продемонстрировал нам это, при каждом взмахе выкрикивая: «Эх, ртутью налитая!»
Затем он поднес к нашим глазам эфес и сказал:
—Вот оно, клеймо завода! — А вы мне — румынская!
Действительно, клеймо было наше, советское. Видно, сабли достались противнику с каким-то эшелоном.
—Кони пусть плывут за море, а клинков котовцы сдавать не будут — сказал Кудюра угрожающе.
—Так точно, товарищ полковник! — подтвердил похожий на Тараса Бульбу седоусый командир. Он напомнил мне котовца, которого я встретил у ворот казарм во время формирования кавдивизии. И грустно стало за дядьку Нечипора: ведь он приехал в дивизию со своими хлопцами на конях, выращенных в колхозе им самим.
Ночью по улицам города в сторону порта двигались пехотные подразделения. Начальник и комиссар отдела, которых я застал в кабинете сидящими на койках в раздумье друг против друга, сообщили мне, что эта дивизия, недавно прибывшая в Одессу, срочно грузится на транспорты для переброски в Севастополь.
—Что это значит? — в тревоге спросил я.
—Это значит, что дивизия выполнила свою задачу, а кроме того, еще значит, что в опасности Крым. Наши войска не смогли удержаться на Турецком валу и отошли на Ишуньские позиции, — ответил комиссар.
—Только об этом никому ни слова, — предупредил начальник.
Больше мне не было сказано ничего, но и так все ясно: Крым — наша база. Если противник ворвется
в Крым, трудно придется Одессе.
Днем на заводе были командующий и секретарь обкома партии. Они интересовались не только тем, как завод работает, но и тем, как он подготавливается к зиме, какие-имеет запасы и что нужно еще заготовить, чтобы зимой работать бесперебойно.
—Угля и кокса хватит на три месяца, — доложил директор.
—Этого мало, — сказал командующий.
Он обещал в ближайшие дни подбросить угля, чтобы создать на заводе полугодовой запас топлива. На такой же срок должен быть создан и запас металла. Для этого велено поднять все свалки металлолома в городе.
По всему видно, что надо готовиться к тяжелой зиме. Войска старательно совершенствуют траншеи, строят блиндажи, землянки, запасаются топливом. Я видел на переднем крае блиндаж, построенный саперами для образца. Блиндаж — типа дота. Его не разобьет снаряд, не страшна ему и пятидесятикилограммовая бомба. Рассчитан он на взвод, но пока в нем только два бойца, назначенные для охраны и заготовки топлива — стеблей подсолнуха и кукурузы.
Зарывается в землю и противник — он тоже начал рыть траншеи, уже не удовлетворяется окопами. В восточном секторе после нашего контрнаступления фашисты перешли к обороне. У них уже появились тут минные поля. Нашим морякам эти поля пригодились для выявления огневых точек противника. Делается это так. На минное поле выходят тракторы, толкая перед собой несколько цементных кругов, заготовленных для колодцев. Передний каток взрывается на мине. Артиллерия противника начинает бить по тракторам. Тогда Осипов командует тракторам «назад», а корабельная артиллерия, засекшая батареи противника, открывает огонь.
Конечно, фашистское командование не оставило еще надежды до наступления зимы захватить Одессу. В южном и западном секторах противник непрерывно ведет разведку боем, бросает в атаку батальон за батальоном, но успеха ему эти атаки не приносят. Боеспособность гитлеровцев уже заметно упала.
В одном ночном поиске моряки захватили приказ командира 13-й пехотной дивизии противника. Для укрепления боеспособности своих солдат командир этой дивизии требует «ввести во взводах замыкающих, а в ротах, батальонах и полках — заградительные отряды» и приказывает «расстреливать на месте всех убегающих».
Опять фашисты начали усиленно обстреливать город из дальнобойной артиллерии. Теперь она действует из района Григорьевки. Оттуда бьют более мощные калибры, чем те, что стреляли с Чебановских высот, но огонь неприцельный — ведется по площадям. Противник выбирает какой-нибудь квартал города и бомбардирует его через равные промежутки времени. Бомбардировка продолжается ровно час. Страдает исключительно мирное население.
Штаб обороны со всеми своими отделами перебрался в подземелье, так называемый объект «А». Кабинеты находятся теперь на глубине сорока-шестидесяти метров от поверхности земли. Этажи соединяются витыми лестницами. Освещение — электрическое полного накала.
Кабинет начальника нашего отдела представляет собой помещение площадью три метра на три. В кабинете две койки (начальника и комиссара), столик между ними, два стула. На столике — телефонный аппарат и пишущая машинка, под столиком — бутыль с водой.
Здесь всегда полная тишина. Единственное неудобство этого подземного штаба состоит в том, что до него надо добираться проходом, который тянется под землей с полкилометра.
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 10:44 | Сообщение # 77 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
Второй месяц на участке полка Сереброва со времени перехода к позиционной обороне противник, несмотря на ожесточенные атаки, ке смог сколько-нибудь продвинуться. Бои тут идут за овладение отдельными высотами. Эти высоты переходят из рук в руки. Только одна из них, в центре обороны полка, ни разу еще не была полностью в руках противника, хотя он особенно упорно пытается овладеть ею. На скате этой высоты фашисты в последний раз оставили два своих подбитых танка. Мы с Костяхиным приехали в полк, чтобы осмотреть эти машины.
Все, что можно взять из тракторного парка артиллерии для переделки в танки, уже взято. Нам остается теперь только одно — собирать оставшиеся на поле боя немецкие танки и пытаться восстанавливать их.
Командир, которого нам дали в штабе полка в качестве проводника, сказал:
—Вон этот курган. Фашисты его скоро со степью сравняют или выдолбят на его месте котлован. День в день, с рассвета до заката артиллерия роет его, а вечером — атака. Один человечище проваливает им все. Заложит четыре пальца в рот, да как свистнет, да как рыкнет, так в степи такой чертополох подымается, что мороз по коже даже нас продирает, не то что фашистов.
Костяхин засмеялся:
—Что се за человечище?
—Прямо Черномор! — сказал проводник. — Сержант один, пулеметчик.
На кургане и вокруг нас начали рваться снаряды. Наш проводник безнадежно махнул рукой — ну, мол, теперь не переждешь, и предложил укрыться в батальонном блиндаже.
Артогонь по высоте долго не унимался. Костяхин больше не мог ждать и решил вернуться в штаб. Проводник ушел с ним. Он был мне уже не нужен: от блиндажа к кургану ведет ход сообщения.
Пока на кургане бушевал огонь, в передовой траншее не было заметно никакого движения. Когда огонь стих, по ходу сообщения тотчас же забегали люди. Впереди поднялась ружейно-пулеметная трескотня — противник пошел в атаку. Трескотня быстро смолкла. Вдруг я услышал пронзительный свист, и на кургане вырос человек. Казалось, что он встал на кромку кроваво-красного закатывающегося солнца. Это видение мелькнуло в глазах и исчезло. В ответ на свист со склона кургана и его гребня начали строчить счетверенные пулеметы.
После того как атака противника была отбита, я стал пробираться к кургану вслед за связистами по ходу сообщения. На середине склона кургана кто-то насыпал холмик над могилой. Я издали узнал Разумовского.
—Сестру медицинскую хороню, — сказал он, рассеянно поздоровавшись со мной, и стал вбивать в землю расщепленную винтовку, на выскобленной добела ложе которой было написано, кто похоронен и когда.
Эта медсестра пришла на высоту перед самым артналетом. Уходя в нижнюю траншею, чтобы переждать там артналет, никто из бойцов не заметил, что она осталась на кургане, перевязывая раненого пулеметчика. Кроме их двоих, на кургане был еще Разумовский. Он перетащил раненого в блиндаж, а медсестра не успела укрыться—осколок разорвавшегося снаряда убил ее наповал.
Антон Васильевич был возмущен тем, что все укрылись, а о медсестре забыли. В наказание за это он никого не подпускал к убитой — похоронил девушку один.
—Сам на сам остался с ней на кургане, сам на сам и похоронил, — сказал он мне.
Я спросил его, что тут, на кургане, происходит, кто это ребячеством занимается на войне — встает во весь рост и свистит, как соловей-разбойник.
—Никакого ребячества нет. Просто сигнал даю, — сказал он. — А из траншеи выскочил со злости, что медсестру потеряли.
Оказалось, что это он и есть тот Черномор, о котором рассказывал наш проводник. Свист — сигнал на открытие огня, который Антон Васильевич дает своим кинжальным пулеметчикам, сидящим в засаде на переднем скате кургана в двухстах метрах от траншеи.
Уже стемнело, и я, спросив Антона Васильевича, где стоят подбитые немецкие танки, пополз к ним. Увы, они сгорели, и о восстановлении их и думать нечего было.
На гребне кургана я услышал песню, доносившуюся из траншеи. Пела девушка мягким драматическим сопрано.
Бойцы сидели в траншее, прижавшись к стенке. Я тоже присел и стал слушать.
Пропев две строфы вполголоса, певица замолкла, как бы прислушиваясь к эху улетавшей песни, а потом перешла на полный голос:
Избы снегом заносилися,
Был морозец молодой...
Песня хватает за душу, и вдруг, как на чудесном ковре-самолете, переносит меня в детство, в родной сельский дом.
...Я проснулся. Ночь холодная. Дед вечером мало принес соломы для топки — экономит на корм корове. Как-то необычайно светло. Не выпал ли уже снег? Кубами скатываюсь к окну, усердно дую на стекло, продуваю глазок в листве сосен и пальм, нарисованных первым морозом, вижу ослепляющую картину белого зимнего утра. Мне кажется, что песня льется оттуда, из-за окна.
По деревне красна девица,
Словно павушка, идет.
Павушка! Нет, Павлина! Опять встает утро ранней зимы. Совхоз, только отстроенный среди лесов и болот на берегу Припяти. Первый снег, скрывший под собой горы плотничьих стружек и обрезок. Легкий пушистый покров все выровнял и выбелил. Низких крыш овощехранилищ совсем не видно. А вот сосны, стеной огородившие совхоз, стали еще выше и темнее. Мы стоим у большого двухрамного окна в комнате молодой доярки Павлины, только что приехавшей со станичного совещания. Она выбежала куда-то на минутку. Мы поджидаем ее, нам не терпится узнать, какие новости она привезла. Ее хлопотливая мать чего-то охает за нашими плечами. У окна — две кучерявые березки. Они как девушки-подружки в одинаковых кофточках. Под ними на белом ковре черные комочки галок. Напротив — совхозные тракторные мастерские. Полтора года назад это было единственное здание, построенное тут в лесу а теперь вон какая поляна, и на ней раскинулся целый городок. Но куда же пропала Павлина? Вот она выходит из дверей скотного сарая, с ней кто-то идет. Узнаю нашего совхозного механика. Они останавливаются, разговаривают. Она чертит что-то ногой на снегу. Не торопится, забыла, что мы ее ждем, смотрим на нее через окно и подмигиваем друг другу...
И взглянул ей в очи карие.—
Он ей парень по пути...
С удивлением услыхал я собственный голос. Сам, не замечая того, я помогал невидимой в темноте певице. И вдруг вся траншея подхватила:
Улыбнулась красна девица
Солнце ясного ясней,
Разгуляйся ты, метелица,
Ветер в сторону повей...
Песня разлилась по степи, затихла. Я слышу чей-то очень знакомый голос:
—А можно ли, товарищ старший лейтенант, петь песни на переднем крае?
Катя!? Это она пела.
—Ну, как там, в уставе написано, можно, или нет? — смеется она, здороваясь со мной.
Я вижу только поблескивание ее глаз, хитрые искорки. Тоже смеюсь, говорю, что теперь окончательно убежден, что она зря пошла учиться в сельскохозяйственный институт — надо было в консерваторию.
—Тише!—раздалось рядом. — Наша песня! Румыны подбирают мелодию!
Это голос Антона Васильевича. Он высовывает голову из траншеи, прислушивается. Со стороны румынских окопов доносятся едва слышные звуки скрипки. Кто-то чиркает зажигалкой, даже не прикрывая ее, закуривает. Я вижу пенснэ в золотой оправе с черным шнурочком — узнаю нашего веселого преподавателя математики. Катя делает ему замечание:
—Профессор, прикройте вашу топку.
Скрипки не слышно уже, но все прислушиваются, не заиграет ли еще, не подберут ли румыны мелодию нашей песни.
—Не подберут! Для наших песен нужны и наши струны, а они вот где, — говорит Антон Васильевич и постукивает себя по груди.
—А может, подберут, они же музыканты, — смеется Катя.
Кто-то предлагает, если так, спеть еще.
—Правильно! — поддерживают его. — Пусть подбирают.
Вся траншея грянула «Распрягайте, хлопцы, коней», но эту песню оборвал жестокий минометный налет на
наш участок. После этого все сошлись на том, что хотя в уставе и не сказано о песнях, но ясно, что на переднем крае лучше не петь.
Катю и командира роты вызвали на КП батальона. Они побежали по ходу сообщения, и я побежал с ними. В пути мы успели перекинуться с Катей только несколькими словами. Теперь в этом батальоне, почти целиком состоящем из ополченцев, мало осталось наших пролетариев — кто ранен, кто убит. О судьбе своего жениха Катя уже несколько недель ничего не знает. При проверке ополченцев выяснилось, что он — командир запаса, и его назначили в другую часть командиром взвода. Недолго пришлось им повоевать вместе.
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 10:44 | Сообщение # 78 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| *****
Начальник отдела срочно вызвал меня по телефону к себе в штаб. Когда я вошел в его подземный кабинет, он вынул из папки листок и молча подал его мне. Я читал, не веря своим глазам. Это был приказ об эвакуации советских войск из Одессы. Мне приказано постепенно свертывать на заводе работу, все запасные части и материалы, необходимые для ремонта машин, запаковывать и готовить к отправке в Севастополь. Прочитав приказ, я должен был дать расписку, что все это будет сделано в тайне.
Подполковник протянул мне свою авторучку. Я взял ее, но долго не в силах был расписаться, хотя под приказом были уже расписки всех наших командиров. Ничего не понимая, я растерянно переводил взгляд с начальника на комиссара, с комиссара на начальника. Мелькнула мысль — не шутят ли они. Но лица их были серьезны. «Что-то не то, видимо, в приказе есть какой-то скрытый смысл и он до меня не дошел, — подумал я. — Ведь вчера еще было приказано готовиться к зиме, создавать запасы на несколько месяцев. В чем же дело? Разве успех нашего контрнаступления не доказал, что противник уже ослаб, выдохся. Почему мы должны оставлять город, когда ослабевший противник уже отчаялся взять его и переходит к обороне?»
—Что случилось? — спросил я, наконец.
Подполковник, занятый своими мыслями, не понял моего вопроса, посмотрел на меня удивленно, а Костяхин сказал:
-Случилось то, что 11-я немецкая армия вот-вот прорвется в Крым. 72-я дивизия немцев, воевавшая против Осипова, обнаружена уже на Перекопе. Немцы не дураки, понимают, что Севастополь для них сейчас важнее Одессы. Значит, у нас теперь одна генеральная задача — во-время попасть к Перекопу.
Он помолчал, пристально глядя на меня, и добавил со своей обычной застенчивой улыбкой:
—Не теряй масштабов событий и помни, что думать о завтрашнем дне — значит думать о победе.
В этих словах и в улыбке явно чувствовался какой-то намек. Смысл его я понял вечером, когда Костяхин неожиданно появился на заводе и ошеломил меня сообщением о решении Военного Совета произвести на рассвете второго октября контрнаступление из района Дальника. Приказ об эвакуации и одновременно приказ о наступлении — это уже никак не укладывалось в голове. Я возликовал было, решив, что эвакуация отменяется, но оказалось, что цель контрнаступления на участке, где противник последние дни проявляет наибольшую активность, состоит как раз в том, чтобы обеспечить организованную эвакуацию города. Для этого надо дезорганизовать противника, создать у него превратное представление о наших истинных намерениях.
—Победа будет наша, когда на глазах фашистов из порта уйдет последний корабль, а они все-таки не поверят, что мы оставили город, — сказал Костяхин.
|
| |
| |
| icv | Дата: Понедельник, 05.03.2018, 10:48 | Сообщение # 79 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 15216
Статус: Offline
| НА БОРТУ КОРАБЛЯ «ВОЛГА»
16 октября 1941 г.
Впереди море уже посветлело. Там, где осталась Одесса, все еще клубятся темные, багровеющие тучи, освещенные снизу заревом пожара.
Наши танки на борту большого океанского транспорта «Волга», идущего в строю других транспортов под охраной боевых кораблей. На судне только что прозвучали звонки боевой тревоги — «торпедная опасность». Такой сигнал с наступлением рассвета подается теперь в море всегда, хотя бы и не было замечено никаких признаков подводных лодок. На рассвете экипаж корабля должен быть в боевой готовности номер один, так как именно в эго время подводные лодки противника стараются атаковать наши корабли. Если до восхода солнца противник не будет обнаружен, дается команда «отбой».
Я расположился среди танкистов, разлегшихся на верхней палубе у носового зенитного орудия, которое смотрит сейчас по ходу корабля. Все вокруг меня спят. Бодрствует только расчет орудия. Впервые после долгого перерыва я берусь за дневник. С чего начать? Все переплелось, все мелькает — дни, люди, события. Вспоминается наше последнее контрнаступление в районе Дальника, радость успеха, который превзошел все наши ожидания, томительная тревога при вести о том, что от боевого порядка наших танков оторвалась машина Никитина. Никитину всегда удивительно везло, и нам долго не верилось, что на этот раз счастье изменило ему. Мы нашли его машину в яме, заваленной бревнами, обгоревшей. Вероятно, она на большой скорости влетела на вражеский блиндаж и провалилась в него уже охваченная пламенем. Кривуля часто отчитывал Никитина за то, что он чересчур увлекается в преследовании врага. Вместе с Никитиным сгорел в танке и его друг, комиссар батальона Николаев. В этом же бою погиб в другой сгоревшей машине милый сорванец Вася — младший из двух братьев-воспитанников.
Не остыло еще чувство, пережитое на митинге в цеху после того боя. Никто не открывал этот митинг, никто не просил слова. Просто один рабочий за другим поднимался на танк и выкрикивал слова гнева, боли, призыва к мести. Братишка погибшего Васи, вскочив на танк, стал вдруг всхлипывать. Он разрыдался совсем по-детски, с заплаканными глазами замахал кулаком и закричал, что отомстит фашистским гадам.
Потом мы «подчищали» завод, собирали и упаковывали танковые детали, материалы, провожали заводских _ кого в армию, кого в эвакуацию, кого в подполье для работы в тылу врага, и попрежнему занимались ремонтом танков, которые не выходили из боев. В эти же дни мне пришлось побывать в Крыму. Я был командирован в Крым для того, чтобы получить район сосредоточения танкового батальона, подготовить самое необходимое для нашей ремонтной базы.
Во время моей командировки Микиту назначили командиром заградительного отряда, в который вошла и большая часть танкистов-ремонтников. Задача этого отряда состояла в том, чтобы не пропускать к порту ни одной машины, не имеющей эвакобилета с указанием корабля и часа погрузки. Все остальные машины загонялись во дворы и уничтожались. Таких отрядов, наделенных полномочиями Военного Совета, было создано несколько. Микита распоряжался на Комсомольской улице, патрулируя проходы в баррикадах. Здесь мы и встретились с ним после моего возвращения из командировки.
—Ну, як там, в Крыму, товарищ командир, позиции для нас подготовили? — спросил он, спрыгнув с подножки какой-то грузовой машины.
Я ответил Миките, что крымские позиции ждут нас.
—В таком случае все в порядке. Лишь бы на позиции скорее встать, а где — начальству виднее, — сказал он.
У ворот морского госпиталя, из которого выносили раненых, я встретил Федю. Он стоял тут в полном боевом вооружении с тремя моряками, обвешанными автоматами. На головах всех белели повязки.
—По совместительству выполняем одно задание — отбираем у раненых оружие и отправляем его на передний край, — сказал мне Федя.
Задание это он получил от Осипова. Яков Иванович, заезжавший в госпиталь попрощаться со своими ранеными моряками, обнаружил у кого-то под подушкой автомат.
—Это зачем? — спросил он.
—На всякий пожарный случай, товарищ полковник,— ответил раненый.
Тогда Осипов тут же отобрал из числа ходячих раненых несколько человек, старшим назначил Федю и велел ему немедленно обыскать весь госпиталь, собрать автоматы и отправить их в полк.
—Перевернул госпиталь вверх дном, сто девяносто штук нашел, отправил на машине, а контрольное задание от полковника дано мне — двести штук, десяти нехватает. Вот и вышел на улицу со своей инвалидной командой, стережем новых раненых. Девять штук уже добыли, остался один до контрольного задания. Вторые сутки веду беспощадную борьбу со своим братом, не хочет отдавать автоматы, — жаловался Федя.
В тот же день мне приказано было готовить танки к погрузке на корабли. Машины стояли в овраге у железной дороги, на участке полка Сереброва. Неподалеку занимал оборону ополченский батальон. Передав приказ Юдину, я увидел на косогоре высокую сутулую фигуру Вани Козлова, бывшего профуполномоченного сборочного цеха, воевавшего в одной роте с Разумовским. Он одиноко шагал по тропинке — спускался в овраг к танкам. У меня сразу упало сердце. Я понял, что с Антоном Васильевичем что-то случилось, иначе он тоже навестил бы танкистов, раз они были поблизости. Так и оказалось.
—А знаешь, Антон погиб, — сказал мне Ваня.
Он шел к танкистам, чтобы через них передать эту весть на завод. Командование удовлетворило ходатайство завода о возвращении Антона Васильевича из армии. Разумовский должен был ехать на Урал, налаживать работу своего эвакуированного цеха, но приказ об этом прибыл в часть слишком поздно: Антон Васильевич был уже убит. Его пулеметы стояли в траншее на самом фланге батальона. Целый день они задерживали продвижение вражеской пехоты, которой на этом участке удалось прорваться в глубину нашей обороны. Противник бил по ним сначала из минометов, потом накрыл артогнем. Ночью, когда батальон стал выходить из траншей к железной дороге, чтобы отойти под прикрытием насыпи, и стрелки добрались до пулеметчиков, все пулеметчики были уже перебиты и засыпаны землей. Один Миля Пташный подавал признаки жизни. Его отправили в госпиталь в бессознательном состоянии.
В том же бою была тяжело ранена Катя. Разрыв снаряда накрыл ее возле пулеметчиков, которым она подносила патроны. О дальнейшей судьбе ее Ваня ничего не мог сказать.
Мы простились, и Ваня пошел в свою роту, не подозревая, что завтра наши войска будут уже на кораблях. Мне кажется, что скажи я ему об этом, он бы не поверил мне. Многие командиры уже знали о предстоящей погрузке на суда, но бойцы были твердо убеждены, что нам предстоит зимовать под Одессой. И обстановка на нашем фронте оправдывала эту уверенность: противник только на том участке, где погиб Разумовский, вклинился в главный рубеж обороны, но и тут его наступление захлебнулось.
Как только стемнело, войска начали отходить к порту. В первую очередь на корабли грузилась полевая тяжелая артиллерия. Чтобы противник не заметил ее ухода с позиций, береговые батареи и орудия кораблей вели непрерывный огонь.
Части двигались через город по строго определенному маршруту в отведенные для них районы посадки. Каждую часть сопровождал проводник, выделенный штабом обороны.
Танковый батальон сначала был отведен на завод. Под утро мы получили приказ послать под командой Кривули роту тракторных танков «пролетарец» на западную окраину города к баррикадным проходам. Кривуля должен был прикрывать огнем с места отход наших арьергардов, после чего взорвать машины.
За несколько часов до этого приказа Маша, недавно зачисленная рядовым бойцом в ремвзвод батальона, наконец, дала свое согласие стать женой Кривули. Весть об этом мигом облетела весь батальон. Наши экипажи, возвращаясь из боя на завод, не раз уже обступали Машу и наперебой доказывали ей, что война будет продолжаться долго, стала уже обычным делом и поэтому нечего ждать со свадьбой до конца войны. Она обыкновенно отвечала на эти уговоры шутками, а иногда и всерьез сердилась. И вот в эту последнюю нашу одесскую ночь, когда батальон стоял в саду фабрики-кухни в ожидании приказа на погрузку, Кривуля является к Юдину вместе с Машей, и они оба просят комбата узаконить их брак, так как больше никто этого сделать не может — все учреждения города уже эвакуированы. Юдин, не долго думая, собственноручно написал им «брачное свидетельство» и прихлопнул его моей старой военпредовской печатью, которой он пользовался за неимением в батальоне своей печати.
После этого новобрачные успели только поужинать вместе со всеми танкистами в столовой фабрики-кухни.
Прощаясь с Кривулей, я поцеловался с ним, как с человеком, который идет на верную смерть: думал, что противник все-таки заметит отход нашей пехоты, и Кривуле придется защищать проходы в баррикадах до последнего патрона. В таком случае экипажам пришлось бы взрывать машины, не выходя из них.
Погрузка танков на корабль началась на другой день вечером. Она происходила под артиллерийским обстрелом и бомбежкой с воздуха, в зареве пожара, охватившего большую часть территории порта, но порядок не был нарушен. Военный Совет руководил эвакуацией со своего командного пункта в порту.
За время обороны Одессы мы никогда не теряли веры в то, что победа останется за нами. Но думал ли кто, что после более чем двухмесячной тяжелой борьбы можно оставить город и все-таки сесть на корабль с чувством одержанной победы? Да, это — победа, если произошло все так, как было решено нашим командованием. Сколько дивизий положил противник под Одессой, а взять города все же не смог! Мы защищали его до тех пор, пока того требовала обстановка. Обстановка изменилась, мы выполнили свою задачу в Одессе, сели на корабли и спешим туда, где мы должны быть по решению командования.
Наша «Волга» тянет на буксире пловучий портовый кран. На него мы погрузили последние танки, для которых нехватило места на корабле. Только несколько ветхих машин пришлось сбросить в море. Когда с заведенными моторами они сползали с мола, ко мне подбежал ополченец. Я не сразу узнал нашего профессора. Яков Семенович был без пенснэ, наверное, разбил или потерял-не помог и шнурочек. Он отвел меня в сторону, к свету пожара, снял с винтовки штык и стал вычерчивать им на мокрой свае какой-то угольник. Я долго не мог понять, чего он чертит и почему так довольно улыбается. Оказалось, что в этом угольнике решение задачи, над которой мы мучились, стараясь улучшить конструкцию тракторного танка, и которую так до конца и не решили... Ее решил Разумовский. За день до того как Антон был убит, ему пришло в голову, что машину «пролетарец» можно значительно понизить, если опустить сидение водителя ниже рамы и, главное, сделать рычаги изогнутыми. Обрадовавшись этой идее, он тут же, в траншее, у своего пулемета, нарисовал на земле эскизы изогнутых рычагов. Вот этот эскизик и старался воспроизвести Яков Семенович штыком на свае. Убедившись, что я понял идею Разумовского, он, не простившись, побежал к причалу, с которого садилась на судно его часть.
Ночь подходила к концу, уже грузились моряки Осипова, прикрывавшие отход наших войск. Запылал оставшийся на путях портовой станции товарник, а Кривуля со своими экипажами все еще не появлялся. Мы прислушивались — не стреляют ли на окраине города танки, но ничего не было слышно, кроме грохота рвущихся снарядов и бомб, канонады корабельной артиллерии. Снаряды рвались и на молу, и на причалах, и на палубах кораблей, которые стояли в ряд у всех причалов. На соседнем с нами транспорте два снаряда один за другим разорвались, накрыв группу бойцов, только что расположившихся на корме.
Корабль должен был отойти с минуты на минуту, мы уже потеряли всякую надежду дождаться Кривули, как вдруг услышали внизу на причале, крик:
—Ваня! Ванечка!
Это Маша встречала у трапа Кривулю. Он поднялся со своими экипажами на борт перед самым отплытием корабля. Его танки стояли в засаде у баррикадных проходов до конца посадки войск на транспорты. Экипажи взорвали свои машины, не сделав ни одного выстрела. Противник так и не заметил, что ночью наша оборона опустела.
Вот уже солнце поднялось в небо. Мы в открытом море. Берега не видно. Одесса исчезла позади. Дана команда «отбой» торпедной опасности. Облачность рассеялась. День обещает быть ясным, что не очень приятно, так как противник может заметить с воздуха наш караван, растянувшийся кильватерной колонной насколько хватает глаз. Но мы под надежной охраной. Впереди идут тральщики. За каждым транспортом по два-три торпедных катера. Сбоку идут крейсера.
На палубе вокруг меня все еще спят. Кривуля лежит, разметавшись, голова его сползла с вещевого мешка, чуб распушился. Маша лежит рядом, свернувшись в клубок.
Только Микита бодрствует. Он дежурит по батальону, стоит и посматривает на море, по которому мимо нас бегут снежные гребешки ряби; оборачиваясь ко мне, посмеивается:
—Якую уж вы тетрадку изводите на писанину.
Я не отвечаю, он говорит:
—А все же, товарищ командир, як задумали, так и зробыли мы на Пролетарке. Начали вовсе без машин, а эвакуировали — батальон танков.
|
| |
| |
|
